И. Г. Блюмин как историк экономической мысли: несколько слов в связи с публикацией фрагментов из «Субъективной школы в политической экономии» 1928 г.
Публикуемые в данном томе сочинений О. фон Бём-Баверка избранные фрагменты об австрийской школе из первого издания книги И. Г. Блюмина «Субъективная школа в политической экономии» (М., 1928. Т. 1) были вызваны к жизни одним, но весьма показательным обстоятельством. Для вдумчивого, привыкшего к обстоятельному изложению русскоязычного читателя текст Блюмина об австрийской школе до сих пор — из «вторичных» источников — остается классическим, и по большому счету едва ли не единственным из имеющихся на русском языке по глубине и основательности проникновения в материал, широте его охвата933. В начале 1930-х гг. оппоненты933 часто упрекали Блюмина за «логический метод критики» излагаемых им теорий, но именно этот метод позволил ему удержаться как от излишнего формализма представителей экономико-математической школы («математиков» по его терминологии), так и от доктринерства большинства марксистских школ. Первые вершили новые теории в духе синтетических построений, вторые подстраивались под уже существующую теорию и практику, находя приемлемый компромисс. Благодаря аналитическому методу Блюмину удалось занять серединную позицию; это сохранило научное значение его трудов и не позволило затеряться им в потоке времени. Парадоксально, но так часто было у российских экономистов: из всего, что было создано ученым933, раннее произведение «Субъективная школа» оказалось, судя по всему, вершиной его творчества.
В процессе создания работы, которая писалась в 1925—1927 гг., Блюмину еще не было и 30 лет. Израиль Григорьевич родился 5 июня (24 мая по старому стилю) 1897 г. в местечке Речица ныне Гомельской области, получил высшее образование в МГУ, который окончил в 1924 г. Университетская школа связала Блюмина (через преподающих там С. А. Первушина и H. Н. Шапошникова) с лучшими образцами дореволюционной экономической мысли. Можно наблюдать, как в очерке об австрийской школе Блюмин не просто упоминает имена В. К. Дмитриева и его последователя H. Н. Шапошникова, а обнаруживает знание их произведений, полемизирует с ними934. В те годы для этого уже требовалось проявить мужество, твердость собственной научной позиции. Так, например, известный историк экономической мысли В. Я. Железнов, положительно отозвавшийся о Дмитриеве в 1927 г. за границей, получает жесткую отповедь Р. Е. Вайсберга в статье «Экономическая мысль СССР в освещении «советской» буржуазии (Вестник Коммунистической академии. М., 1928. Кн. XXV), наш известный статистик и экономист-математик А. Л. Вайнштейн, ссылаясь на Дмитриева в то же самое время, уже не упоминает его основное произведение «Экономические очерки», а ограничивается более нейтральным сочинением.
Вышедшая в 1928 г. в двух томах «Субъективная школа» охватила не только учения австрийской школы, но кроме того еще — в первом томе — теорию Маршалла и американскую школу (в основном Дж.Б. Кларка, через которого Блюмин вышел на обширную и современную проблему экономической статики и динамики); во втором — «виднейших экономистов-математиков» О. Курно, Г. Госсена, У. С. Джевонса, Л. Вальраса, В. Парето, В. К. Дмитриева935.
Но уже в том же 1928 г. Блюмину пришлось признать: «автору ясно, что в настоящей работе имеется много пробелов и спорных положений»937. Второе издание 1931 г. уже было «переработано» (к тому времени Блюмин закончил Комакадемию имени Н. К. Крупской, 1930) и увидело свет в 1931 г.; третье — в рамках «Избранных произведений» — появилось в 1962 г., уже после смерти ученого. Вот почему мы считали принципиально важным поместить в настоящий том сочинений Бём-Баверка текст первого, оригинального издания работы Блюмина937.
В 1938 г. Блюмин защищает докторскую диссертацию, годом раньше становится профессором. Еще с 1930 г. вступает в должность научного сотрудника Института экономики АН СССР и работает там до 1956 г. После этого Блюмин оставшиеся три года жизни — в Институте мировой экономики и международных отношений. Умер ученый 10 июня 1959 г. в Москве. В течение жизни Блюмин был профессором МГУ и других московских вузов. Ряд его трудов переведен на английский, немецкий, французский, чешский, румынский, польский, болгарский языки. Посмертно издана также «История экономических учений. Очерки теории» (М., 1961).
Главная черта, которая бросается при чтении историко-экономических работ Блюмина, — это добросовестность изложения точек зрения исследуемого автора и его критиков, соединенная с логическим анализом. Благодаря этому даже скрупулезное изложение чужой мысли не превращается у Блюмина в пересказ, а всегда несет на себе печать авторского текста.
Если говорить о тексте, посвященном австрийской школе вообще и Бём-Баверку в частности, то он важен прежде всего тем, что Бём-Баверк, наверное, следующий после Маркса мыслитель, мимо которого не мог в то время пройти ни один значимый в научном мире теоретик. В этой связи X. Ю. Серафим даже заметил, что критика теории Бём-Баверка является отличительной чертой российской экономической школы. Действительно, от М. И. Туган-Барановского до В. И. Борткевича и Е. Е. Слуцкого мы наблюдаем критическое (но вместе с тем и конструктивное) отношение к взглядам этого «великого мастера» по основным проблемам ценности, капитала и процента (Й. Шумпетер).
Блюмину принадлежит здесь крайне продуктивная мысль о «логических кругах» (circulus vitiosus) в определении тех или иных понятий, преодолением которых были заняты ведущие экономисты после Д. Рикардо. Поставил ее по существу Бём-Баверк, крупнейший из австрийцев теоретик «последовательного психологизма», — в этом нас убеждает марксист Блюмин. Весь вопрос в том, какими средствами решается эта проблема, у которой есть и логическое, и математическое измерение938. В связи с этим Блюмин указывает на ограниченность математического метода (особенно ярко это показано Блюминым в очерке, посвященном теории Дмитриева во 2-ом томе «Субъективной школы»), который при определении цен в теории ценности, например, вынужден подменять каузальный анализ функциональным, а это грозит устранением содержательной стороны проблемы. Блюмин пишет даже о том, что «математика превратилась в средство избавления от порочных кругов»; в теории ценности ту же роль, по его мнению, выполняет теория спроса-предложения. Это очень актуальное положение для оценки современного феномена «мейнстрим».
Но заканчивает Блюмин главу об австрийской школе необычно. «...Сопоставление учения математиков и австрийцев приводит нас к выводу, что, несмотря на наличие общей центральной ошибки о регулирующей роли спроса и предложения, математики дали значительно более глубокий анализ, чем австрийцы». Его методологическая критика здесь направлена не только на математиков, но и на австрийцев. Тем не менее, она исторически-конструктивна: коль скоро «вся экономическая система австрийской школы представляет собой развернутую теорию спроса и предложения» (курсив Блюмина), — теорию, которая насчитывает много лет, первенство австрийцев в разработке теории предельной полезности вполне может быть оспорено всей предшествующей историей науки, начиная с аббата Галиани. И не случайно, что в последующем развитии экономической теории важнейшее место среди построений австрийской школы заняла теория процента Бём-Баверка и выдвинутый им принцип «окольных методов производства»; как раз эти фундаментальные построения последовательно критиковались сторонниками объективистской теории ценности и распределения в целях создания собственных конструкций (Борткевич, Сраффа). Но важно даже не это, а то, что Бём-Баверк сумел сформулировать свою теорию капитала и процента после того, как скрупулезно и последовательно рассмотрел все предшествующие теории в историческом измерении (см. 1-й том «Капитала и процента» в настоящем издании под ред. проф. В. С. Автономова).
В таком устремлении Блюмина к анализу и исторических оснований, и логических предпосылок теории мы видим его силу как историка экономической мысли, его интуицию и образец для подражания.
Клюкин П.Н.
И. Г. Блюмин Избранные фрагменты об австрийской школе из книги «Субъективная школа в политической экономии» (Т. 1. М., 1928)
Глава первая ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА СУБЪЕКТИВНОЙ ШКОЛЫ
[47] Мы меньше всего останавливаемся на характеристике австрийской школы, ибо учение последней широко освещено в русской литературе. Остановимся на разрешении одного вопроса: можно ли австрийцев объединить в одну группу с математиками и англо-американцами?940 Австрийскую теорию обычно характеризуют как систему последовательного субъективизма. Действительно, основная особенность австрийцев заключается в их попытке всю теорию ценности построить на базе анализа абсолютных потребностей, т. е. потребностей, рассматриваемых независимо от рыночных цен. Поэтому можно сказать, что различие между австрийцами и другими течениями носит не количественный, а качественный характер. Это различие можно охарактеризовать как различие между последовательной, выдержанной и эклектической теорией. Нужно отметить, что такое противопоставление неверно. Австрийцы также не дают последовательного психологизма, они дают лишь видимость такой последовательности. По существу, австрийцы также являются эклектиками (см. вторую главу), но этот эклектизм выступает у австрийцев менее отчетливо. Тенденция дать такую видимость последовательного психологизма имеет известный смысл. Предварительно рассмотрим следующий вопрос, связанный с генезисом последовательного психологизма. Последний, если к нему присмотреться внимательнее, представляет собой весьма оригинальное или даже парадоксальное явление. Оригинальность этого явления заключается в том, конечно, что австрийцы оперируют с Робинзонадами. Робинзонады получили широкое распространение еще в XVII столетии. Маркс говорил о том, что «единичный и обособленный охотник и рыболов, с которых начинают Смит и [48] Рикардо, принадлежат к лишенным фантазии химерам восемнадцатого века»940. В этом отношении психологисты следуют лишь традициям, установленным в буржуазной политической экономии.
Между австрийцами и классиками имеется, однако, одно весьма существенное различие. Классики рассматривали Робинзона как типичного выходца из товарно-капиталистического общества; ограниченность исторического кругозора классической школы выразилась в том, что она не смогла представить себе другой формы производства, кроме капиталистической; психология изолированного рыболова или охотника поэтому рисуется как идентичная психологии капиталиста-предпринимателя. Австрийцы пошли по диаметрально противоположному пути. Они пытаются современных капиталистов представить в образе Робинзонов; они фактически идут слишком далеко в отрицании исторических границ капитализма; они отрицают даже существование его в тех условиях, где последний неограниченно царит. Они пытаются товарное хозяйство превратить в совокупность натуральных хозяйств. В то время как последние остатки натурального хозяйства терпят жесточайшие поражения и изгоняются из всех уголков земного шара, натуральное хозяйство находит себе последнее убежище, последний приют в экономической теории психологизма.
Эпоха наиболее полного господства товарной формы продукта характеризуется своеобразным «теоретико-экономическим романтизмом», попытками буржуазных экономистов превратить натуральное хозяйство в исходный пункт экономического анализа. В связи с этим наблюдается то интересное явление, что представители последовательного психологизма испытывают сильнейшие затруднения при объяснении явлений товарного хозяйства. Пока речь идет о натуральном хозяйстве, представители психологической школы кое-как сводят концы с концами. Но (хотя, как увидим ниже, и в этой области у них имеется много противоречий) как только они переходят к объяснению товарного хозяйства, они становятся в тупик. На сцену выступают всевозможные модификации законов субъективной ценности, которые, по существу, сводятся к аннулированию и ликвидации этих законов.
Указанная тенденция психологической школы находится, как будто, в противоречии с основными особенностями всякой вульгарной школы политической экономии. Ведь последняя, по характеристике Маркса941, представляет собой «не что иное, как дидактический, более или менее доктринерский перевод повседневных представлений действительных агентов производства». Между тем австрийская школа характеризуется как раз диаметрально противоположными чертами. Она чувствует себя бессильной всякий раз, как ей приходится сталкиваться с реальным капиталистом. Она меньше всего в состоянии дать теорию капиталистической мотивации. Получается столь парадоксальное явление, что типичнейшая, господствующая буржуазная экономическая школа меньше всего знает и хуже всего выражает психологию буржуазии. Между средним буржуа, дающим тон капиталистической экономике, и его экономическим идеологом существует значительная дистанция. Перед нами происходит своеобразное бегство психологической школы от капиталистического мира, от той среды, в которой живет, действует и мыслит современный буржуа. Теоретики-экономисты буржуазии пытаются удалиться из области капитализма или в царство примитивного натурального хозяйства, или в область социализма (как, например, Визер в своем [труде] «Der natürliche Werth»).
Чем объяснить все эти парадоксальные явления? Чем объяснить возникновение австрийской школы как последовательной экономической теории, [49] которая пытается все важнейшие экономические категории объяснить на основании общей теории потребностей? Чем объясняются все эти многочисленные экскурсии в область натурального хозяйства?
Теория последовательного субъективизма, по нашему мнению, может получить объяснение лишь на основании сопоставления теорий экономистов-математиков и австрийцев. Основное положение субъективизма, как мы видели, заключается в признании зависимости между ценами и субъективными процессами, — в частности, субъективными оценками. Но эти субъективные процессы, в свою очередь, определяются данными ценами. Поэтому математики столкнулись лицом к лицу с целым рядом логических кругов. Цены зависят от субъективных оценок, а последние — от цен. Для того чтобы избавиться от этих заколдованных кругов, математическая школа отказалась от каузального анализа и ограничилась исследованием взаимодействия между отдельными экономическими явлениями. Математика превратилась в средство избавления от порочных кругов, поскольку примат математического метода органически вытекает из замены каузального анализа исследованием функциональных зависимостей.
Последовательный психологизм у австрийцев играет такую же роль, как математические формулы (вернее, чрезмерное увлечение этими формулами) у математиков. Последовательный психологизм есть своеобразная попытка спасти теорию от логических кругов и в то же время создать видимость причинного объяснения. Хотя австрийцы основное внимание обратили на разработку субъективной теории ценности, хотя субъективная теория ценности обычно представляется как исходный пункт экономического анализа австрийцев, фактически эта теория играет лишь вспомогательную и подсобную роль; эта теория нужна австрийцам для обоснования и подкрепления их теории объективной ценности. Последняя, как известно, утверждает, что цены определяются субъективными оценками. Перед теоретиками встает затем вопрос о создании такой теории субъективных оценок, которая не базировалась бы на рыночных ценах. В поисках этой теории австрийцы вынуждены были удалиться в область натурального хозяйства. Ибо последнее хозяйство не знает никаких цен, никаких рыночных категорий. Поэтому австрийцы начинают свой анализ с рассмотрения изолированного хозяйствующего субъекта, который пытается дать субъективную оценку имеющемуся у него запасу благ. При этом происходит полная абстракция от всякой возможности вступления в меновые связи, от возможности продажи данного товара и купли другого и т. д. Когда австрийцы приступают к исследованию «робинзоновской» экономики, они забывают о существовании рынка, цен и т. д.
Субъективные оценки в таком изолированном потребительском хозяйстве зависят только от полезности. Отсюда получается вывод, что цены зависят исключительно от индивидуальных потребностей. Индивидуализм, примат потребления, неисторизм — таковы особенности последовательного субъективизма, т. е. учения австрийцев. Но, как верно заметил Ледерер,942 австрийцам не удалось элиминировать совершенно субъективно-социальный и производственный момент. В теории производительных благ, с заднего крыльца, в теоретическую систему австрийцев вливается производственная струя. Субъективная оценка и цена предметов потребления определяются субъективной оценкой и ценой производительных благ. Правда, австрийцы пытаются спасти примат потребления путем так называемого закона Визера, но последний, как нами выяснено во второй главе, основан на целом ряде произвольных допущений. Даже если признать правильность этого закона, т. е. зависимость оценки и цены производительных благ от оценки и цены предельного продукта, то и в этом случае нельзя отрицать, что количество предельного [50] продукта находится в зависимости от производственно-технических условий. Последние, наряду с субъективными моментами, выступают как равноправный фактор, определяющий средний уровень цен. Австрийцам удается построить монистическую теорию цены лишь на основе целого ряда произвольных построений.
Точно так же, когда австрийцы приступают к объяснению цены, им неизбежно приходится сталкиваться с социальными моментами. Нельзя объяснить обмен, оставаясь на строго индивидуалистической полиции. Обмен накладывает сильнейший отпечаток на психологию участников обмена. Предельная полезность товара зависит от количества потребляемого товара, а последнее, в свою очередь, зависит от цены данного товара. Следовательно, устанавливается зависимость между ценой и предельной полезностью. Любопытно, далее, отметить, что в теории цены австрийцев понятие субъективных оценок претерпевает трансформацию. В теории субъективной ценности, анализирующей изолированное хозяйство Робинзона, субъективные оценки и предельная полезность рассматриваются как категории, которые исключительно зависят от интенсивности индивидуальных потребностей и величины запаса благ. В теории объективной ценности субъективные оценки выступают, однако, в новой роли. Они выступают как максимальные цены, которые покупатель согласен уплатить за данную единицу товара, или как верхний предел повышения цен. Таким образом, субъективные оценки рассматриваются как ценностные категории, тесно связанные по своей природе со всей системой рыночных цен (поскольку максимальные цены за данный товар зависят от цен других товаров и от общей платежеспособности покупателя). Понятие субъективных оценок в процессе теоретического анализа претерпевает известную трансформацию. Нужно дальше отметить, что дуалистическое понимание субъективных оценок (как максимальных цен и как предельных полезностей) наложило отпечаток не только на теорию цен австрийцев, но и на их теорию субъективной ценности. Возьмем основной принцип учения австрийцев о регулирующей роли предельной полезности.
Этот принцип носит ярко эклектический характер. Он не может быть приложен ни к условиям товарного хозяйства, поскольку в последнем субъективные оценки определяются рыночными ценами, ни к условиям натурального производства, поскольку в последнем решающую роль играют трудовые затраты, определяющие значение и роль отдельных произведенных благ, ни, наконец, к условиям изолированного потребителя, который владеет определенным запасом благ, неизвестно откуда и каким способом полученных. Когда австрийцы утверждают, что ценность предельного блага определяется его полезностью, они за основу берут способ оценки в натуральном хозяйстве, в котором притом отсутствует производство: когда же они выдвигают положение, что субъективная ценность всех благ, принадлежащих к данному запасу, равна между собой, причем для определения ценности каждого из благ достаточно определить ценность одного блага и распространить эту ценность на все остальные, то они вводят совершенно новые мотивы, имеющие место лишь в товарном хозяйстве. Последнее, действительно, предполагает, с одной стороны, равенство цен всех однородных товаров на рынке в каждый данный момент; а, с другой стороны, регулирующую роль одной какой-либо группы товаров, которая производится при общественно-необходимых, нормальных условиях. Поэтому цены всех товаров равны, причем цена товара, производимого в нормальных условиях, определяет цены всех остальных товаров. А так как субъективные оценки определяются в товарном хозяйстве ценами, то каждый, зная субъективную оценку одного какого-либо товара, может определить субъективную ценность всех однородных товаров. В другом положении находится изолированный потребитель, владеющий запасом каких-нибудь однородных [51] благ. Если он определит значение для себя одного какого-нибудь блага и ту полезность, которой он может лишиться в случае утери этого одного блага, то из этого не следует, что каждое из благ, принадлежащих к запасу, в одно и то же время, при одних и тех же условиях, будет представлять одинаковую ценность, равную наименьшей полезности. Ибо, когда речь идет о зависимости от каждого блага, то предполагается возможность утраты не одного блага, а каждого блага. Иными словами, потребителю приходится учитывать полезность всего запаса и какими-нибудь методами выводить отсюда ценность отдельных благ или частей запаса. В товарном обществе основной является цена одного блага, а производной — цена всего запаса, и точно такой же характер имеют субъективные оценки; в натуральном потребительском хозяйстве (где исключается возможность производства и, следовательно, замены утерянного блага другим, новым благом) роли меняются и в качестве основной выступает оценка всего запаса, а производной — оценка отдельного блага, как нами более подробно выяснено во второй главе.
Решающим пунктом теории субъективной ценности австрийцев является учение о регулирующей роли предельной единицы. Все единицы данного запаса получают ценность, равную полезности этой предельной единицы. В условиях натурального хозяйства эту регулирующую роль предельной единицы трудно объяснить, ибо оценка одной единицы и одновременная оценка каждой из единиц, входящих в данный запас, подчиняются различным правилам. В связи с этим встает вопрос о том, какие дополнительные предпосылки лежат в основании теории предельной полезности. Этот вопрос представляет большой интерес, ибо он приводит к проблеме о теоретических корнях австрийской школы.
По нашему мнению943, эти предпосылки следующие: а) процесс образования субъективных оценок рассматривается в связи с актами купли-продажи, т. е. предполагается наличие рынка, спроса-предложения и объективной ценности; б) предполагается соизмеримость полезностей и цен;
в) полезность данной единицы рассматривается как максимальная цена, которая может быть уплачена данным субъектом за данную вещь.
Вторая предпосылка имеет очень существенное значение. Если признать несоизмеримость полезности и цен, то отпадает возможность дедуцирования цен из полезности и возможность всякого объяснения величины цены на основании величины полезности. Как можно объяснить первую величину на основании второй, если они являются несоизмеримыми? Эта предпосылка совершенно отчетливо сформулирована Маршаллом, но она лежит также в основе всех схем цен австрийцев. Рассмотрим, например, простейший изолированный обмен, с которого начинают свой анализ австрийцы. По учению австрийцев, цены колеблются в определенных пределах. Верхним пределом является субъективная оценка покупателя. Низшим пределом — субъективная оценка продавца. Субъективные оценки равны предельной полезности. Следовательно, последняя понимается как максимальная или минимальная цена, т. е. как категория, однородная рыночной цене.
Если принять указанные выше три предпосылки, то получается возможность объяснить регулирующую роль предельной единицы. Предположим, что полезность данного товара определяет верхний предел колебаний цены последнего. Пусть данный запас состоит из п единиц. Полезность отдельных единиц убывает по мере увеличения запаса. Если полезность п-ой единицы равна а, то цена каждой единицы, входящей в данный запас, не может быть больше а. На помощь теории предельной полезности приходит так называемый закон безразличия (по терминологии Джевонса), т. е. положение [52] о том, что все однородные товары имеют на рынке одну и ту же цену. Поскольку все единицы данного запаса имеют одинаковую цену, последняя всегда должна быть меньше полезности предельной единицы. В противном случае отпали бы стимулы к покупке предельной единицы, и вообще всех тех единиц, полезность которых меньше данной цены (мы предполагаем все время соизмеримость полезности и цены). Этот молчаливый аргумент теории субъективной ценности австрийцев может быть легко проиллюстрирован на схемах цены Менгера (последний в своих схемах, в отличие от Бём-Баверка, предполагает, что спрос на данный товар может варьироваться в зависимости от цены товара). Таким образом, ошибочно утверждение, что теория субъективной ценности австрийцев есть база их теории объективной ценности. По существу, имеется обратная зависимость между этими двумя теориями. Теория объективной ценности лежит в основе важнейшего пункта теории субъективной ценности — теории предельной полезности. А так как теория объективной ценности австрийцев, как мы выше указали, есть теория спроса и предложения, то отсюда получается тот вывод, что в системе австрийцев роль базиса играет теория спроса и предложения, а роль надстройки — теория полезности. Основным костяком экономического учения австрийцев является теория спроса и предложения. Теория полезности есть надстройка, и выполняет преимущественно роль орнамента.
Тот факт, что теория полезности есть лишь орнамент экономической теории австрийцев, подтверждается также тем, что эта категория в системе австрийцев претерпевает известную трансформацию. Австрийцы устраняют качественное различие между полезностью и ценой. Они превращают полезность в особый вид цен (максимальных или минимальных). Эта трансформация очень отчетливо выступает у англо-американцев, но она имеется уже в довольно явной форме у теоретиков австрийской школы. Англо-американцы только резче подчеркивают родство полезности и цены. Так, по мнению Маршалла, полезность может получить денежное выражение. Фактически полезность превращается в наивысшую цену, которую согласен уплатить покупатель за данный товар. Различие между полезностью и ценой, с этой точки зрения, становится количественным различием. Рыночная цена есть средняя установившаяся цена; полезность есть наивысшая цена, которую согласен дать покупатель, т. е. верхний предел колебаний цен. В таком же виде фигурируют предельные полезности в теории цен Бём-Баверка (как верхние и нижние пределы колебаний цен). Эта интерпретация стирает качественное различие между потребительной ценностью и ценностью.
Указанная выше интерпретация полезности является весьма характерной для всей субъективной школы. Эта интерпретация указывает на своеобразный психологический маскарад — под маской полезностей, которые определяются абсолютными потребностями индивида, фигурируют совершенно определенные цены. Этот факт лишний раз подтверждает, что последовательный психологизм (в узком значении этого слова, как учение о регулирующей роли потребностей и полезностей) не играет существенной роли в общей системе субъективизма. Последовательного субъективизма вообще не может быть. Существует лишь иллюзия последовательного субъективизма. Эта иллюзия необходима для того, чтобы скрыть многочисленные прорехи, заколдованные круги и общее теоретическое бессилие субъективизма. Бегство от капиталистического способа производства есть бегство от собственных теоретических противоречий и заколдованных кругов. По прекрасному замечанию Дитцеля, теория предельной полезности представляет собой не фундамент, а орнамент экономического учения австрийцев. В этом отношении можно провести новую аналогию между ролью математического метода у экономистов математической школы и ролью психологизма у австрийцев.
[53] Процесс маскировки ценностных категорий субъективной оболочкой принимает у различных представителей субъективной школы весьма сложные и интересные формы. Этот процесс представляет также интерес с другой стороны. Он свидетельствует о том, что наиболее последовательные сторонники субъективизма (например, австрийцы) допускают косвенное влияние ценностных категорий на методы субъективных оценок. Наконец, этот процесс трансформации объективных категорий в субъективные иллюстрирует некоторые особенности новейшей эволюции товарного фетишизма. Поэтому мы дадим несколько иллюстраций.
У австрийцев, с одной стороны, субъективные оценки во всяком обществе дедуцируются из полезностей отдельных благ; с другой стороны, полезности (т. е., вернее, нашим представлениям о полезности) приписывается ряд таких свойств, которые могут быть лишь у субъективных оценок товаропроизводителя. К числу таких свойств, которые совершенно незаслуженно приписываются полезности, можно, например, отнести способность поддаваться точнейшему измерению. Достаточно лишь привести знаменитые схемы полезности и вспомнить ту энергию, с которой психологисты защищают идею измеримости наших чувств вообще и полезностей в частности. Мы подчеркиваем, что речь идет не о сравнимости вообще и о грубом приближенном вычислении, а о точном измерении, о возможности установления разнообразнейших числовых отношений между полезностью отдельных благ. Корни этой доктрины психологистов нетрудно обнаружить. Субъективные оценки товаропроизводителей, действительно, поддаются измерению, поскольку эти оценки определяются ценами, которые, в свою очередь, представляют собой прекраснейший материал для всяких математических операций. И вот, это свойство точной измеримости, присущей субъективным оценкам лишь в определенную историческую эпоху и именно тогда, когда оценки независимы от полезности, психологисты переносят на сами полезности. В результате, способ оценки отдельных благ у Робинзона и по своей внешней форме, и по своим принципам приближается к способу оценки товаропроизводителя.
Математики пошли в этом направлении значительно дальше. Они, пользуясь математическими формулами, превращают субъективные оценки, или предельные полезности в определенные объективные факты, неразрывно связанные с ценами и подчиняющиеся тем же законам. Субъективное ядро предельных полезностей постепенно улетучивается в работах математиков. Остается лишь старая субъективная вывеска, психологическая наклейка, которая далеко не соответствует новому содержанию этих категорий. Весьма любопытную иллюстрацию этого процесса преобразований потребностей и полезности хозяйствующего субъекта, наделения последних новыми свойствами, представляет собой так называемый второй закон Госсена944.
Все эти примеры свидетельствуют о том, что экономисты психологической школы, с одной стороны, выводят все объективные категории (например, цены, прибыль, ренту и т. д.) из субъективных оценок и, в конечном счете, из полезности, но в то же время на эту последнюю они распространяют целый ряд свойств, заимствованных у объективных категорий (цены, прибыли, ренты и т. д.).
Рассмотрение всех этих многочисленных трансформаций различных категорий (объективных и субъективных) дает нам возможность уточнить наши представления об эволюции товарного фетишизма у представителей субъективной или психологической школы.
Особенность фетишизма австрийцев заключается в том, что хотя они объявляют субъективную ценность продуктом нашего сознания, но они не в состоянии абстрагироваться от некоторых приемов оценки, которые могут [54] иметь место лишь в товарном производстве. В свою очередь, эти методы оценки предполагают существование рыночного механизма и цен. Цены, таким образом, не устраняются окончательно. Они существуют как предпосылка тех методов оценки, которые австрийцы приписывают своим излюбленным героям, уединенным отшельникам и проч. В неспособности австрийцев дать точное представление об идеологии натурального хозяина выражается ограниченность их исторического кругозора: они не в состоянии, несмотря на самые крайние усилия, выскочить из рамок товарного хозяйства. Они застревают на самых отсталых ступенях последнего, но все же они не в состоянии перескочить к чистому натуральному хозяйству. Ограниченность исторического кругозора австрийцев естественно связана с тем, что они являются идеологами буржуазии, — класса, который может действовать лишь в рыночных условиях. Общее теории австрийцев с вульгарными экономистами заключается в том, что те и другие фактически оставляют цены без объяснения, поскольку они сводят последние к фактам, зависимым от цен. Так, у австрийцев цены объясняются субъективными оценками, которые, в свою очередь, предполагают цены. Таким образом, эволюция товарного фетишизма состоит в том, что из двух тенденций, характеризующих товарный фетишизм: а) попытки вывести социальные категории (например, цены) из вещественных, материальных свойств товаров и б) вывести те или иные материальные свойства (например, производительность труда) из социальных, ценностных категорий (например, из капитала), на передний план выступает вторая тенденция. [...]
Глава вторая АВСТРИЙСКАЯ ШКОЛА
[66] В этой главе мы не ставим своей целью дать подробное изложение и систематическую критику учения экономистов австрийской школы. В марксисткой литературе эта теория получила должную оценку в целом ряде работ, из которых на первом месте, несомненно, стоит «Политическая экономия рантье» Бухарина. Наша задача значительно скромнее: мы хотели бы обратить внимание на некоторые стороны учения австрийцев, которые остались достаточно оттененными. Нас, прежде всего, будут интересовать те элементы, которые сближают австрийскую школу с другими течениями в субъективной школе. Если обычно критик ставит своей задачей доказать бесплодность психологической теории в ее чистом виде, то мы поставим своей задачей доказать, что австрийцы не дали стопроцентной психологической теории, что основное понятие — предельная полезность — в трактовке австрийцев включает в себя целый ряд рыночных элементов. В связи с этой задачей мы изменим порядок изложения: мы начнем с рассмотрения теории объективной ценности австрийцев, чтобы затем, на основании полученных результатов, проанализировать австрийскую теорию субъективной ценности. Учитывая, что основные положения австрийской школы хорошо известны читающей публике, мы будем очень кратки в изложении этих положений.
Итак, мы начинаем с рассмотрения теории цены австрийцев. Нужно отметить, что среди австрийцев встречается несколько вариаций теории ценообразования. Теория предельных пар Бём-Баверка отличается в некоторых пунктах от той теории, которую выдвигает для случая двухсторонней конкуренции большинство австрийских экономистов — Менгер, Визер, Цукеркандль. Теория цены Бём-Баверка представляет собой попытку дать наиболее последовательную психологическую теорию цены. Цена непосредственно выводится из субъективных оценок, из предельных полезностей. Основное положение нашего автора состоит в том, что «цена946 от начала до конца является продуктом субъективных определений ценностей». Поэтому мы с полным правом можем назвать рыночную цену равнодействующей сталкивающихся на рынке субъективных оценок товара и той вещи, в которой выражается его цена. Иными словами, Бём-Баверк так представляет себе механизм образования цен. В отдельных клеточках народно-хозяйственного организма, в индивидуальных хозяйствах вырабатываются самостоятельные оценки различных товаров. Когда представители отдельных хозяйств сталкиваются на рынке, между ними происходит конкурентная борьба, в результате которой и вырабатываются средние рыночные цены. В последних стираются следы отдельных индивидуальных предельных полезностей; здесь нет непосредственной связи между величиной цены и величиной предельной полезности [67] отдельного хозяйствующего субъекта. Перед нами — равнодействующая, которая образовалась от совместного влияния целого ряда различных сил. Бём-Баверка нужно, поэтому, рассматривать не только как наиболее талантливого представителя австрийской школы, но и как последовательного представителя субъективизма. У Бём-Баверка, как увидим дальше, субъективизм выражен значительно резче, чем у Менгера и Визера. По Бём-Баверку, субъективные оценки непосредственно влияют на цены, по Менгеру — субъективные оценки влияют лишь на величину спроса и, в конечном счете, на цены. Менгер первый дал развернутую теорию субъективных оценок, Визер впервые увязал теорию субъективных оценок с теорией издержек производства, Бём-Баверк дал наиболее законченное и последовательное изображение идей австрийской школы. (Значение Бём-Баверка для субъективной школы подробно выяснено в статье Шумпетера: [Schumpeter J.] Das wissenschaftliche Lebenswerk Eugen von Böhm-Bawerk // Zeitschrift für Volkswirtschaft, Sozialpolitik und Verwaltung. 1914. S. 451—528)946.
Бём-Баверк рассматривает 4 случая:
а) изолированного обмена; б) односторонней конкуренции на стороне покупателей; в) односторонней конкуренции на стороне продавцов и г) двухсторонней конкуренции. Теория Бём-Баверка достаточно известна. Поэтому ограничимся лишь приведением его знаменитой схемы конного рынка (для двухсторонней конкуренции).
Вот она:
| Покупатели | Оценивают лошадь в (флоринов) | Продавцы | Оценивают лошадь в (флоринов) |
| А1 | 300 | B1 | 100 |
| А2 | 280 | B2 | 110 |
| А3 | 260 | B3 | 150 |
| А4 | 240 | B4 | 170 |
| А5 | 220 | B5 | 200 |
| А6 | 210 | B6 | 215 |
| А7 | 200 | B7 | 250 |
| А8 | 180 | B8 | 260 |
| А9 | 170 | ||
| А10 | 150 |
Спрос и предложение уравновесятся лишь в том случае, если количество покупателей будет равно числу продавцов (здесь предполагается, что каждый покупает и продает по 1-ой лошади). Это будет возможно, когда цена установится в пределах 210—215. Тогда в сделку сумеют вступить 5 продавцов и 5 покупателей. Если цена поднимется выше 215, то продавец В6 согласится продать свою лошадь, т. е. равновесие нарушается; если цена опустится ниже 210, то новый покупатель А7 согласится купить.
Отсюда Бём-Баверк выводит правило948, что «при двустороннем соперничестве границы, в пределах которых устанавливается рыночная цена, определяются сверху оценками последнего из фактически вступающих в меновую сделку покупателей и наиболее сильного по своей обменоспособности из устраненных конкуренцией с рынка продавцов, а снизу — оценками наименее сильного по обменоспособности из фактически заключающих меновую сделку продавцов и наиболее сильного по обменоспособности из не имеющих возможности вступить в меновую сделку покупателей». Или позже этому положению Бём-Баверк дает более сокращенную формулировку948: «высота рыночной цены ограничивается и определяется высотой субъективных оценок товара двумя предельными парами».
[68] Бухарин совершенно верно заметил относительно схемы конного рынка Бём-Баверка949, что она есть «не что иное, как развернутая формулировка давно известного закона спроса и предложения». Этот факт не случаен. Дальше мы увидим, что родство теорий цены австрийцев и теории спроса и предложения вытекает из общности исходных принципов обеих теорий. Нас в данный момент интересует другой вопрос — какие особенности представляет теория цен Бём-Баверка по сравнению со старой теорией спроса и предложения. Характернейшую особенность теории Бём-Баверка составляет попытка создать строго последовательную теорию спроса.
Если мы обратимся к прежним теоретикам спроса и предложения, то мы должны будем констатировать, что некоторые из них вовсе не касались вопроса о причинах, обусловливающих спрос. Так, например, Маклеод951 считал, что вопрос о причинах спроса не входит в компетенцию теоретической экономии. Попытка определить эти причины, по его мнению, означала бы «введение всей психологии в экономическую науку». Для случаев свободного воспроизводства Маклеод951 признает, что цена «близко подходит к издержкам производства», т. е. предполагает зависимость предложения от издержек производства.
Сениор956, который цены объясняет956 полезностью и ограниченностью предложения благ, причем эту полезность или потребность приравнивает спросу956, подчеркивает, что решающее значение имеет ограниченность предложения956. Эта ограниченность предложения для некоторых товаров зависит от невозможности воспроизводства. Для большинства же товаров зависит от трудности воспроизводства956.
Эта трудность выражается в издержках производства, которые ограничивают предложение товаров. Отсюда один шаг до утверждения, что цена зависит от предложения, которое зависит от издержек, а последние, в свою очередь, зависят от цен.
Другой крупный представитель теории спроса и предложения, Германн958, наряду с потребностями и полезностью, выдвигает роль другого фактора на стороне спроса — платежной способности. «Не тот, — пишет он958, — кто вообще нуждается в данном благе, а тот, кто имеет средства купить, оказывает влияние на цену его. Платежная способность [Zahlungsfähigkeit] покупателя, которая частично зависит от назначения блага, частично от доходов, частично от капитала, делает лишь спрос действительным».
На стороне предложения Германн вводит новый ценностный фактор — меновую ценность тех благ, которые служат эквивалентами и выразителями цены [Tauschwert der Preisgüter]959. Этим самым Германн открыто признает зависимость предложения от цен.
Еще более откровенным является Рау960, который в числе факторов, определяющих цены, называет «рыночную ценность».
По совершенно верному замечанию Бём-Баверка963, «это значит в действительности объяснять цену ценой». Свою главнейшую задачу глава австрийской [69] школы видит в том, чтобы963 «устранить эту трудность (т. е. заколдованные круги. И.Б.), а между тем старая теория даже не пыталась это сделать, — в этом заключается один из важных ее недостатков». Свою теорию наш автор рассматривает как реформированную теорию спроса и предложения. «Учение о предложении и спросе, — пишет он963, — нужно не отвергнуть, а только реформировать, в старую форму требуется влить новое содержание. Мне кажется, что все недостатки старой теории проистекают из одного источника, потому и искоренить их можно одним ударом: в центре всего учения следует поставить ту мысль, что цена всецело является продуктом субъективных оценок материальных благ участниками обмена». Бём-Баверку необходимо было бы добавить, что для полного избавления теории цен от заколдованных кругов необходимо допустить, что субъективные оценки не зависят от цен. Как известно, эта задача была поставлена теорией субъективной ценности. Последняя выполняет, таким образом, определенную функциональную роль: она должна дать законченное объяснение основного фактора, определяющего высоту рыночных цен.
Важнейшей предпосылкой Бём-Баверка является положение о том, что количество товаров (в данном случае лошадей), имеющихся на рынке, фиксировано. Поэтому решающую роль для определения цены получает соотношение спроса и предложения данных товаров. Стоит только отбросить эту центральную предпосылку учения Бём-Баверка, стоит отбросить предположение, что количество товаров может быть увеличено в каких угодно размерах, как вся теория нашего автора потерпит полное крушение.
На этом пункте мы остановимся позже. Обратимся, прежде всего, к рассмотрению того содержания, которое вкладывается нашим автором в понятие субъективной оценки. Всем известно то определение, которое дал этому понятию Менгер. В теории цены австрийцев понятие субъективной оценки получает вполне определенное содержание. Субъективная оценка выступает как верхний предел повышения цены, как та наивысшая цена, при которой покупателю безразлично — купить или не купить данный товар. С точки зрения продавца, субъективная оценка представляет собой самую низшую цену, которую он еще согласен получить за свой товар. Субъективная оценка представляет собой границу экономической целесообразности данной сделки, причем эта граница рассматривается преимущественно с точки зрения покупателя. Иными словами, субъективная оценка для покупателя есть максимальная цена, которую он может уплатить за данный товар.
Любопытно отметить, что целый ряд видных представителей субъективной школы ставят закон равенства между понятием полезности и максимальной цены. Маршалл определяет полезность товара как такую цену, при которой покупателю безразлично — купить иди не купить данный товар. Кассель совершенно определенно отмечает, что потребительная ценность (value in use) в теоретической экономии означает наивысшую цену, которую индивид предлагает за товар965. Уитакер (Whitaker) (английский экономист, разделяющий точку зрения Визера) предлагает для максимальной цены термин «price equivalent». Величина последней приравнивается предельной полезности965. Достаточно обратиться к рассмотрению всех схем Бём-Баверка, чтобы убедиться в том, что субъективные оценки фигурируют в роли максимальных цен или «price equivalents». Так, для первого покупателя пределом повышения цены за лошадь является 300 флоринов; для второго покупателя — 280 флоринов [70] и т. д. Субъективные оценки выступают в роли пределов, внутри которых устанавливается цена.
Если принять эту трактовку субъективной оценки, то встает затем вопрос о факторах, регулирующих уровень этих субъективных оценок. Очевидно, что последние прежде всего зависят от имущественного состояния покупателя, от наличия у него денежных средств и вообще ценностных сумм. «Price equivalent», таким образом, представляет собой функцию платежной способности покупателя и, следовательно, находится в зависимости от целого ряда ценностных элементов, например, от доходов покупателя, от цен товаров, которые он производит, и т. д. С другой стороны, при данной покупательной способности максимум повышения цен на данный товар находится в зависимости от целого ряда цен других товаров. В особенности это имеет место для предметов роскоши или вообще предметов, удовлетворяющих менее настоятельные потребности; цены на эти предметы находятся в тесной зависимости от цен на предметы первой необходимости. По совершенно верному замечанию Пихно966, «так как необходимые потребности могут в случае нужды вытеснить все остальные, то платежная способность для покупки предметов первой необходимости определяется размерами всего дохода или капитала покупщика, следовательно, совпадает с общей платежной способностью. Платежная способность для покупки всех остальных годностей (т. е. предметов комфорта и роскоши) определяется остатком от дохода или капитала за удовлетворением необходимых потребностей, следовательно, она всегда остается специальной. Колебания первой платежной способности зависят только от колебания доходов и капиталов покупщика, второй — от этой причины и вместе с тем от размера средств, затрачиваемых на предметы первой необходимости, т. е. от колебания цен на эти предметы. Поэтому при такой интерпретации понятия «предельная полезность» нельзя говорить об ее эмансипации от влияния цен.
В новой литературе наиболее интересное решение вопроса о принципах, регулирующих максимальные цены, дал Энглендер («Bestimmungsgründe des Preises, 1921)969. По мнению Энглендера, уровень максимальных цен определяется по принципу остатка. Из всей суммы денежных средств, имеющейся в распоряжении данного субъекта, последний вычитывает сумму цен всех товаров, удовлетворяющих более настоятельные потребности, чем данная, и остаток равен максимальной цене за данный товар. Так, если доход равен 2000 марок, а ценность питания, жилища и одежды равна 1950, то максимальная цена за книгу доставит 50969. Мы не будем останавливаться на критике теории Энглендера, но мы не можем не согласиться с основным выводом последнего, что максимальные цены зависят не только от характера потребностей, но и от общей платежной способности покупателя и цен других товаров969.
В связи с этим неизбежно возникают сомнения в возможности дедуцирования максимальных цен из полезностей соответствующих товаров и потребностей данных субъектов. Эти сомнения должны усилиться, если вспомним, что Бём-Баверк ставит знак равенства между максимальными ценами и предельными полезностями. Как можно приравнять ценностную категорию (хотя [71] бы отличную от реально существующих цен) к чисто субъективной категории полезности? Не происходит ли здесь сопоставления двух несравнимых и несоизмеримых категорий? Правда, можно возразить, что Бём-Баверк в данном случае не отождествляет полезности и цены, а выводит только меновое соотношение из соотношения полезностей. Так, например, первый покупатель лошади приравнивает полезность одной лошади к полезности 300 флоринов. Поэтому за одну лошадь он согласен дать не больше 300 флоринов (вернее, при цене в 300 флоринов он ничего не выиграет от покупки). Такое толкование, конечно, имеет смысл, но оно предполагает одно существенное условие — наличие самостоятельной полезности у товара, выполняющего роль эквивалента, ибо только в последнем случае возможна речь о сопоставлении двух полезностей. Как известно, роль всеобщего эквивалента выполняют деньги, которые для участников обмена не представляют самостоятельной полезности. Единственная их полезность состоит и способности служить орудием обмена, покупательным и платежным средством.
Следовательно, попытка вывести величину максимальной цены из соотношения полезностей покупаемого товара и эквивалента имеет смысл лишь в условиях хозяйства, не знающего денег, т. е. в условиях примитивного обмена. Тенденция перенести принципы, регулирующие условия ценообразования (вернее, образования меновых соотношений) из безденежного в денежное хозяйство играет очень важную роль в общей теоретической системе австрийской школы. Мы не будем останавливаться на решении вопроса, насколько применима теория австрийцев к условиям примитивного обмена (поскольку вопрос о законах примитивного обмена совершенно не разработан). Отметим лишь ту роль, которую играет у Бём-Баверка бегство из царства развитого хозяйства в область примитивного обмена. Это бегство связано с попыткой эмансипации субъективных оценок от всякой зависимости от рыночных и ценностных факторов.
Теория цены Бём-Баверка дает схему примитивного обмена. На рынок выступают отдельные покупатели и продавцы со своими субъективными оценками. Цена впервые возникает в данном акте борьбы между отдельными участниками обмена, вне всякой зависимости от прежде существовавших цен. Каждый участник обмена учитывает, в первую очередь, свои субъективные опенки. Он ничего не знает о существующей системе рыночных цен. Он следует только голосу своих желаний и, натыкаясь на сопротивление других участников обмена, в процессе борьбы устанавливает цену. Таким образом, предполагается, что отдельные участники непосредственно могут воздействовать па рыночные цены. Такая концепция, конечно, не отражает реального положения в условиях развитого хозяйства, где определенные покупатели и продавцы не могут непосредственно влиять на рыночные цены. В действительности покупатель и продавец должны исходить из учета существующих цен и строить свои планы применительно к этим ценам. Благодаря этой зависимости от существующих цен в систему факторов, определяющих субъективные решения участников обмена, неизбежно включаются факторы, имеющие ценностный характер. Попытка дедуцирования рыночных цен только из субъективных оценок возможна лишь за счет игнорирования зависимости участников обращения от системы рыночных цен, т. е. за счет замены развитого обмена примитивным.
Между тем преемственность цен, имеющая место в товарном хозяйстве, является столь очевидной, что она признается целым рядом экономистов, близко стоящих к австрийцам, например. Нейманом971, который впервые [72] установил различие между субъективной и объективной ценностью. На преемственность цен указывает также Цукеркандль971.
Картина примитивного обмена дополняется новой чертой — признанием того, что продавца прежде всего интересует полезность того товара, который он покупает, и что товар, поступающий в продажу, имеет самостоятельную полезность. Иными словами, наш автор предполагает примитивный обмен излишками. Для развитого капиталистического хозяйства наш автор вынужден был признать, что субъективные оценки продавца являются столь незначительными, что от них можно абстрагироваться. Решающую роль играют субъективные оценки покупателя. Цена определяется предельной полезностью предельного покупателя972.
Мы видели, что теория цены Бём-Баверка предполагает следующие предпосылки: а) количество товаров на рынке является фиксированным;
б) рыночная цена устанавливается непосредственно в данном акте рыночной борьбы, независимо от прежде существовавших цен; в) решающую роль играют максимальные цены для покупателя и минимальные цены для продавца, т. е. «price equivalents», но терминологии Уитакера (Whitaker);
г) эти максимальные и минимальные цены выводятся из соотношения полезностей, что, в свою очередь, предполагает отсутствие развитого обмена и, в первую очередь, отсутствие денег.
Для того чтобы дать полную характеристику всех предпосылок Бём-Баверка, необходимо учесть еще одно обстоятельство. Бём-Баверк совершенно не ставит вопроса о том, чем определяется величина индивидуального спроса. Наш автор исходит из того, что каждый покупатель предъявляет спрос лишь на одну лошадь, независимо от того, какая цена установится на рынке. Иными словами, величина спроса (как и предложения) имеет фиксированный характер. При этих условиях проблема определения цены чрезвычайно упрощается. Предположим, что субъект А желает купить лошадь и согласен уплатить не более X денежных единиц. Субъект В желает продать лошадь и согласен получить не меньше Y денежных единиц. В этом случае цена устанавливается в какой-то точке, лежащей между X и Y, и ее можно рассматривать как равнодействующую субъективных оценок обоих участников обмена. Цена при этих искусственных предпосылках непосредственно определяется субъективными оценками. Вопрос значительно усложняется, если предположить, что величина спроса и предложения является переменной. Тогда встает вопрос о факторах, регулирующих не только интенсивность спроса (выражающихся в максимальных «ценах спроса», которые согласен уплатить покупатель), но и величину спроса. Тогда встает роковой для всякой теории спроса вопрос, — не зависит ли величина спроса и предложения от существующей цены. Этот вопрос Бём-Баверк обходит благодаря тому, что он слишком упрощает проблему.
Процесс ценообразования можно представить двояко: а) отдельный участник обмена не может оказать влияния на цену; цена дана и имеет совершенно определенную величину. Каждый участник обмена исходит из данной цены и все свои расчеты строит, приспосабливаясь к существующей системе цен. Этот процесс приспособления выражается в том, что каждый участник обмена изменяет свой спрос и предложение в зависимости от цены. Для этого случая, соответствующего развитому обмену, вообще нельзя говорить о цене как о равнодействующей субъективных оценок, ибо последние определяются ценами; б) можно предположить случай, что нет определенной системы цен, что уровень цен изменяется в каждом отдельном акте [73] рыночной борьбы, в зависимости от соотношения сил обоих участников обмена. В этом случае, соответствующем примитивным условиям обмена, участники обмена стараются непосредственно повлиять на уровень цен. Нужно, однако, отметить, что и для этого случая нельзя предположить величину спроса и предложения фиксированной и равной единице.
Предположим совершенно исключительные условия. Обмен впервые рождается. Отсутствуют прежние цены на данное благо, которыми могли бы руководствоваться участники обмена. Отсутствует денежное обращение. Обмен происходит лишь между двумя субъектами. Казалось бы, что в этих условиях можно построить совершенно последовательную теорию спроса и предложения, и, следовательно, теория Бём-Баверка имеет, хотя и очень узкую, историческую базу. В самом деле, субъективные оценки выработаны каждым из участников обмена без всякого влияния цен. Для участника А субъективная оценка 1 лошади равна субъективной оценке 10 пудов хлеба потому, что полезности данных единиц равны, безотносительно к тому, какое назначение подучат данные блага (т. е. будут ли они потреблены нашим субъектом А, или проданы). В таком же положении находится и участник В. Следовательно, мы имеем дело с двумя субъективными оценками, которые образовались в условиях натурального хозяйства. Между обоими участниками разыгрывается борьба, в результате которой устанавливается определенная цена. Последняя, следовательно, есть равнодействующая двух субъективных оценок, которые могут рассматриваться как совершенно независимые от цены. Процесс образования цены, следовательно, получает объяснение без всякой ссылки на цены. Субъективные оценки продавца и покупателя (и для двусторонней конкуренции предельного покупателя и продавца) определяют пределы, в которых может установиться цена. Внутри же этих пределов, как бы они ни были широки или узки, действуют исключительно неэкономические факторы. Поэтому величина цены, которая должна установиться, является неопределенной.
Необходимо, однако, отметить, что и для этого, совершенно гипотетического случая, теория Бём-Баверка не может быть признана совершенно свободной от заколдованных кругов. Когда два субъекта, А и В, сталкиваются, у них, прежде всего, начинается торг по поводу меновых пропорций. Каждый пытается установить наиболее выгодную для себя меновую пропорцию. В зависимости от тех меновых пропорций, которые будут предлагаться со стороны каждого из участников обмена, будет варьировать величина спроса и предложения. Чем ниже или выгоднее будет эта меновая пропорция для А, тем больший спрос он предъявит на благо, принадлежащее В. Субъективные оценки, если даже признать регулирующую роль полезности, в этих условиях подвергнутся известному влиянию со стороны цен или, вернее, меновых пропорций, которые будут предлагаться в процессе торга. Ведь субъективные оценки, на основании теории австрийцев, определяются предельной полезностью; высота последней находится в зависимости от количества единиц данного блага. А является собственником одного блага; второе благо должно быть куплено, следовательно, величина запаса того блага, которое будет куплено, находится в известной зависимости от меновых пропорций. Следовательно, даже в условиях наиболее примитивного обмена мы имеем факт зависимости спроса и предложения от меновых пропорций.
Это положение можно вывести из рассмотрения 6 факторов, которые, по мнению Бём-Баверка, определяют рыночные цены. Предположим, что 2 и 3 факторы (субъективная ценность товара и денег для покупателя), а также 5 и 6 факторы (субъективная ценность товара и денег для продавца) совершенно не зависят от цен. Но 1 и 4 факторы (число желаний или требований, относящихся к товару, и количество товара, предназначенное для продажи) всегда находятся, при всяких условиях, в определенной [74] зависимости от установившихся цен или, в крайнем случае, от предлагаемых в процессе торга цен. Это очевидно для первого фактора, «число желаний» не является фиксированной величиной. Если предложение данного товара вполне достаточно для насыщения тех потребностей, которые могут быть удовлетворены при помощи этого товара, то последний будет закупаться для удовлетворения будущих потребностей. Во всяком случае, «число желаний или требований» может варьировать в весьма широких пределах. Совершенно непонятно, почему это «число желаний» должно быть зафиксировано на одной определенной точке.
Больше сомнений может вызвать 4-й фактор, т. е. зависимость величины предложения в условиях обмена in statu nascendi973 от цен. Ведь в данном случае отсутствует производство для сбыта (Бём-Баверк же вообще абстрагировался от производства). Следовательно, исключается сама возможность расширения запаса данного блага. Отсюда, казалось бы, можно сделать вывод, что величина предложения тоже является фиксированной. Но этот вывод неверен. Правда, существуют узкие границы для расширения предложения, ибо величина предложения не может превысить общие размеры запаса. Но, с другой стороны, необходимо учесть, что весь запас данных благ делится на две части: на натуральную (т. е. предназначенную для собственного потребления) и товарную часть, равную предложению. Увеличение одной части возможно, при неизменной величине всего запаса, за счет сокращения другой части. Поэтому не исключается возможность, что с изменением цены собственник данного запаса будет соответствующим образом изменять размеры своего собственного потребления и предложения. Иными словами, величина предложения может рассматриваться как переменная величина (конечно, в известных пределах).
Следовательно, если даже допустить, что величины субъективных оценок товара и денег для продавца и покупателя суть величины вполне определенные и независимые от рыночных цен, то в условиях обмена in statu nascendi мы имеем дело с двумя переменными величинами (величиной спроса, и предложения), находящимися в известной зависимости от цен, которые будут предлагаться в процессе торга.
Бём-Баверк значительно упростил проблему. Оп предположил, что существует совершенно определенный спрос и предложение. А решил продать только 1 лошадь; точно так же В решил купить не больше одной лошади. Это решение принято без всякого учета меновых пропорций. Если принять эту оговорку, т. е. если признать, что величина спроса и предложения является фиксированной и неизменной, то отпадает вопрос о причинах изменения спроса и предложения. Благодаря атому искусному маневру, Бём-Баверку удалось обойти вопрос о зависимости данного спроса и предложения от меновых пропорций. Но он только обошел все трудности проблемы, а не разрешил их. Ведь тот факт, что субъекты А и В решили продать и купить не более одной лошади, должен иметь под собой какую-либо почву. Единственное основание для таких решений можно видеть в том, что А и В исходят из расчета о существовании определенной цены. Такое предположение, конечно, является внутренне противоречивым, ибо, с одной стороны. предполагается, что цела устанавливается впервые. Противоречивость этого предположения станет ясной, если наряду с вопросом о величине спроса и предложения лошади мы поставим вопрос о спросе и предложении хлеба. А хочет обменять лошадь на хлеб; ему нужен хлеб в определенном количестве. Если допустить, что величина спроса на лошадь является фиксированной, то необходимо было бы это признать и для хлеба. Очевидно, что при этом предположении о фиксированности спроса на оба товара, задача установления определенной цены окажется неразрешимой.
[75] Поэтому предположение Бём-Баверка необходимо отбросить. Нужно допустить, что А и В решили обменять хлеб на лошадей. Количество пудов хлеба и лошадей, которые будут обменены, не фиксировано нашими участниками обмена. В зависимости от тех меновых пропорций, которые будут предлагаться в процессе обмена, наши участники обмена будут менять свой спрос и свое предложение. Здесь происходят два процесса. С одной стороны, Аи В пытаются воздействовать на образование цены путем изменения спроса и предложения. Так, например, А предлагает по цене 70 пуд. купить одну лошадь, по цене 50 пуд. — 2 лошади и т. д. Окончательная цена, по которой будут куплены и проданы данные блага, зависит от спроса и предложения. Но, с другой стороны, сама величина спроса и предложения будет зависеть от тех меновых пропорции, которые будут намечаться. В процессе рыночной борьбы установится та цена, для которой величины спроса и предложения будут равны. Наличие этих двух процессов, имеющих противоположный характер, показывает, что и для случая обмена in statu naseendi теория спроса и предложения дает объяснение, которое вращается в порочном кругу.
Последнее обстоятельство не является случайным. Источник порочных кругов в теории спроса и предложения заключается в том, что она пытается объяснить социальный феномен — цену — из столкновения индивидуальных элементов. Закон спроса и предложения, но существу, выражает факт конкуренции между покупателями и продавцами, вообще - между непосредственными участниками обмена.
Но индивиды, участвующие в акте обмена, являются не изолированными субъектами. Они живут в товарном хозяйстве, подвергаются влиянию всех социально-экономических факторов, которые имеют место в пределах последнего. Эта обусловленность психики индивида и его действий социально-экономическими факторами выражается в том, что спрос и предложение находятся в известной зависимости от цен. Последняя форма зависимости проявляется тем сильнее, чем более развиты меновые связи, чем ярче выражен товарный характер народного хозяйства. Но эта зависимость, правда, в весьма слабой степени, имеется на самых ранних ступенях обмена. Ибо всякий меновой акт или процесс предполагает взаимодействие двух субъектов. Каждый из них имеет возможность оказывать влияние на цены. Благодаря этому обстоятельству цены находятся в весьма сильной зависимости от целого ряда индивидуальных моментов, в частности — от потребностей участников обмена. Но в то же время каждый из участников находится в зависимости от другого участника, от своего партнера. Эта зависимость возникает не только по окончании обмена и выражается не только в той цене, которая будет установлена в результате борьбы. В самом процессе рыночной борьбы и «торгов» возникает зависимость между участниками обмена. Если в натуральном хозяйстве каждый субъект руководствуется исключительно своими собственными соображениями, то, вступая в меновую сделку с другим субъектом, он вынужден ввести в ноле своего зрения новые моменты, которые уже носят определенный социальный характер. Эти социальные моменты заключаются в том, что наш субъект вынужден учитывать различные меновые пропорции, по которым другой участник обмена согласится продать принадлежащее ему благо. Отныне он вынужден руководствоваться не только своими интересами: он должен принимать в соображение различные действия со стороны другого участника обмена.
Теория цены Бём-Баверка предполагает, таким образом, не только примитивный обмен (цена устанавливается в зависимости непосредственно от субъективных оценок), но и очень упрощенные условия обмена (спрос [76] фиксирован и приравнен единице). Только при наличии всех этих предпосылок теория цены Бём-Баверка получает обоснование. Рассмотрение этих условий доказывает крайнюю искусственность теории цены у главы австрийской школы. Неудивительно, что у большинства австрийских экономистов мы встречаем другую теорию, которая получила наиболее яркое выражение в схемах Менгера и Цукеркандля. Рассмотрим последнюю схему, как более простую974.
| А | B | C | D | E |
| 9 | 8 | 7 | 6 | 5 |
| 8 | 7 | 6 | 5 | 4 |
| 7 | 6 | 5 | 4 | 3 |
| 6 | 5 | 4 | 3 | 2 |
| 5 | 4 | 3 | 2 | 1 |
Латинские буквы (А, В, С, D и Е) обозначают различных покупателей; горизонтальные ряды обозначают предельные полезности каждого данного блага (1, 2, 3, 4 и 5) для всех покупателей. Вертикальные ряды иллюстрируют убывающую полезность отдельных благ для каждого покупателя. Цукеркандль, далее, предполагает (как и Менгер), что имеется совершенно определенная величина предложения (например, 10 благ). Это предположение весьма характерно. Цукеркандль абстрагируется от вопроса о субъективных оценках продавца; он не считает обязательным, чтобы эти субъективные оценки определялись предельной полезностью. Нашего автора интересует лишь величина предложения. Если признать (для данного момента) эту величину предложения фиксированной, то цена будет зависеть от спроса.
Как же определить величину индивидуального и общественного спроса? Тут на помощь приходит приведенная выше схема Цукеркандля. Предположим, что рыночная цена равна 5. Если предположить соизмеримость цен и предельных полезностей, то эти предельные полезности можно будет рассматривать как верхние пределы возможного спроса. Когда предельная полезность данного блага равна 5, то отпадает стимул к совершению покупки. Следовательно, субъект А может предъявить лишь спрос на 4 единицы (имеющих предельные полезности — 9, 8, 7, 6). При данной цене, равной 5, субъект В предъявит спрос не выше 3, субъект С — не выше 2, субъект D — не выше 1, субъект Е вовсе не предъявит спроса на данный товар. Следовательно, максимальная величина общественного спроса, при наличии определенной цены, равной 5, равна 10; если рыночная цена установится на уровне 6, то максимальная величина спроса будет равна 6 единицам; если на уровне 4, то — 15 единицам и т. д. Иными словами, можно установить два ряда рыночных цен и максимальных величин спроса. Каждому значению одного ряда (т. е. каждому значению цены) соответствует определенное значение другого ряда (т. е. спроса). На основании этого ряда можно определить, каков должен быть уровень цены для того, чтобы величина спроса равнялась величине предложения. Если величина последнего дана, то цена установится на том уровне, которому соответствует спрос, равный данному предложению.
С точки зрения Менгера975, Цукеркандля отдельные значения спроса зависят от существующих цен, но общий характер зависимости между отдельными значениями спроса и цен определяется характером наших потребностей и величиной полезности отдельных благ. На основании приведенной выше схемы можно установить такую зависимость: при цене в 4 спрос равен 15 единицам; при цене в 5 спрос — 10; при цене в 6 спрос равен 6 [77] и т. д. Если изменится характер потребностей, то изменится также форма этой зависимости между отдельными значениями спроса и цены.
| А | B | C | D | E |
| 10 | 9 | 8 | 7 | 6 |
| 9 | 8 | 7 | 6 | 5 |
| 8 | 7 | 6 | 5 | 4 |
| 7 | 6 | 5 | 4 | 3 |
| 6 | 5 | 4 | 3 | 2 |
Предположим, что установится следующий ряд полезностей. При цене 4 установится спрос, равный 19 единицам; при цене 5 — спрос, равный 15 единицам; при цене 6 — спрос, равный 10 и т. д. Теория цены Менгера, Цукеркандля очень близко подходит к теории цены математиков. Основное значение имеют следующие два пункта, которые сближают теории обоих родственных школ: а) положение о зависимости индивидуального потребления в товарно-капиталистическом обществе, поскольку это потребление выражается в величине спроса, от рыночных цен, и б) положение о том, что решающее значение для определения цен имеют, с одной стороны, величина предложения, а с другой стороны, — характер кривых спроса, иллюстрирующих зависимость между изменениями цены и изменениями спроса. Последнее положение открыто высказывается и формулируется математиками (главным образом Вальрасом) и молчаливо признается австрийцами. Различие между австрийцами и математиками заключается лишь в определении законов спроса.
Математики определяют величину спроса на основании так называемого второго закона Госсена, выражающего тенденцию к выравниванию предельных полезностей, полученных с последних денежных сумм, затраченных на покупку различных потребительских товаров. По учению математиков, не предельные полезности, в своем абсолютном выражении, равны ценам, а отношение предельных полезностей равно отношению цен. На основании формулы пропорциональности предельных полезностей и цен можно определить величину спроса на отдельные товары. Австрийцы же пытаются определить величину спроса на основании тенденции к выравниванию предельных полезностей и цен. Расширение спроса может иметь лишь смысл тогда, когда полезность отдельных благ превышает их цену. По мнению австрийцев, в интересах покупателя расширить свой спрос до того момента, когда установится равновесие между предельной полезностью и ценой, ибо всякая покупка, которая совершается в этом интервале, связана с известным выигрышем полезности. Тот покупатель, который не дошел до этого пункта, не использовал всех возможностей повышения общей суммы полезности имеющихся у него товаров.
Дальнейший анализ может привести к еще большему сближению между тенденцией к установлению равенства цены и предельной полезности и вторым законом Госсена. Выше мы отметили, что цена и предельная полезность представляют собой две несоизмеримых и несравнимых категории. Очевидно, нужно полагать, что происходит приравнивание полезности товара и эквивалента. Но, как известно, деньги не имеют собственной полезности. Полезность денег выражается в полезности тех товаров, которые могут быть куплены на эти деньги. Поэтому положение, что предельная полезность данного товара равна его цене, можно истолковать так: предельная полезность данного товара должна равняться предельной полезности другого товара, который имеет ту же ценность. Иными словами, положение австрийцев является замаскированным выражением второго закона Госсена. Такое толкование, например, дает Гендерсон в своей весьма интересной книжке (Supply and demand. Cambridge, 1922)977. «Что означает, — спрашивает он, — равенство предельной полезности сахара его ценности. Это означает, — отвечает он, — что полезность сахара будет равна полезности всякого другого товара, купленного за эти деньги»977.
[78] При такой интерпретации теории спроса австрийцев различие между их теорией спроса и учением о спросе математиков может быть сведено к минимуму. Математики дают значительно более отчетливую формулировку основного принципа, регулирующего, по их мнению, спрос-тенденции к выравниванию предельных полезностей различных товаров. Далее, математики (в особенности Вальрас и его школа) рассматривают образование спроса различных товаров в их общей связи. Поэтому на передний план выступает взаимозависимость в потреблении отдельных товаров. Между тем австрийцы ограничиваются анализом спроса одного какого-нибудь товара, вне всякой связи этого единичного спроса с общим планом потребления данного субъекта (ошибочность изолированного рассмотрения условий потребления и спроса отдельных товаров у австрийцев отмечена Штольцманом978).
Австрийцы исходят из того, что каждый покупатель стремится максимально использовать обмен, извлечь наибольшую сумму полезности из меновой сделки. Чем больше товаров покупает данный субъект, тем меньше максимальная цена, которую он согласен уплатить за каждый последующий товар. Граница выгодности обмена пролегает в том пункте, где максимальная цена (или на языке австрийцев, субъективная оценка) становится равной рыночной цене. Дальнейшее предложение покупок невыгодно нашему субъекту, ибо максимальная цена будет понижаться, между тем рыночная цена предполагается неизменной. Такое представление о наиболее выгодной границе обмена является неверным. Нашему субъекту часто выгоднее приостановить покупку одного товара, не доведя этих покупок до крайней точки, с тем, чтобы за счет оставшихся денег расширить покупку других товаров, удовлетворяющих более настоятельные потребности. Всякие попытки построения рационального плана потребления на основе учета одной только потребности являются нерациональными.
Если даже исходить из толкования Гендерсона, приведенного выше, то и в этом случае происходит сопоставление лишь полезности одного товара, на который предъявляется спрос, с полезностью какого-либо другого товара, т. е. в лучшем случае принимается во внимание необходимость потребления двух товаров. Как Бём-Баверк, так и Менгер значительно упрощают проблему принципов, регулирующих спрос: Бём-Баверк принимает величину спроса за constans980, Менгер исходит из того, что покупатель предъявляет лишь спрос на один товар980.
Благодаря такому методу изолированного рассмотрения спроса на отдельные товары величина спроса у австрийцев получает преувеличенные размеры.
Предельные полезности, с которыми оперируют австрийцы, представляют собой максимальные цены, которые согласны уплатить покупатели за данные товары. При определении этих максимальных цен происходит абстракция от необходимости покупки каких-либо других товаров. Мы можем лишь сказать, что если величина доходов или денежной суммы, имеющейся в распоряжении данного субъекта, равна а и если у него имеется крайняя необходимость в каком-нибудь товаре, то он может ассигновать на покупку этого товара а руб.; в зависимости от цены этого товара будет варьировать величина спроса. В данном случае мы имеем максимальный предел увеличения [79] спроса, т. е. тот предел, который установится в случае решения ассигнования всех своих средств на покупку одного лишь товара. Схемы австрийцев, в лучшем случае, дают лишь возможность вычислить максимальную величину спроса, а не реальную величину спроса. Следовательно, они имеют лишь вспомогательное значение.
Сопоставим предпосылки теории цены Бём-Баверка и Менгера. Теория цены Бём-Баверка основана на следующих предпосылках: а) количество товаров фиксировано; б) рыночная цена устанавливается непосредственно в данном акте борьбы, независимо от прежде существующих цен; в) решающую роль играют субъективные оценки, «price equivalents»; г) обмен является примитивным, например, предполагается безденежный обмен излишками; д) спрос на отдельный товар фиксирован. У Менгера и целого ряда других экономистов мы, прежде всего, не встречаем второй и пятой предпосылок. Схемы Менгера, Цукеркандля и других предполагают, что отдельные покупатели исходят из существующих цен, приспосабливают свое потребление к этим ценам, на основе последних строят свой спрос. Следовательно, последний непосредственно зависит от рыночных цен. Но общий закон изменения спроса, который графически выражается в кривой спроса, находится в зависимости от субъективных оценок, приравненных предельной полезности. Между ценой и предельной полезностью устанавливается взаимозависимость — с одной стороны, предельная полезность непосредственно зависит от цены, поскольку эта полезность зависит от количества потребленных продуктов, последнее — от спроса, а последний, [в свою очередь], — от цены. Но, с другой стороны, цена зависит от соотношения спроса и предложения, а общие изменения спроса зависят от субъективных оценок. Основное отличие теории цены Бём-Баверка от теории цены Менгера состоит, таким образом, в том, что, по мнению Бём-Баверка, субъективные оценки непосредственно влияют на цены; по мнению Менгера, они влияют лишь непосредственно на величину спроса и поэтому, в конечном счете, на уровень цен. Зависимость между теорией спроса и теорией субъективных оценок выражена у Менгера значительно более отчетливо, чем у Бём-Баверка. У первого теория субъективных оценок выступает как вспомогательное орудие теории спроса. Основные предпосылки теории цены Менгера следующие: а) количество товаров фиксировано, и поэтому регулирующую роль приобретают законы спроса; б) спрос у отдельных субъектов устанавливается в таких размерах, при которых предельная полезность товара становится равной максимальной цене, т. е. когда отпадают стимулы к дальнейшим покупкам, и в) максимальная цена выводится из предельной полезности. Мы выяснили сомнительность последних двух предпосылок. Перейдем к рассмотрению первой предпосылки, которая имеет существенное значение, ибо теория цен австрийцев, если признать ее даже логически безупречной, верна лишь для одной категории товаров, которые не поддаются свободному воспроизводству. Теория цен австрийцев есть лишь частный случай теории цен, именно эта теория есть теория монопольных цен. Монополии, как известно, делятся на естественные и искусственные. В теории цен австрийцев можно обнаружить оба эти элемента.
Основной признак всякой монополии заключается в отсутствии свободного воспроизводства. Благодаря влиянию различных факторов (естественных, технических или социально-экономических) размеры общественного предложения остаются фиксированными или изменяются в узких границах. Это основное условие всякой монопольной системы играет доминирующую роль в теории цен австрийцев. Все схемы, построенные австрийцами, предполагают, что имеется фиксированное количество товаров данного рода на рынке. Так, например, в схеме конного рынка Бём-Баверка фигурируют всего 8 лошадей. Вопроса о возможности увеличения предложения Бём-Баверк не касается.
[80] Если обратиться к схемам Менгера или Цукеркандля, то мы убедимся, что высота цены всецело определяется размером предложения. Каждому изменению предложения соответствует изменение цены. Величина предложения является основным фактором, определяющим высоту цены. Возьмем, например, схему Цукеркандля (см. выше). Согласно этой схеме, при наличии предложения 10 единиц, — равновесие спроса с предложением установится при цене в 5. Но почему товаров будет предложено
10, а не 15, 14, 20 или 6, 4 и т. д.? Ведь мы имеем дело с товарным хозяйством. Отдельные производители занимаются определенными специальными производствами. Они могут сузить и расширить свое производство, или бросить старое и перейти к новому, более рентабельному.
Здесь можно сделать 2 предположения: а) или количество данного товара может быть увеличено. В этом случае, на основании величины предложения, нельзя определить цены товара, ибо сама величина этого предложения зависит от товарных цен. В результате, всякое объяснение подобного рода вращается в кругу, б) или количество данного товара является фиксированным. Отсутствие свободного воспроизводства может быть продуктом двух причин — искусственной и естественной монополии. Но австрийцы не предполагают всегда существования искусственной монополии. Так, например, схема конного рынка Бём-Баверка предполагает существование двухсторонней конкуренции; следовательно, вопрос о монополии продавцов в этом случае исключается. Остается предположить существование естественной монополии, т. е. техническую невозможность расширения предложения. Наличие естественной монополии является молчаливой предпосылкой всех построений австрийцев в области теории цены.
С этой точки зрения, становится понятным, почему Менгер и Бём-Баверк, при построении своих схем цен, ничего не говорят об издержках производства. Система монополии тем и характерна, что рыночные цены не равны общественно-нормальным издержкам производства, включая в последние и среднюю прибыль. Монополист получает возможность взвинчивать цены значительно выше уровня этих издержек производства. Сам Бём-Баверк признает983, что блага непосредственно оцениваются по своей предельной полезности, а не по издержкам лишь в тех случаях, где запас благ является данным или где имеется монополия. Эджуорт983 так и противопоставляет теорию предельной полезности и теорию издержек, как теории цен свободно воспроизводимых и монопольных продуктов. Вместе с тем становится понятным идейное родство теории Курно и психологической школы983. Обе теории в качестве исходных пунктов имеют не систему конкуренции, а систему монополии. Разница между ними в том, что Курно имел в виду высоко развитую капиталистическую монополию, а австрийцы исходят из монополии, вытекающей из примитивного состояния производства и обмена. Общее между обеими теориями заключается в том, что с помощью анализа монополии нельзя объяснить себе механизма образования цен в условиях системы свободной конкуренции и вообще нельзя понять специфической природы ценности (меновой).
Неудивительно поэтому, что и Менгер и Бём-Баверк начинают свой анализ цен с условий монополий. Они рассматривают, прежде всего, одностороннюю конкуренцию на стороне покупателей и продавцов, или, что то же самое, монополию на стороне продавцов и покупателей. Затем Бём-Баверк переходит к рассмотрению двухсторонней конкуренции, причем фактически и здесь остается в области монопольных цен, поскольку сохраняется основа монополии — ограниченный запас благ.
[81] Теорию цен австрийцев мы определили как теорию монопольных цен. Решающую роль при построении этой теории играет предпосылка о неизменности предложения или, вернее, о неизменности запасов существующих товаров. Можно было бы возразить, что теория цен австрийцев представляет собой лишь определенный логический этап в развитии австрийской теории ценности, ибо австрийцы при рассмотрении цен производительных благ исходят из предпосылки, что величина запаса товаров является переменной. Следовательно, теория цен австрийцев в той форме, в какой мы ее изложили, есть лишь исходный пункт австрийской теории ценности, но не охватывает последнюю целиком.
Вопроса о взаимоотношении между австрийской теорией цен потребительских и производительных товаров мы коснемся в последнем разделе. Пока рассмотрим следующий вопрос — правильна ли методологическая постановка вопроса у австрийцев? Можно ли теорию монопольных цен превратить в исходный пункт теории ценности? Основным аргументом в пользу такой постановки является соображение о том, что анализ монопольных цен (включая случаи искусственной и естественной монополии) дает возможность вывести формулу закона спроса и предложения. Если последний рассматривать как универсальный закон, регулирующий всякие цены, как свободно воспроизводимых, так и монопольных товаров, то постановку австрийцев (и вообще субъективистов) необходимо признать правильной. Такую точку зрения, например, защищает Бём-Баверк.
Он полагает, что закон издержек производства или, точнее, цен производства (Kosten) есть частный закон, который находится в логическом подчинении по отношению к более общему закону спроса и предложения. «Если, — пишет он985, — постоянно обнаруживающаяся гармония между ценой и издержками производства, существование которой никак нельзя отрицать, объясняется только тем, что всякое отклонение цены от нормы издержек производства немедленно возбуждает работу предложения и спроса, которая и исправляет цену, снова приводя ее в соответствие с нормой издержек производства, то регулярность, с какой действуют исправляющие факторы, не может, очевидно, быть менее важной той регулярности, с какой обнаруживается самое исправление». С этой точки зрения закон спроса имеет значительные преимущества перед законом издержек производства: первый закон объясняет всякие изменения цен985; между тем второй закон дает объяснение лишь отдельных случаев, когда устанавливается устойчивое равновесие цен, на основе закона спроса и предложения.
Соображения, которые приводит Бём-Баверк по вопросу о соотношении обоих законов, по существу очень стары. Еще Мальтус986 писал, что влияние издержек производства нельзя объяснить без ссылки на закон спроса. «Все признают, — пишет он, — что во всех тех случаях, когда уменьшаются издержки производства, следует, как общее правило, понижение цен. Но что заставляет в особенности падать цены на продукты? Мы доказали в предыдущем отделе, что причина тому — действительный или предполагаемый избыток предложения продуктов. Из этого следует, что отношение между спросом и предложением — действительным или предполагаемым — есть главенствующее начало, устанавливающее текущую цену так же, как и естественную цену, и что издержки [82] производства могут влиять на цены лишь вспомогательным образом, т. е. лишь поскольку эти издержки производства производят непосредственное или предполагаемое влияние на отношение, существующее между спросом и предложением».
В связи с этим встает вопрос об установлении более точного соотношения между законами спроса и ценности. Является ли закон спроса лишь необходимым условием для действия закона ценности? Или же спрос оказывает непосредственное влияние на ценность и выступает в роли причины ценности? Если имеет место только последнее соотношение, то почему закон спроса, обусловливающий возникновение ценности, не влияет на количественные размеры последней? Если нормальные цены (или центр тяготения цен) представляют собой частный случай цен и если всякое изменение цен может произойти лишь на основе изменения соотношения спроса и предложения, то почему это правило не распространяется на нормальные цены? Не представляют ли последние совершенно самостоятельное явление, имеющее принципиально отличные от обычных цен свойства? Не является ли закон спроса и предложения высшим и наиболее общим принципом теоретической экономии, объясняющим все частные случаи теории цен? Не прав ли был Маклеод989, который защищал теорию спроса потому, что она дает наиболее всеобъемлющую теорию цен? «Из двух или более выражений, — писал Маклеод, — объясняющих явления, относящиеся к цене и к ее изменениям, а равно из выражений, подходящих к этим явлениям, только то выражение должно быть признано за истинное, которое в состоянии объяснить все явления в области науки, а не отдельные только случаи». «Исключение989 из действия общего закона всех тех законов, которые несовместимы с понятием о безграничном производстве и соперничестве, никак не должна быть допускаемо человеком, понимающим, что такое индуктивная философия». Критикуя теорию Рикардо, который допускал влияние двух факторов - спроса (для редких благ) и трудовых затрат (для свободно воспроизводимых), Маклеод замечает989: «Кто слышал об астрономическом произведении, в котором доказывалось бы, что один класс астрономических явлений может быть объяснен на основании Птоломеевской теории, другой класс - на основании Коперниковской, а третий — на основании теории Тихо де Браге».
Закон спроса и предложения состоит из двух положений, отражающих дуалистическую природу спроса и предложения. С одной стороны, имеется положение, что колебания спроса и предложения вызывают колебания цен. Эти колебания происходят в том же направлении, как колебания спроса, и в диаметрально противоположном направлении по отношению к колебаниям предложения. Первое положение рассматривает спрос и предложение как явления, обусловливающие изменения цен. С другой стороны, можно выдвинуть положение, утверждающее зависимость спроса и предложения от цен. Повышение цен вызывает сокращение спроса и расширение предложения. Понижение цен вызывает диаметрально противоположные следствия. В основе этих обоих положений лежат различные факты.
Дело в том, что спрос и предложение находятся под влиянием двух различных факторов. С одной стороны, спрос и предложение зависят от индивидуальных факторов, т. е. от причин, коренящихся в отдельных индивидуальных хозяйственных ячейках, из которых слагается народное хозяйство. Так, например, изменение потребностей в каком-нибудь благе может, при прочих равных условиях, вызвать изменение спроса. Этот факт является, как известно, связующим звеном между теорией спроса и полезности. Точно так же изменения [83] предложения могут не обусловливаться изменением рыночной цены на данный товар. Так, отдельный предприниматель может расширить свое предложение в целях экономии, сокращения издержек производства и т. д. Благодаря индивидуалистической организации товарного производства влияние социально-экономических факторов на спрос и предложение может происходить лишь в косвенной форме. Ни один покупатель, ни один производитель не может заранее учесть, какое влияние окажет на цены совокупность индивидуальных опросов и предложений. Поэтому несоответствие между общественным спросом и предложением всегда существует. Это несоответствие неизбежно; оно вытекает из того, что общественный спрос и предложение формируются из индивидуальных опросов и предложений, из того, что отдельные покупатели и производители руководствуются своими индивидуальными соображениями.
С другой стороны, спрос и предложение зависят также от социально-экономических факторов, т. е., прежде всего, от рыночных цен. Этот факт отражает социальную природу товарного хозяйства. Зависимость предложения от цен вытекает из того, что товарное производство есть производство для сбыта; зависимость спроса от цен вытекает из того, что в товарном обществе потребление большинства товаров предполагает их покупку, а последняя связана с уплатой цены покупаемого товара. Если бы изменения спроса и предложения всецело (на все 100%) обусловливались влиянием цен, то нельзя было бы объяснить изменения цен. Последние должны были бы оставаться неизменными, ибо всякое изменение цены возможно лишь на основании колебаний спроса и предложения. Если данная цена остается неизменной, то, при этих условиях, спрос и предложение всегда будут оставаться неизменными, а, следовательно, не будет существовать факторов, которые могли бы отклонить цену в ту или иную сторону.
Если допустить диаметрально противоположное положение, т. е. что спрос и предложение зависят только от индивидуальных факторов, то цены должны были бы колебаться непрерывно, при отсутствии всякого устойчивого центра колебаний. В этом случае, отсутствовало бы то корригирующее влияние на колебание цен, которое обусловливается зависимостью спроса и предложения от уровня рыночных цен. Эта зависимость порождает противодействующие тенденции: если под влиянием спроса повысятся цены, то это повышение цен, в свою очередь, вызовет повышение предложения, т. е. приведет цены (при условии неизменности издержек производства, или трудовых затрат) к прежнему уровню. Таким образом, обе группы факторов, влияющих на спрос и предложение, - индивидуальная и социальная, — имеют различное влияние: одна вызывает непрерывные колебания цен, другая — тяготение цен к определенной устойчивой точке; одна обусловливает вечную подвижность цен, другая создает тенденцию к относительной устойчивости центров колебаний цен.
Влияние закона спроса и предложения на цены имеет своеобразный характер. Всякое изменение цен, под влиянием спроса и предложения, в условиях свободного воспроизводства рождает тенденции, которые приводят к устранению этих изменений. Закон спроса и предложения, путем своего непрерывного влияния на цены, приводит к устранению собственного влияния, к самоотрицанию. В результате стихийной конкуренции, закон спроса и предложения порождает свое собственное отрицание. Эту диалектическую природу закона спроса, это своеобразное «отрицание отрицания» не подметили Мальтус, Маклеод, Бём-Баверк и другие экономисты. Эта диалектическая природа вытекает из противоречивого характера закона спроса. С одной стороны, закон спроса предполагает зависимость цен от спроса и предложения; с другой стороны, он предполагает обратную зависимость. Противоречивый характер закона спроса, в свою очередь, вытекает из противоречивого [84] характера товарного хозяйства. Это противоречие состоит в том, что общественная зависимость юридически самостоятельных товаропроизводителей находит себе точное выражение лишь на почве целого ряда индивидуальных процессов — индивидуальных покупок и продаж. Конечный результат — нормальное распределение общественного труда, установление устойчивых пропорций между отдельными сферами производства, реализация гармонии между спросом и предложением — осуществляется путем борьбы самостоятельных индивидов, преследующих свои собственные цели, сталкивающихся друг с другом лишь в процессе обмена. Поскольку всякое изменение общественного спроса и предложения возможно через изменение индивидуального спроса и предложения, поскольку последние обусловливается также факторами индивидуального характера, эти индивидуальные факторы начинают оказывать влияние на процесс образования цен. Но это влияние временное. Это влияние имеет место потому, что общественные связи устанавливаются косвенным образом и выступают недостаточно отчетливо, благодаря индивидуалистической организации производства. Но социально-экономические факторы непрерывно преодолевают тормозящее влияние индивидуальных факторов. Поэтому ценность дает отражение лишь производственных отношений между товаропроизводителями и трудовых затрат. Поэтому конечный результат, т. е. установление нормального равновесия, по своей природе, противоположен тому процессу, который привел к осуществлению этого равновесия. Поэтому ценность хотя и порождается конкуренцией, игрой спроса и предложения, но в то же время не зависит от последних.
Бём-Баверк в своей критике учения Маркса990 пытался, путем некоторых иллюстраций, доказать несправедливость положения Маркса о независимости ценности от спроса. «Предположение, что две силы, находящиеся в равновесии, в силу этого «перестают действовать», является совершенно ложным и ненаучным. Действие их, напротив, и выражается именно в достигнутом состоянии равновесия, и это состояние равновесия со всеми его особенностями, к которым в особенности относится и высота уровня, при котором получилось равновесие, может быть объяснено только действием находящихся в равновесии сил, а никак не «иначе, помимо действия обеих сил», как думает Маркс.
Затем Бём-Баверк приводит известный пример с воздушным шаром, который перестает подниматься, когда его плотность приходит в равновесие с плотностью окружающей его полосы воздуха. «При этих обстоятельствах очевидно, что объяснение высоты подъема шара можно получить только, ссылаясь на взаимные отношения плотности, с одной стороны, шара, с другой — атмосферы. Но в каком виде представилось бы дело при воззрениях Маркса? На достигнутой высоте подъема воздушного шара обе силы, плотность газа в шаре и плотность окружающего воздуха, находятся в равновесии.Они «поэтому перестают действовать», «перестают объяснять что-либо», они «не влияют на высоту подъема», и если мы хотим объяснить эту последнюю, то мы должны были бы «объяснять не действием этих обеих сил, а иначе».
Бём-Баверк рассматривает случай равновесия спроса и предложения как один из частных случаев соотношения спроса и предложения. Для него нет никакого принципиального различия между обычными рыночными ценами и нормальными ценами или ценностями. Это видно хотя бы из следующих слов его992: «Совершенно верно, что при продаже товара по его нормальной ценности предложение и спрос в известном смысле должны совпадать, т. е. что по этой цене столько же товара потребовано, как и предложено. Но это [85] верно не только в случае продажи по нормальной рыночной ценности, но и при всякой другой, отклоняющейся, изменчивой рыночной цене992.
Основная ошибка Бём-Баверка (как и всех теоретиков спроса и предложения, т. е. всех современных субъективистов) состоит в том, что он видит только количественное различие между «нормальной рыночной ценностью» и «отклоняющейся, изменчивой рыночной ценой». Между тем здесь имеется глубокое качественное отличие. При рассмотрении законов экономики товарного хозяйства необходимо учесть два момента. С одной стороны, товарное хозяйство, как и всякое общественное хозяйство, предполагает установление пропорционального распределения между отдельными сферами производства. Эта тенденция, выражающая стихийную рациональность товарного хозяйства, способность последнего удовлетворять общественную потребность, находит себе отражение в законе ценности. «Форма, в которой проявляется, — пишет Маркс995, — это пропорциональное распределение труда при таком общественном устройстве, когда связь общественного труда существует в виде частного обмена индивидуальных продуктов труда, эта форма и есть меновая стоимость этих продуктов». С другой стороны, пропорциональное распределение общественного труда в товарном обществе устанавливается не велением плановых органов, а стихийно, на основе непрерывных нарушений равновесия, вытекающих из непрерывных колебаний спроса и предложения. «Однако, — пишет Маркс995, — эта постоянная тенденция различных сфер производства к равновесию обнаруживается лишь как реакция против постоянного нарушения этого равновесия. Норма, применяемая при разделении труда внутри общества, действует лишь впоследствии, как внутренняя, слепая сила природы, подчиняющая себе беспорядочный произвол товаропроизводителей и воспринимаемая только в виде барометрических колебаний рыночных цен». Закон ценности и закон спроса-предложения отражают, таким образом, две стороны товарного хозяйства — его рациональный995 и иррациональный характер. Учение о том, что, когда спрос становится равным предложению, обе эти силы перестают действовать, означает лишь, что в процессе конкуренции товаропроизводителей преодолевается влияние всех пертурбационных факторов, которые вытекают из анархической природы товарного хозяйства и которые находят себе выражение во влиянии спроса-предложения. Поэтому рыночные цены подчиняются двум законам, ибо реальная действительность имеет диалектическую природу. Она является единством противоположностей. Эта двойственность реальной экономики товарного производства выражается в том, что последнее в одно и то же время анархично и имеет свою закономерность стихийного порядка; оно в одно и то же время является общественным производством и необщественным, рациональным (поскольку устанавливается стихийная пропорциональность отдельных отраслей производства) и иррациональным. Эта двойственность товарного производства имеет своим результатом [то], что рыночные цены одновременно являются отражением и закона ценности (говорящего о наличии тенденции к установлению стихийного равновесия) и закона спроса и предложения (говорящего об отсутствии этого равновесия). Благодаря этой двойственности мы имеем непрерывное взаимодействие между спросом и предложением, с одной стороны, и ценами — с другой.
[86] «Если спрос и предложение996 определяют рыночную цену, то, с другой стороны, рыночная цена, а при дальнейшем анализе рыночная стоимость определяют спрос и предложение».
Отсюда вполне естественно, что при анализе закона ценности мы не можем учесть случаев нарушения равновесия. Тогда у нас была бы картина не нормального, идеального распределения труда, установившегося равновесия в производстве, а пестрой разнообразной действительности, в которой разобраться было бы очень трудно. Понятие ценности, определяемой спросом и предложением, заключает в себе логическое противоречие, contradictio in adjecto, ибо это понятие предполагает в одно и то же время и наличие равновесия, и отсутствие последнего. Такое понятие ценности не могло бы послужить орудием для абстрактного анализа, для раскрытия всех сложных явлений действительности.
Таким образом, понимание всего комплекса причин, влияющих на цены, невозможно без рассмотрения явления в его наиболее чистом и абстрактном виде, т. е. без анализа ценности. В противном случае теряется возможность последовательного построения теории цены, т. е. свободного от заколдованных кругов997.
Рассмотрение теории объективной ценности австрийцев привело нас к следующим выводам о роли и характере субъективных оценок в толковании австрийцев: а) субъективные оценки играют вспомогательную роль при построении теории спроса; если дана величина спроса, то субъективные оценки устанавливают максимальную цену; если дана рыночная цена, то на основе субъективных оценок можно установить величину спроса (спрос устанавливается в таких размерах, при которых субъективная оценка становится равной рыночной цене); б) субъективные оценки представляют собой верхнюю границу повышения цены, максимальную цену, «price equivalent», по терминологии Уитакера; в) поскольку субъективные оценки представляют собой цену (хотя и не всегда совпадающую с реальными ценами), они могут быть выражены в денежной форме (например, у Бём-Баверка субъективные оценки измеряются во флоринах); г) следовательно, субъективные оценки зависят от целого ряда ценностных факторов, так, например, от платежеспособности покупателя и от цен других товаров. Теория предельной полезности, в этом понимании, тесно переплетается е теорией спроса999. Последний, как известно, оказывает сильное влияние на цены, вызывая колебания цен и их отклонения от среднего уровня вверх или вниз. Если под субъективной ценностью или под предельной полезностью понимать максимальную цену, то в этом случае субъективная ценность обозначает верхний предел колебания цен. Иными словами, колебания цен под влиянием изменившегося спроса могут происходить в известных пределах, которые зависят от субъективной ценности. Последняя есть, таким [87] образом, орудие определения границ влияния спроса на цены. Вместе с тем, субъективная ценность представляет собой орудие определения количественных границ расширения спроса. При данной цене спрос на товары не может безгранично расширяться; границей этого расширения будет, с точки зрения теории предельной полезности, достижение покупателем предельной единицы, покупка предельного товара, для которого цена равна предельной полезности. Иными словами, теория предельной полезности дает лишь возможность (конечно, при условии правильности всех основных предпосылок) по данному количеству купленных товаров определить максимальную цену, которая будет уплачена за эти товары, с одной стороны, и по данной цене определить максимальное количество товаров, которое может быть куплено. Предельная единица запаса представляет собой, таким образом, единицу, определяющую границу спроса. Итак, мы видим, что теория предельной полезности играет лишь вспомогательную, служебную роль при разработке теории спроса. Обычное мнение, широко распространенное среди экономистов субъективной школы, что теория предельной полезности есть базис, на котором зиждется надстройка в виде теории спроса и предложения, должно быть признано совершенно неверным. Правильно диаметрально противоположное положение: теория спроса дает обоснование теории предельной полезности; последняя дополняет лишь некоторые положения теории спроса. По существу, теория предельной полезности представляет собой слегка прикрашенную и подправленную теорию спроса и предложения.Своеобразие австрийцев состоит в том, что они принимают субъективные оценки равными предельным полезностям999. Такое понимание субъективных оценок вытекает из основной тенденции австрийцев дать строго последовательную субъективную теорию. Субъективные оценки рассматриваются как исходный пункт всей экономической системы. Субъективные оценки выведены из полезности. Полезность благ рассматривается не как объективное свойство благ, которое всегда присуще им, а как особое состояние нашего сознания. Полезность предполагает два основных условия: а) наличие потребности и б) наличие блага, годного для удовлетворения этой потребности. Поэтому доминирующую роль среди всех факторов, воздействующих на субъективные оценки и цены, по мнению австрийцев, играют наши потребности. Теория потребностей превращена в базу экономического здания австрийской школы.
Признание за потребностями решающего значения для объяснения всех экономических категорий и процессов позволило австрийцам создать хотя бы видимость монистической и последовательной теории. Дело в том, что потребности, в отличие от спроса, не находятся в прямой и непосредственной зависимости от цен. Поэтому ссылка на потребности (конечно, если эта ссылка достаточно обоснована) означает, что экономическое исследование данного вопроса закончено, ибо дальнейшее исследование причин потребностей не входит в задачу экономиста.
Правда, потребности тоже находятся в зависимости от целого ряда социальных факторов. Достаточно указать на ту связь, которая имеется между производством и потребностями. «Производство, — указывает Маркс1000, — не только доставляет потребности материал, но оно доставляет и материалу потребность. Когда потребление выходит из своей первоначальной природной грубости и непосредственности, а пребывание его на этой ступени являлось бы само результатом закостеневшего в первобытной дикости производства, то оно [88] само, как импульс, исходит от предмета. Потребность, которую оно в нем ощущает, создается от восприятия. Предмет искусства, а также всякий другой продукт создает понимающую искусство и способную наслаждаться красотой публику». Но само производство, его характер, формы, размеры находятся в зависимости от общественной организации производства, от характера общественного распределения. Через влияние производственного фактора потребности вступают в зависимость от всей совокупности социально-экономических факторов.
В известных пределах можно говорить о том, что потребности находятся в некоторой зависимости от рыночных цен. Существующая система рыночных цен определяет господствующий в данной социальной среде тип потребления, а последний, в свою очередь, определяет характер потребностей. Удешевление какого-нибудь продукта в состоянии вызвать к жизни новые классы потребителей этого продукта. В связи с этим у субъекта, принадлежащего к этим классам, могут возникнуть, под влиянием революции цен, новые потребности, которых прежде не было. В этих случаях нельзя, конечно, отрицать наличия определенной причинной зависимости между потребностями и ценами. Необходимо лишь отметить, что эта зависимость является весьма отдаленной. Непосредственной зависимости между потребностями и ценами нет. Потребности определяются целым рядом факторов, причина которых коренится в физиологических законах или в социально-бытовых условиях (по отношению к культурным потребностям). Воздействие цен на культурно-бытовой уклад и влияние последнего на характер потребностей являются весьма длительным процессом, который зависит от целого ряда других факторов. Поэтому вполне возможно, что изменившиеся цены не вызовут никакого изменения потребностей. Высоким ценам на тот или иной товар могут соответствовать весьма интенсивные потребности в данном товаре. Поскольку влияние цен на потребности является весьма отдаленным и косвенным, экономист может считать, что анализ природы и причин потребностей не входит в его компетенцию. Ссылка на полезность в качестве причины или определяющего фактора того или иного явления может считаться вполне достаточной для экономического объяснения. Экономист упирается здесь в такой фактор, который находится на границе его дисциплины и который в пределах теоретической экономии не подлежит дальнейшему анализу. Отсюда понятна тенденция представителей австрийской школы основать всю свою экономическую систему на теории полезности. Последняя, превращенная в фундамент теоретической постройки австрийцев, сообщает теории ценности ту законченность, которую тщетно искали представители теории спроса и предложения и издержек производства. Теория полезности призвана освободить учение австрийцев от всяких заколдованных кругов, вытекающих из того, что целый ряд экономических факторов, долженствующих объяснить законы изменения цен, сам зависит от последних.
Учение о субъективных оценках австрийцев характеризуется, таким образом, резко выраженным дуализмом. С одной стороны, в теории субъективной ценности субъективные оценки выступают как предельные полезности, зависящие только от интенсивности потребностей и количества благ, т. е. от не-ценностных моментов; с другой стороны, в теории объективной ценности субъективные оценки фигурируют как максимальные цены, связанные, по самой своей природе, очень тесно с существующей системой рыночных цен. Этот дуализм вытекает из противоречия между целью и средством. Целью австрийцев является попытка объяснить процесс ценообразования. Средством является теория потребностей, призванная объяснить конечное основание цены. Но из потребностей, рассматриваемых независимо от влияния рыночного механизма, ни при каких условиях нельзя дедуцировать уровень рыночной цены (даже в условиях естественной монополии и [89] для очень ограниченного времени). Неосуществимая по своей природе задача легко разрешается австрийцами путем ловкого маневра — субъективные оценки превращаются в двуликого Януса. Одним лицом они обращаются к теории потребности, другим лицом - к теории максимальных цен. Предельные полезности ловко подменяются максимальными ценами. Дуализм понимания субъективных оценок австрийцев ярко выражает противоречие между формой и содержанием в их учении: по форме австрийская теория выступает как последовательная психологическая теория; фактически, по своему содержанию, она является модернизованной теорией спроса и предложения.
Дуализм теории австрийцев выступает не только при составлении их учения о субъективной и объективной ценности, но и при рассмотрении их теории субъективной ценности. Целый ряд трудностей легко разрешается, если учесть, что под субъективными оценками они понимают не только предельные полезности, но и максимальные цены, или, по терминологии Маршалла, «цены спроса» (price of demand).
Рассмотрим известную контроверзу о величине общей ценности (Gesamtwert).
Вопрос ставится так: если общий запас данного блага изображен прямой ob, функция полезности — убывающей кривой mec, предельная полезность — прямой Ьс, то чем будет измеряться общая ценность; произведением количества объектов на предельную полезность, т. е. площадью okcb, или интегралом этой кривой, площадью mobc? Очевидно, величина общей полезности будет сильно разниться в этих обоих случаях; во втором случае эта криволинейная, интегральная площадь может быть, по теореме о среднем значении, тоже представлена в виде прямоугольника, при том же основании, но с, очевидно, большей высотой, т. е. средняя ценность каждой единицы запаса будет различна в обоих случаях: в одном случае она будет равна наименьшей полезности, предельной полезности; в другом случае — средней полезности.
На этот вопрос различные теоретики предельной полезности отвечают по-разному. Одни из них, например, Визер1001, утверждают, что запас благ обладает ценностью, равной произведению количества единиц на предельную полезность.
Большинство австрийцев стоят на другой точке зрения, т. е. что общая ценность (субъективная) запаса превышает произведение количества единиц на предельную полезность. С особенной силой этот взгляд защищает Лер1003. Этой же точки зрения придерживается и Бём-Баверк. «Наша оценка1003 одного и того же рода материальных благ в одно и то же время, при одних и тех же условиях, может принимать различный вид единственно в зависимости от того, оцениваем ли мы лишь отдельные экземпляры, или же более значительные количества этих материальных благ, принимаемые за цельную единицу». Другие экономисты стоят на компромиссной точке зрения, например, Кассель (см. его статью: Grundriss einer elementaren Preislehre // Zeitschrift für die gesamte Staatswissenschaft. 1899. Bd. 55). Последний считает, что в том случае, если от нас зависит выбрать произвольное число экземпляров данной вещи, то совокупная ценность (Gesamtwert) будет определяться как [90] произведение количества этих экземпляров на предельную полезность; если же мы стоим перед альтернативой — или закупить весь данный запас, или отказаться совершенно от покупки такового, в последнем случае совокупная или общая ценность запаса будет суммой предельных полезностей отдельных единиц, расположенных в убывающем порядке. Интересную попытку примирения точек зрения Визера и Бём-Баверка сделал Брода в статье «Die Lösungen der Zurechnungsproblem» (Zeitschrift für Volkswirtschaft, Sozialpolitik und Verwaltung. Bd. 20. S. 379—386). Брода считает необходимым учитывать не только условия лишения запасов, утраты последних, но и их возобновления, их восстановления. Если запас восстанавливается сейчас же после потребления, то совокупная ценность определяется по методу Визера. Если запас не восстанавливается, то совокупная ценность определяется по методу Бём-Баверка. Очевидно, что теория Брода в условиях потребительского хозяйства совпадает с теорией Бём-Баверка. Критику теории Броды дает Клоре Штир Зомло (Klöre Stier Somlo) в статье «Substitutionsprinzip und Substitutionsgesetz in der National-Ökonomie» (Zeitschrift für die gesamte Staatswissenschaft. 1925. Bd. 79).
Теория Визера, несомненно, должна быть признана несоответствующей основным принципам австрийской школы. Речь в данном случае идет об определении той субъективной ценности, которую представляет собой данный запас благ; величина этой ценности, в свою очередь, определяется величиной тех потребностей, которые остались бы неудовлетворенными в случае утраты этого запаса. Если у нас имеется n каких-нибудь однородных объектов, то все эти n объектов, очевидно, не могут удовлетворить потребности одинаковой интенсивности: очевидно, в силу первого закона Госеена (n-1-ый) объект будет удовлетворять более интенсивной потребности, чем n-ый (предельный в данном случае); (n-2-ой) объект будет удовлетворять еще более интенсивной потребности и т. д. Признать, что общая ценность равна произведению n объектов на их предельную полезность, можно было бы лишь в том случае, если бы все эти n объектов при последовательном их употреблении удовлетворяли бы одной и той же потребности, т. е. это значило бы отвергнуть первый закон Госсена.
По существу, Визер молчаливо капитулирует перед объективной теорией ценности. Его теория не может не рассматриваться как генеральное отступление от исходных, принципов субъективизма. Визеру не хватило лишь смелости довести этот процесс до конца и признать, что раз он для определения «Gesamtwert», общей ценности абстрагировался от индивидуально-потребительских, субъективных моментов, то с равным правом это можно было бы сделать относительно ценности отдельных экземпляров, т. е. отбросить совершенно теорию предельной полезности.
Интересно отметить, что сам Визер вынужден признать двойственный характер ценности. «Ценность (в смысле предельной ценности), — пишет он1005, — возникает путем совмещения двух элементов, положительного и отрицательного. Это — составная величина, вернее, разность двух величин». Эти два элемента, из которых слагается ценность, противостоят друг другу как положительный и отрицательный элементы. «Положительный элемент1005 — это удовольствие, получаемое от полезности благ. Всякое приращение полезности, основанное на приобретении нового блага, является желанным». Если у нас имеется 11 благ, то положительные элементы ценности (проще, их значение для потребления, их потребительные ценности) будут равны 10, 9, 8, 7, 6, 5, 4, 3, 2, 1 и 0. Следовательно, общая полезность отдельных запасов (если [91] последовательно складывать отдельные блага) будет равна для:
| 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 |
| 10 | 19 | 27 | 34 | 40 | 45 | 49 | 52 | 54 |
| (10+9) | (19+8) | (27+7) | (34+6) | (40+5) | (45+4) | (49+3) | (52+2) | единиц1006. |
Следовательно, если ограничиться учетом одного положительного элемента (или потребительной ценности), то нужно отказаться от представления, что ценность запаса равна произведению количества единиц на предельную полезность.
Но тут на помощь Визеру приходит отрицательный элемент ценности. Что же он представляет собой? «Отрицательный элемент1008 проистекает из безразличия, которое люди, по природе своей, питают к благам. Лишь по принуждению мы переносим представление полезности на благо; процесс перенесения должен преодолеть известное сопротивление, интенсивность которого меняется в зависимости от обстоятельств. Чем больше нуждаемость, тем скорее и крепче мы цепляемся за блага, тем меньше сопротивление; оно вполне преодолевается, когда нуждаемость поднимается до наивысшей точки; тогда мы идентифицируем участь благ с нашей собственной участью и в их потере усматриваем нашу собственную окончательную гибель». Величина этого отрицательного элемента, или, как Визер называет, «Minusgrosse», увеличивается по мере увеличения запаса. Для 1-го блага отрицательный элемент равен 0, для 2-х благ —1 (ибо каждый имеет предельную полезность в 9, а совокупная ценность не 18, а 19 (10+9)), для 3-х благ — 3 (т. е. 10+9+8 — 3*8), для 4-х благ — 6 (10+9+8+7 — 4*7) т. е. получим таблицу1008:
| Для | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 |
| Отрицательная полезность | 0 | 1 | 3 | 6 | 10 | 15 | 21 | 28 | 36 | 45 | 55 |
Если сложить обе таблицы (причем все величины второй имеют отрицательное значение), то получим желанный (для Визера) результат, т. е.
| Для | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 |
| Положит[ельная] + | 10 | 19 | 27 | 34 | 40 | 45 | 49 | 52 | 54 | 55 | 55 |
| Отриц[ательная] — | 0 | 1 | 3 | 6 | 10 | 15 | 21 | 28 | 36 | 45 | 55 |
| Оконч[ательный] результат | 10 | 18 | 24 | 28 | 30 | 30 | 28 | 24 | 18 | 10 | 0 |
Способ доказательства Визера весьма интересен. При оценке благ, выходит, мы учитываем и не учитываем их значения для потребления. Блага представляют собой и не представляют собой в одно и то же время полезности. Своеобразное приложение диалектической формулы «да — нет, нет — да»! Ведь положительный элемент ценности свидетельствует о том, что ценность определяется полезностью, что мы подходим к каждому благу под углом зрения его роли в потреблении. Отрицательный элемент ценности как раз свидетельствует об обратном, т. е. что при оценке вещей мы равнодушны к величине их полезности, что мы иначе подходим к каждому благу. Иными словами, положительный и отрицательный элементы говорят о двух диаметрально противоположных подходах к вещам, о двух совершенно различных основаниях субъективной ценности. Соединять оба эти основания, значит создавать эклектическую, невыдержанную, непоследовательную теорию. Сам Визер расписался в этом эклектизме.
[92] Он вынужден признать, что движение ценности не всегда идет параллельно движению полезности. С некоторого момента их пути расходятся. Хотя ценность является производной категорией по отношению к полезности, хотя ее законы вытекают из законов полезности и регулируются последними, тем не менее, в известные моменты ценность выступает как самостоятельная категория, имеющая свои собственные законы движения. Ценность, таким образом, превращается в самостоятельную, автономную категорию. Ценность может вступать в противоречие с полезностью.
На последней таблице Визера легко определить демаркационную линию, разграничивающую сферу гармонии ценности и полезности от сферы их антагонизма. Первоначально, с увеличением запасов данного блага, ценность последних (т. е. запасов) тоже увеличивается. Этому процессу соответствует процесс увеличения полезности этих запасов. Ценность и полезность находятся между собой в трогательном единодушии. Но, начиная с 6-го блага, ценность запаса перестает увеличиваться. Между тем полезность последнего, по Визеру, продолжает по-прежнему расти. Наступает антагонизм. Первый участок пути Визер называет восходящей стадией движения ценности (der aufsteigende Ast der Wertbewegung), второй участок — нисходящей стадией (der absteigende Ast).
Нисходящая стадия движения ценности представляет весьма интересный пример заблудившейся экономической мысли в лабиринте ценности. Закон ценности, по Визеру, вытекает из закона полезности. Ценность есть категория, вытекающая из разумной деятельности человека, из желания обеспечить себе максимум полезности. Человек оценивает данную вещь по ее предельной полезности, потому что при таком способе оценки он лучше всего обеспечит свои потребности. Если бы он ценил выше, то ради получения такой вещи он должен был бы пожертвовать большей полезностью. Ценность в представлении австрийцев играет роль компаса, который указывает правильное направление нашего потребления, правильное обеспечение различными благами. И в то же время этот компас указывает, по Визеру, в обратном направлении, не в сторону увеличения полезности, а ее уменьшения. Получается логический абсурд, логический nonsens.
Антиномия Визера есть логический результат его дуалистического теоретического построения. Своим признанием, что ценность запаса равна произведению количества единиц запаса на предельную полезность, Визер ввел чужеродный элемент в теорию. Он этим самым в известной мере (только в известной мере) элиминировал влияние полезности. Это допущение Визера неизбежно должно было привести к антиномии.
Визер утешает себя тем, что случаи нисходящей стадии движения ценности наблюдаются очень редко. Это исключительные случаи. И поскольку эти случаи являются исключительными, они не должны особенно беспокоить теорию предельной полезности1009. Как ни редки эти исключительные случаи по Визеру, тем не менее, они имеют большое принципиальное значение. Они подрывают все значение категории ценности. И это вынужден был признать сам Визер. Ценность не является безошибочным компасом в индивидуальном потребительском хозяйстве. Показания этого компаса должны всегда сверяться, сопоставляться с величиной полезности. Ценность выступает не как квалифицированная полезность, а как суррогат этой полезности. В известных условиях ценность дает представление о полезности, но несовершенное, неточное.
«Полезность не вполне совершенно представляется ценностью», — пишет Визер1011. Субъективная ценность, поэтому, не может быть руководящим принципом [93] индивидуального хозяйства. В противном случае получилось бы, что отдельные хозяева стремились бы к урезыванию запасов благ в целях увеличения субъективной ценности. Практика Ост-Индской Голландской компании могла бы стать нормой для отдельных хозяев и тем самым поставить под угрозу возможность беспрепятственного расширения потребления, т. е. сократить общую величину полезности. Поэтому «высшим принципом хозяйства является полезность»1011.
Что же остается на долю ценности? Какую роль она выполняет в хозяйстве Робинзона? Всякая экономическая категория имеет оправдание постольку, поскольку она выполняет определенные функции в хозяйстве. Лишив категорию субъективной ценности роли регулятора индивидуального хозяйства, Визер тем самым свел ее с трона основной категории индивидуального хозяйства. Субъективная ценность, по Визеру, играет очень скромную роль. Она помогает измерять полезность. «Измеряют не полезность, а вместо нее — ценность, — пишет он1012; — ценность есть форма, которой может быть измерена полезность. Для вычислений это представляет громадное облегчение. Вычислить полезность запаса очень трудно, вычислить ценность его очень просто».
Итак, ценность выступает в роли своеобразной счетной машины, которая облегчает процесс вычисления полезности. Вместо того чтобы складывать огромное количество отдельных полезностей, не проще ли сразу помножить весь запас на предельную полезность? Ценность есть средство экономии времени и сил. Ценность есть первое применение НОТ’а1013 в хозяйственной жизни.
Нужно добавить, что это весьма своеобразное применение НОТ’а. По Визеру, выходит, что каждый индивидуум для того, чтобы скорее вычислить ценность имеющихся у него благ, сознательно отбрасывает все излишки полезности отдельных благ над предельной полезностью. «Ценностная арифметика» Визера есть средство околпачивания себя самого, средство самообмана. В целях экономии отдельные хозяева не останавливаются перед явным преуменьшением значения для них отдельных благ, перед явно ошибочными цифрами. Такая бухгалтерия, конечно, не выдерживает никакой критики. И в целях сохранения хоть какого-либо авторитета за субъективной ценностью Визеру нужно было уволить последнюю от столь неблагодарной миссии вводить людей в обман.
В результате получается, что субъективная ценность Визера находится в положении «безработной» категории. Насквозь эклектическая, она не может нигде примоститься в системе нашего автора. Это — чрезвычайно показательный факт. Элиминировав раз влияние полезности (при вычислении общей ценности), Визер вынужден был придти к фактическому отрицанию роли субъективной ценности. Однажды допущенная логическая непоследовательность накладывает отпечаток на всю экономическую систему.
Теория общей ценности Визера, таким образом, находится в несомненном противоречии с чисто психологическим пониманием субъективной ценности1015. Но эта теория не лишена всякого смысла. Она получает известное содержание, если учесть другое понимание субъективных оценок, если увязать последние с анализом рыночного механизма. Предельная полезность означает максимальную цену, которую согласились бы платить покупатели за свои товары. Эта максимальная цена не может превышать полезности [94] последней единицы, ибо все единицы покупаемого запаса имеют на рынке одинаковую цену. Если эта цена будет превышать предельную полезность и будет равняться полезности какой-нибудь другой единицы, например, первой, то наш покупатель откажется от приобретения всех последующих единиц. Для того чтобы покупка n-ой единицы имела raison d’etre1015, необходимо, чтобы рыночная цена не превышала полезности этой n-ой единицы; с другой стороны, если наш покупатель согласен за n-ую единицу уплатить определенную цену, то очевидно, что такую же цену он уплатит за 1, 2, 3, n-1 единицу. Субъективные оценки всех единиц запаса поэтому будут определяться предельной полезностью. Таким образом, можно построить следующий силлогизм. Субъективные оценки всех частей запаса определяются ценой одной единицы; цена одной единицы не может превышать полезности последней единицы и, в известной степени, определяется предельной полезностью (как своим верхним пределом). Следовательно, субъективные оценки всех частей запаса определяются предельной полезностью. Иными словами, на помощь Визеру приходит механизм товарного хозяйства. Таким образом, принцип «предельности», если можно так выразиться, носит на себе отпечаток товарного происхождения. В связи с этим понятие полезности получает новый смысл. Полезность отождествляется с максимальной ценой, которую согласен уплатить покупатель за данный товар.
Такое определение полезности, как увидим, дает Маршалл. Это определение, в различной формулировке, можно встретить у целого ряда экономистов-математиков. Возьмем, например, нашего отечественного математика H. Н. Шапошникова (Теория ценности и распределения. [1912.] С. 5). Шапошников утверждает, что «чем выше приписываемая предмету полезность, тем больше я согласен буду дать за него. Из двух предметов я больше дам за тот, полезность которого для меня выше. Если я предполагаю приобрести одну единицу какого-нибудь блага, то моя оценка будет определяться полезностью данной единицы; если же я рассчитываю приобрести несколько единиц данного блага, то моя оценка будет определяться величиной полезности той единицы блага, которая удовлетворяет наименее настоятельную потребность».
Таким образом, с точки зрения Шапошникова полезность можно определить по той цене, которую согласен уплатить покупатель за данный товар. Отсюда понятно, почему оценка определяется предельной полезностью, ибо, как указано было выше, цена не может превышать полезности единицы, удовлетворяющей наименее настоятельную потребность. В противном случае покупка предельной единицы была бы экономически нецелесообразной.
Такое толкование предельной полезности и такое молчаливое обоснование регулирующей роли предельной полезности не чуждо и чистокровным стопроцентным представителям субъективизма. Возьмем, например, теорию цен Менгера. Мы избрали теорию Менгера, а не Бём-Баверка потому, что последний во всех своих схемах предполагает, что покупатель согласен купить лишь одно благо или одну единицу; поэтому вопрос о предельной полезности в схемах Бём-Баверка отпадает. Менгер приводит следующую таблицу1016:
| Для | Ценность поступающей в его владение 1-й лошади, 2-ой лошади и т. д. равна (мер хлеба): | I | II | III | IV | V | VI | VII | VIII |
| B1 | 80 | 70 | 60 | 50 | 40 | 30 | 20 | 10 | |
| B2 | 70 | 60 | 50 | 40 | 30 | 20 | 10 | ||
| B3 | 60 | 50 | 40 | 30 | 20 | 10 | |||
| B4 | 50 | 40 | 30 | 20 | 10 | ||||
| B5 | 40 | 30 | 20 | 10 | |||||
| B6 | 30 | 20 | 10 | ||||||
| B7 | 20 | 10 | |||||||
| B8 | 10 |
[95] «Предположим, — пишет Менгер, — например, что для земледельца В1, у которого есть очень много хлеба, но ни одной лошади, поступающая в его хозяйство лошадь представляет ценность, равную 80 мерам хлеба, для другого земледельца В2 эта лошадь будет равна по ценности 70 мерам хлеба, для В3 — 60, для В4 — 50, для В5 — 40... вторая же лошадь представит для каждого из этих земледельцев, если они вообще в ней ощущают потребность, ценность меньшую, чем ценность первой лошади, на 10 мер хлеба; ценность третьей будет на 10 мер ниже ценности второй и т. д., ценность каждой следующей лошади на 10 мер ниже предыдущей».
Если А приведет на рынок 3-х лошадей, то цена установится между 10 и 60; при этой цене В1 купит 2-х лошадей, В2 — одну лошадь. Если А приведет на рынок 6 лошадей, то В1 — приобретет 3 лошади, В2 — 2, одну лошадь: цена установилась бы между 60 и 50. Во всех этих случаях субъективная ценность лошади для покупателей В1, В2, В3, по собственному утверждению Менгера, есть наивысшая цена, которую эти покупатели согласны уплатить. Когда В1 покупает одну лошадь, то он согласен уплатить 80 мер хлеба; субъективная ценность одной лошади, следовательно, равна 80 мерам; когда В1 покупает две лошади, то он не уплатит за первую 80 мер хлеба, за вторую 70 мер, т. е. всего 150 мер. Очевидно, что все лошади будут продаваться по одной цене, причем эта цена будет равна не 80, а 70 мерам, ибо, в противном случае, В1 отказался бы от покупки второй лошади. Субъективная ценность каждой лошади в этом случае будет равна 70. Аналогичным образом можно доказать, что в случае покупки 3-х лошадей для В1 субъективная ценность каждой лошади равна 60 мерам хлеба. Итак, таблица Менгера дает новое подтверждение тому, что регулирующая роль предельной полезности является отражением законов, действующих в области товарного хозяйства.
Достаточно обратиться к рассмотрению схемы Менгера, чтобы убедиться в том, что общая сумма ценности должна исчисляться по методу Визера. В самом деле, субъективная оценка представляет собой максимальную цену. Все товары на рынке продаются по одной и той же цене. Наш субъект не будет платить за первую единицу покупаемого товара больше, чем за вторую, третью и т. д. Если максимальная цена за третью лошадь равна 60 маркам для первого покупателя, то за первую и вторую лошадь он согласится уплатить не более 60 марок и, следовательно, максимальная цена за 3-х лошадей будет равна 180 маркам, а не 80 + 70 + 60 = 210.
Весьма любопытно, что когда Визер в своей «Theorie der gesellschaftlichen Wirtschaft» отвечает на известное возражение Бём-Баверка против его учения о совокупной ценности, то он ссылается на рыночную практику. Как можно, спрашивает Визер, на основании теории Бём-Баверка «объяснить поведение работницы, которая при покупке все куски хлеба без исключения расценивает одинаково и которая делает то же самое, что всякий покупатель на вольном рынке всегда делал и всегда будет делать?»1017.
В теории Визера, таким образом, дуализм проявляется очень отчетливо. Когда речь идет о субъективной оценке последней единицы, он исходит из рассмотрения натурального хозяйства: данная вещь рассматривается исключительно, как средство удовлетворения потребностей. Субъективная оценка определяется по методу лишения; с утратой данной вещи связана возможность неудовлетворения наименее интенсивной потребности или неполучения предельной полезности. Когда же Визер переходит к выяснению общей или совокупной ценности, он становится на другой путь. Субъективные оценки [96] превращаются в максимальные цены и на помощь приходит закон безразличия (или равенства цен для однородных товаров)1018.
Если обратиться к учению о предельной полезности Бём-Баверка, то и там можно обнаружить этот дуализм понимания субъективных оценок, хотя и в менее отчетливой форме. По существу, Бём-Баверк очень близко стоит к теории Визера. Глава австрийской школы только менее последователен и не доводит своего рассуждения до логического конца. Мы полагаем, что австрийцы стоят перед такой дилеммой: или а) встать на точку зрения Визера по вопросу об общей ценности, или б) отвергнуть регулирующую роль предельной единицы и предельной полезности1019.
Рассмотрим вкратце аргументацию Бём-Баверка.
Встает вопрос о ценности каждого из благ, принадлежащих к данному запасу, или о ценности всех благ в отдельности. На этот вопрос Бём-Баверк дает такой ответ. Если нам известна субъективная ценность данного блага, то отсюда легко получить ценность всех благ в отдельности. Эти ценности равны. Возможность такого расширения первоначального вывода дает общеизвестный факт, «что два совершенно одинаковых материальных блага, поставленных в совершенно одинаковые условия, должны обладать совершенно одинаковой ценностью»1020.
Отсюда непосредственно следует важнейший вывод, краеугольный камень всего здания Бём-Баверка. «Ценность всякой вещи и всякого количества материальных благ определяется принадлежащей этой именно вещи или этому именно количеству вещей предельной пользой, т. е. наименьшей пользой, какую с хозяйственной точки зрения можно получить от этих материальных благ или им подобных, т. е. от одинакового количества материальных благ».
Весь этот логический процесс можно представить в виде следующего силлогизма:
1) Большая посылка — ценность каждой вещи, рассматриваемой изолированно от других частей запаса, определяется предельной полезностью данного запаса.
2) Малая посылка — все подобные материальные блага имеют равную ценность.
3) Вывод — ценность всех подобных материальных благ определяется предельной полезностью данного запаса.
Этот силлогизм, с первого взгляда, кажется неуязвимым. Но при более внимательном рассмотрении он вызывает ряд сомнений и вопросов. Дело в том, что когда мы определяем субъективную потребительную ценность отдельного объекта, то мы предполагаем совершенно определенные конкретные условия. Мы спрашиваем себя, какая полезность зависит непосредственно от данной вещи; от какой потребности мы вынуждены будем отказаться в случае утраты этой вещи. Но полезности вообще нет. Всякая полезность не есть какое-то застывшее свойство вещи. Полезность предполагает определенный уровень потребностей, а, следовательно, по точному смыслу первого закона Госсена, определенный способ потребления. Потребности человека изменяются с процессом потребления и отдельные единицы запаса имеют разную полезность, в зависимости от того, потребляются ли они в начале или в конце, когда достигается насыщение. Следовательно, положение, что потребительная [97] ценность данного объекта равна его предельной полезности, означает, что в случае утраты этой вещи мы установим совершенно определенный способ потребления, а именно будем потреблять другие единицы запаса так, чтобы данная вещь, могущая быть утраченной, оказалась предназначенной для удовлетворения последней потребности.
Когда мы переходим к определению потребительной ценности другого объекта из данного запаса, то этим самым мы предполагаем другие конкретные условия. В случае утраты этой другой вещи порядок потребления отдельных единиц запаса изменится. Теперь уже не прежняя вещь, а новая предназначается для удовлетворения последней потребности. Точно так же можно повторить ото рассуждение и по отношению к 3-м, 4-м и n единицам нашего запаса благ.
Теперь, спрашивается, можно ли сказать, что субъективная потребительная ценность каждого из благ, входящих в наш запас, будет определяться одной и той же предельной полезностью? Равны ли потребительные ценности всех этих благ или нет? Бём-Баверк утверждает, что потребительные ценности всех одинаковых благ, входящих в данный запас, равны. Только этим и обусловливается то огромное значение, которое приписывается австрийцами предельной полезности. Последняя есть орудие определения ценности каждого блага. Но это положение о равенстве в один и тот же момент всех потребительных ценностей всех благ, входящих в состав данного запаса предназначенных полезностей, предполагает наличие для данного момента совершенно различных конкретных условий потребления. Для того, чтобы все блага данного запаса предназначались для удовлетворения последней потребности, эти блага должны одновременно потребляться в самом различном порядке. Но это возможно лишь в том случае, если мы абстрагируемся от конкретных условий потребления. Но этим самым мы абстрагируемся от субъективной характеристики полезности, которая предполагает совершенно определенные конкретные условия.
Противоречие в определении «предельная полезность» может быть доказано еще следующим способом. Предельная полезность отдельного блага определяется в зависимости от размеров запаса этого блага. Следовательно, определяя мою зависимость от данного блага, я предполагаю, что все остальные блага остаются неизменными и не могут быть утраченными; рассматривая мою зависимость от данного и только от данного блага, я абстрагируюсь от моей зависимости от других благ. Я предполагаю равенство всех прочих условий и возможность утраты данной вещи. Но когда вопрос ставится об определении потребительной ценности, по рецепту австрийцев, не данной только вещи, а каждой из единиц, входящих в состав запаса, то вопрос значительно меняется. Ибо тогда нельзя уже говорить о равенстве всех прочих условий. Условия для определения потребительной ценности одного блага (скажем, а) будут противоречить условиям определения блага другого (например, b), Ибо, определяя мою зависимость от утраты а, я предполагаю, что b не утрачивается. Наоборот, определяя ценность b, я предполагаю противоположные условия — неизменность а и возможность утраты b. Иными словами, для одного и того же момента я предполагаю и зависимость, и независимость данного субъекта от данных благ. В одно и то же время потребительная ценность одного объекта зависит от других объектов того же запаса (поскольку от наличия этих объектов зависит величина запаса, а, следовательно, величина предельной полезности) и не зависит, поскольку предполагается неизменность всего запаса в случае утраты одной вещи.
Если признать, что ценность каждого элемента данного комплекса благ в одно и то же время равна предельной полезности, то против этого положения можно использовать аргументы, выдвинутые Бём-Баверком против [98] Визера1022. Но мнению Бём-Баверка, Визер смешивает условия альтернативного (или-или) потребления и совместного (Kumulativ) потребления (и-и1022). «Из пяти мешков одного запаса каждый может быть поставлен альтернативно в ряд, как и последний; но запас из пяти мешков не может одновременно состоять из пяти последних мешков, но только из одного последнего, одного предпоследнего и т. д.». Поскольку существует лишь один последний элемент (при данном расположении запаса), постольку лишь для этого одного элемента ценность будет равна предельной полезности (если признать правильным основной принцип образования субъективных оценок).
Непоследовательность Бём-Баверка заключается в малой посылке того силлогизма, о котором говорилось выше. Бём-Баверк совершенно верно утверждает, что «два совершенно одинаковых материальных блага, поставленных в совершенно одинаковые условия, должны обладать совершенно одинаковой ценностью». Но этот тезис не согласован с большой посылкой. Содержание последнего заключается в том, что ценность данного блага определяется той наименьшей пользой, которую в состоянии принести данное благо. Очевидно, что данное благо (например, n-ое) имеет ценность, равную предельной полезности, только при строго определенных условиях, т. е. в том случае, когда речь идет именно о возможности утраты данного конкретного блага, или иными словами, когда данное конкретное благо предназначается для удовлетворения наименьшей потребности. Но, очевидно, что при этих условиях, при этой сложившейся обстановке все остальные экземпляры, все остальные единицы данного запаса будут удовлетворять другим потребностям: наша зависимость от них будет уже другой; и ценность поэтому не может не отличаться от ценности предельного продукта. Одинаковые блага, поставленные в различные условия, могут иметь различную ценность.
При данном, строго определенном способе потребления каждый элемент выполняет различное назначение в общей системе. Конечно, можно возразить, что можно изменить порядок пользования отдельными благами данного вида: тогда и значение всех благ изменится в связи с этой перестановкой. Но невозможно, чтобы в одно и то же время, при одном и том же способе потребления различные блага удовлетворяли одной и той же потребности; если мы это примем, то тем самым совершенно нарушается первый закон Госсена, лежащий в основе теории предельной полезности1023.
Мы стоим перед альтернативой: или а) признать, что одинаковые блага, входящие в данный запас, имеют одинаковую ценность; тогда надо встать на точку зрения Визера, или б) отвергнуть, что совершенно одинаковые материальные блага имеют равную ценность; тогда мы должны признать, что ценность данных материальных благ не измеряется предельной полезностью однородного блага. В первом случае теория предельной полезности неверна, с точки зрения последовательной психологической теории; во втором случае она бесполезна, т. е. ничего не дает для объяснения ценностного процесса.
Ошибочность точки зрения Лера, Бём-Баверка на общую ценность можно проиллюстрировать на следующем математическом парадоксе.
С этой точки зрения, если у нас имеется n элементов, если, далее, эти элементы совершенно равны по своим материальным свойствам, то все они [99] имеют равную ценность, определяемую предельной полезностью, или величиной потребности, которой удовлетворяет n-ый элемент. Казалось бы, что в таком случае ценность запаса должна была равняться сумме ценности всех отдельных элементов, т. е. если ценность отдельного элемента а, то сумма ценности a + a + а + ... + a (n раз) = na . Между тем по Бём-Баверку получается совершенно другая величина, значительно большая. Перед нами интересный математический парадокс: целое оказывается больше суммы своих частей. Этот парадокс показывает, что в теоретической конструкции Бём-Ваверка имеется какой-то существенный дефект.
Дуализм, лежащий в основании теории предельной полезности, объясняет нам тот математический парадокс, который у Бём-Ваверка связан с определением совокупной ценности (Gesamtwert). Когда герои Бём-Ба-верка определяют совокупную ценность, они рассуждают как субъекты натурального хозяйства. Они рассматривают запас как единое целое, и отвлекаются от возможности приобретения запаса по определенной цене, равной произведению всех частей запаса на цену одной части. При рассмотрении же субъективной ценности отдельных частей запаса они предполагают, что субъективные оценки всех частей запаса в одно и то же время равны друг другу, независимо от той полезности, которую они могут получить в процессе потребления. Рассматривая каждую из частей запаса в отдельности, Бём-Баверк предполагает, что произошел процесс нивелирования субъективных оценок всех частей, т. е. что a1 = a2 = a3 = ... = an. Этим самым в анализ вносятся такие элементы, которые связаны с конкуренцией товаропроизводителей, с существованием закона безразличия и рыночного механизма; когда же Бём-Баверк говорит о совокупной ценности a1 + a2 + a3 + ... + an, то оп предполагает,
что эти величины не равны, что Σi = 1ai> ann и что a1> a2> a3... , т. е., иными словами, Бём-Баверк отрицает наличие этого процесса нивелирования, т. е. рассматривает процесс образования оценок в натуральном хозяйстве.
В настоящее время легко разгадать причину того математического парадокса в теории предельной полезности, о котором говорилось выше, а также источник диспропорциональности между субъективными оценками запаса и отдельных составных частей последнего. Диспропорциональность эта вытекает из того, что в условиях того натурального потребительского хозяйства, которое австрийцы кладут в основу своего анализа, субъективные оценки равны полезности. Субъективная оценка всего запаса равна его полезности. Точно так же субъективная оценка данной единицы запаса, например n-ой, равна ее полезности. Если бы полезности всех единиц были бы равны, или если бы все эти единицы удовлетворяли бы потребности одинаковой настоятельности, то ценность запаса была бы пропорциональна ценности отдельных единиц. Но такое равенство полезности отдельных единиц противоречит первому закону Госсена, который положен в основание теории предельной полезности. Поэтому функциональная роль отдельных частей запаса различна и, следовательно, на основании величины нашей зависимости от одной единицы запаса нельзя определить нашу зависимость от каждой из единиц, входящих в запас.
Точно так же этот дуализм, присущий теории предельной полезности, дает возможность объяснить, почему такую значительную роль при определенной субъективной ценности имеет выбор единицы измерения. Если мы в качестве единицы измерения выберем двойную, по сравнению с предыдущей, то субъективная оценка частей увеличится не вдвое, а в иной пропорции, в зависимости от характера убывания кривой полезности.
Как указывает Бухарин в «Политической экономии рантье» (с. 76): «В зависимости от выбора единицы оценки не только будет колебаться [100] величина ценности, но может быть поставлен вопрос и относительно самой ценности вообще и ее существования. Если (пример Бём-Баверка) сельскому хозяину нужно 10 гектолитров воды в день, а их у него имеется 20, то гектолитр не представляет никакой ценности; напротив, если за единицу мы примем величину, бульшую 10 гектолитров, тогда эта величина будет обладать ценностью. Таким образом, само явление ценности будет зависеть от выбора единицы. В связи с этим стоит и другое явление. Предположим, что у нас имеется ряд благ, предельная полезность которых падает по мере возрастания их количества; пусть эта падающая полезность выразится цифрами 6, 5, 4, 3, 2, 1. Если у нас имеется 6 единиц данного блага, то величина ценности каждого из них будет определяться предельной полезностью этой именно единицы, т. е. будет равна 1; если мы теперь примем за единицу совокупность двух прежних единиц, то предельная полезность каждой из этих двойных единиц будет не 1*2, а 1 + 2, не 2, а 3; ценность трех единиц будет не 1*3, а 1 + 2 + 3, т. е. не 3, а 6 и т. д.».
Это затруднение примет еще бульшие размеры, если мы вспомним, что выбор единицы измерения является условным. Всякая единица может рассматриваться как определенный комплекс своих составных частей. Этот процесс разложения целого на его составные части можно продолжать до бесконечности; в результате, отыскание предельной полезности будет все более и более отдаляться; само различие между общей ценностью и предельной полезностью при таком процессе окажется совершенно условным. Предельная полезность данного объекта будет общей ценностью составных частей этого объекта. И, наоборот, общая ценность данного запаса может рассматриваться как предельная полезность нового запаса, в который данный запас войдет как составная часть. Трудность, заключающаяся в несоответствии и диспропорции между общей ценностью и предельной полезностью, вырастает до гигантских размеров, благодаря условному характеру этих понятий. При таких условиях исключается возможность получения более устойчивого и определенного понятия «предельная полезность».
Парадоксальность теории полезности, которая особенно настойчиво подчеркивается Шором, состоит в том, что высота субъективной ценности определяется не только полезностью, но и находится в зависимости от методов измерения. Выбор единицы измерения имеет здесь не только условное значение, ибо с переходом от одной единицы измерения к другой высота субъективной ценности меняется весьма существенным образом. Эти парадоксы тоже вытекают из того, что австрийцы предполагают одновременное существование и отсутствие процесса абстрагирования от конкретных полезностей отдельных частей. Предельная единица, или, вернее, предельная часть запаса рассматривается как единое целое, как комплекс, имеющий совокупную ценность (в понимании австрийцев). Следовательно, при рассмотрении предельной части запаса происходит суммирование всех конкретных полезностей отдельных элементов, из которых состоит предельный продукт. При рассмотрении же частей не предельного продукта, а всего запаса происходит абстрагирование от конкретных полезностей отдельных частей (для удобства последние части, т. е. части всего запаса, равные предельной, будем называть частями первого рода; составные же элементы частей первого рода будем называть частями второго рода).
Выбор единицы измерения имеет то существенное значение, что он определяет границы применения принципов товарного и натурального хозяйства. В пределах части первого рода действует принцип совокупной ценности, т. е. происходит суммирование всех полезностей частей второго рода. Но этот принцип отказывается служить, как только переходят к сопоставлению ценностей отдельных частей первого рода. Ценность всех частей первого рода приравнивается предельной полезности, при этом происходит абстрагирование от различия полезности [101] отдельных конкретных единиц. Это приравнивание субъективной ценности различных частей первого рода основано на равенстве цены этих частей, т. е. на предположении о существовании рыночных взаимоотношений. Следовательно, с изменением единицы измерения происходит передвижение границы между двумя областями хозяйственных форм и отношений. Поэтому выбор новой единицы вызывает радикальную трансформацию в высоте субъективной ценности. Чем больше избранная единица измерения, тем меньше размеры деформирующего влияния рыночных принципов и тем, следовательно, меньше разность между субъективной оценкой и полезностью. Когда же эта единица избирается наибольшей, т. е. когда она приравнивается всему данному запасу, то отклоняющее влияние рыночных принципов становится равным нулю, в связи с чем субъективная ценность приравнивается полезности.
Теория предельной полезности является, поэтому, эклектической теорией; она дает нам не соединение, а смешение двух различных моментов. В чисто теоретическом отношении она является не шагом вперед по сравнению со старой теорией полезности, а шагом -назад, ибо эта теория не дает монистического представления о хозяйственном процессе. Здесь возможна только такая альтернатива - или при анализе ценности мы совершенно абстрагируемся от величин конкретной полезности (тогда мы совершенно отбрасываем субъективные моменты), или мы не абстрагируемся от этой данной, конкретной полезности данного объекта, при данных условиях (тогда ценность и полезность совпадают).
Анализ теории предельной полезности дает возможность уяснить причину разрыва между ценностью и полезностью. Австрийцы, как известно, приписывают решающее значение тому разграничению, которое они проводят между полезностью и ценностью. Основной недостаток старой теории полезности (например, Сэя, Кондильяка), по их мнению, заключается в том, что они ставили знак равенства между этими двумя понятиями. Поэтому у них получалось глубокое противоречие между теорией и действительностью. Блага очень полезные могут иметь очень низкую субъективную оценку. С точки зрения австрийцев, субъективные оценки представляют собой самостоятельное явление. Ряд субъективных оценок не сливается с рядом полезностей1024. Полезность блага определяется наиболее интенсивной потребностью, которую оно в состоянии удовлетворить. Субъективная оценка определяется наименьшей потребностью, которая может быть удовлетворена с помощью данного запаса. Следовательно, оба ряда имеют
самостоятельное значение. Лишь в одной точке происходит пересечение обоих рядов. Этой точкой является предельный продукт, т. е. последняя единица нашего ряда. Для предельного продукта полезность равна субъективной ценности. Поэтому субъективная ценность определяется, в конечном счете, полезностью, но равна ей лишь в исключительных условиях. Поэтому, например, субъективная оценка данного фунта хлеба значительно меньше, чем его полезность; но эта субъективная оценка определяется полезностью другого фунта хлеба, который был бы потреблен последним и удовлетворил бы наименее интенсивную потребность.
В действительности же, этой разности между субъективной ценностью и полезностью в условиях гипотетического натурального потребительского хозяйства нет; эта разность объясняется тем, что австрийцы смешали методы оценки натурального и товарного хозяйства. Поскольку они говорят о том, что субъективная оценка предельного продукта определяется его полезностью, они остаются на почве натурального хозяйства. Когда же они переходят к [102] оценке каждого из продуктов в отдельности, они внезапно переходят на почву товарного хозяйства. В условиях того натурального хозяйства, с которым они оперируют, наименьшей полезности равна субъективная оценка лишь данного блага, а не каждого. Причем это равенство вытекает из того, что данным благом предполагают удовлетворить наименее интенсивную потребность. Субъективная оценка будет увеличиваться по мере повышения полезности отдельных частей запаса.
Количественное различие между субъективной ценностью и полезностью, с точки зрения австрийцев, легко определить.
Кривая A'B''D'C есть кривая убывающей полезности отдельных частей запаса. 1 единица имеет полезность ОА', OB-ая единица (т. е. единица, абсцисса которой соответствует ОБ) имеет полезность BB''; последняя единица OD-ая имеет полезность DD'. Ввиду того, что субъективная ценность всех единиц в отдельности равна DD', то разность субъективной ценности и полезности для 1-ой единицы будет равна АА'; для ОВ-ой единицы — B'B'' и т. д., только для последней единицы эта разность равна О. Иными словами, эта разность для отдельных единиц может быть изображена в виде отрезков АА', В 'В'', а в своей совокупности, т. е. для всех единиц, взятых вместе, эта разность равна площади AA'B''D'. Иными словами, эта разность равна совокупной полезности всего запаса минус полезность последней единицы, помноженной на число единиц запаса.
Эта разность как раз соответствует тому, что Маршалл назвал «consumer’s surplus»1025 и что обычно называется «consumer’s rent» [платой потребителя]. Последняя может быть объяснена исключительно с точки зрения рыночного механизма. Если цена определяется максимальной ценой (или «полезностью» в понимании субъективистов) последней единицы, то наш покупатель за каждую часть запаса, независимо от реальной полезности отдельных частей, уплатит одинаковую цену. Поэтому за весь запас он уплатит цену, равную произведению запаса на цену последней единицы, или на ее полезность. Геометрически эта цена будет изображаться в виде произведения OD на ОА или DD' или в виде прямоугольника OAD'D. Реальная полезность, которую наш покупатель получит от потребления данного запаса, равна OA'B''D'D. Иными словами, разность между этими двумя величинами вытекает из того, что все единицы запаса продаются по одной цене, определяемой полезностью последней единицы, т. е. из того, что в процессе обмена происходит абстрагирование от полезности всех единиц, кроме предельной. Таким образом, с точки зрения австрийцев одновременно происходит и не происходит абстрагирование от полезности данных частей запаса. Этот процесс не происходит для предельной единицы; но он имеет место для всех остальных единиц. Данный хозяйствующий субъект производит свои оценки, руководствуясь одновременно принципами, имеющими применение в условиях товарного и натурального хозяйства. Поскольку субъективные оценки натурального хозяйства выступают на сцену, мы имеем перед собой скрещение рядов полезности и субъективной ценности; поскольку же происходит модификация этих принципов, поскольку на помощь привлекаются те условия, которые имеют место лишь в рамках товарного хозяйства, мы констатируем отклонение субъективной ценности от полезности.
[103] Для того, чтобы выяснить дуализм теории субъективных оценок австрийцев, поставим следующий вопрос: можно ли с помощью теории предельной полезности правильно объяснить субъективные оценки изолированных хозяйствующих субъектов, например, Робинзона Крузо; сможет ли теория предельной полезности, изгнанная из пределов товарного хозяйства, найти себе убежище и работу в натуральном хозяйстве? Мы идем дальше в постановке нашего вопроса.
Австрийцы и математики обычно начинают с рассмотрения субъективных оценок не произведенных запасов благ, а уже существующих. И совершенно резонно заметил К. Шмидт (Психологическое направление в новейшей политэкономии // В сб.: Основные проблемы политэкономии / Сост. Дволайцкий и Рубин. 1922), что и для натурального производства субъективные оценки будут определяться количеством затраченного труда. «Уже в изолированном хозяйстве1026 оценки благ могут определяться количеством затрачиваемого на их воспроизводство труда, совершенно независимо от наличного запаса благ и обусловленной им их предельной полезности».
Но мы на время отвлечемся от таких неприятных вещей, как производство. Предположим, что имеются изолированные потребители, которые владеют запасом благ, полученных без малейшей затраты человеческого труда. Предположим, что «небесная майна» станет господствующим и типическим продуктом. Наш вопрос будет состоять в том, — можно ли применить к этому совершенно гипотетическому «небесно-манному» (если можно так выразиться) хозяйству теорию предельной полезности.
С первого взгляда такой вопрос может показаться совершенно бесцельным и лишенным серьезного содержания. В самом деле, если теоретическая экономия имеет дело с товарным производством, то вопрос о натуральном хозяйстве лежит вне пределов теоретической экономии: для последней этого вопроса не существует. С другой стороны, основная задача теории ценности — объяснить законы образования рыночных цен. Последние имеют место лишь там, где существует рынок, т. е. в товарном обществе. Поэтому, если бы даже теории предельной полезности удалось блестяще объяснить процесс образования субъективных оценок у Робинзона Крузо, то это нисколько не повысило бы ее авторитета, не реабилитировало бы ее и не дало бы никаких оснований для утверждений, что теория предельной полезности может претендовать на какое-то место в теоретической экономии.
Тем не менее, мы считаем такую постановку вопроса уместной и целесообразной. Ибо нас в данном случае интересует не столько критическое опровержение теории предельной полезности (эта задача может считаться вполне решенной), сколько выяснение некоторых особенностей этой теории.
Для того, чтобы лучше уяснить себе этот вопрос, необходимо сопоставить методы оценок в натуральном и товарном хозяйстве. Последнее связано со своеобразным нивелированием всех товаров одного рода, с абстрагированием от конкретных условий производства отдельных товаров данного вида или рода. Это абстрагирование происходит в процессе рыночной стихийной конкуренции. Все товары данного вида имеют одну и ту же цену. Потребителю совершенно безразлично при каких условиях и с какими трудовыми затратами был произведен данный товар. Закон единства цены для всех качественно однородных товаров удачно прозван Джевонсом «законом безразличия». Безразличие покупателя или производителя к конкретным условиям и особенностям производства или потребления отдельных товаров имеет своим основанием не только физическое равенство этих товаров.
[104] Наряду с этим на сцену выступает и экономическое равенство. Каждый из этих товаров в отдельности, если рассматривать их одновременно, имеет равное экономическое значение. От каждого из этих товаров зависит цена, которую придется уплатить в случае утраты данного товара. Произойдет ли утрата одного товара, или двух, или n товаров, — безразлично для определения экономической роли данного товара. Будет ли потреблен данный товар первым или последним, будет ли он принадлежать к группе товаров, произведенных при наилучших или наихудших технических условиях, — это обстоятельство ни в какой мере не отразится на цене товара, а, следовательно, на его экономической роли, на его субъективной оценке.
На основании закона безразличия, зная цену одного товара, можно определить цену всех остальных или каждого в отдельности. Тут решающую роль играет, таким образом, процесс приравнивания цен, т. е. стихийный процесс конкуренции, который навязывает условия производства в одной группе товаров, имеющей наибольший удельный вес, как обязательные для всех производителей данного товара.
Основное различие между субъективными оценками в товарном и в натуральном хозяйстве состоит в следующем. В товарном хозяйстве цены и субъективные оценки запаса блага являются производными. За основу берутся цены и оценки товаров, производимых при нормальных общественно-необходимых условиях, и эти цены умножаются на количество товаров, входящих в запас. Общая оценка всего запаса благ не может быть произведена до установления оценки отдельных товаров, ибо этот запас находится в распоряжении целого ряда независимых друг от друга производителей. Точно так же этот запас сбывается не сразу одним лицом. Цены отдельных товаров устанавливаются лишь на рынке, в результате целого ряда актов продажи и купли. Цена всего запаса, а, следовательно, и оценка последнего непосредственно нигде не устанавливается и не может быть установлена. Она получается на основания умножения цепы одного товара на величину запаса.
В натуральном хозяйстве весь запас данных благ принадлежит одному лицу физическому или юридическому (для простоты возьмем изолированного хозяйствующего субъекта). Если мы имеем перед собой производительное хозяйство, то наш субъект оценивает весь запас по тому количеству труда, которое необходимо для получения всего запаса. Данной является оценка запаса, а производной — оценка одного блага. Конечно, в том случае, когда все блага, принадлежащие к запасу, производятся при одних и тех же условиях, нет значительной разницы между первичной оценкой одного блага (независимо от остальных благ) и производной (т. е. оценкой всего запаса, разделенной на число благ, входящих в запас). Но как только различие появляется между условиями производства отдельных благ, причем это различие не носит случайного характера (например, у нашего хозяйствующего субъекта несколько земельных участков различного плодородия), так сейчас же определенно выявляется, что данной является оценка запаса, а производной — оценка отдельного блага1027.
Эта зависимость между оценкой запаса и отдельных частей его становится еще рельефнее в условиях того гипотетического потребительского хозяйства, с которым имеют дело австрийцы. В этом случае данной является величина запаса. Последний, при данной его величине, в состоянии удовлетворить определенный комплекс потребностей. Всему запасу в целом противостоит весь комплекс потребностей. Какую потребность можно будет удовлетворить с помощью одного данного блага, этого нельзя сказать заранее [105], да это и не интересует нашего субъекта. В зависимости от самых случайных обстоятельств, одни блага будут удовлетворять наиболее интенсивные потребности, другие — менее интенсивные и т. д. Поэтому вопрос о том, какую ценность может иметь данное благо, например, Xm или Хп — совершенно неуместен; от этого блага могут зависеть самые различные полезности, в зависимости от положения других благ запаса. Нельзя изолировать отдельное благо и рассматривать его независимо от всего остального запаса.
При рассмотрении субъективных оценок в этих гипотетических условиях необходимо учесть то значительное влияние, которое оказывает отсутствие обмена. Последний представляет собой процесс искусственного и систематического выпадания из владения данного субъекта отдельных товаров. Наш субъект может продать одну, две, три единицы и т. д. Количество единиц, которые поступают в продажу, определяется нашим субъектом самостоятельно (конечно, на основании учета рыночных цен). В натуральном хозяйстве этого выпадания нет. Данный запас (если отвлечься от уничтожения в результате потребления) или отдельные части могут выпасть лишь в результате стихийных факторов, независимых от данного субъекта. Поэтому последний, при оценке всех частей своего запаса, не может исходить из учета лишь наиболее благоприятной возможности, т. е. возможности утраты одной единицы. Скорее наоборот, наш субъект должен иметь в виду наименее благоприятную возможность, т. е. возможность утраты всех благ. Поэтому за основу должна быть в натуральном хозяйстве положена субъективная оценка всего запаса, а не отдельных частей. Поскольку данное хозяйство исключает возможность маневрирования отдельными благами (что может иметь место еще в натуральном производительном хозяйстве), постольку субъективные оценки отдельных частей запаса теряют свое практическое значение. Поскольку, с другой стороны, запас не может быть в этих условиях восстановлен путем замены отдельных частей, а весь запас дан сразу, в его количественных границах, основное значение получает оценка всего запаса, субъективная же оценка отдельных частей является лишь производной1028. Между тем, австрийцы пытаются установить высоту субъективной ценности на основании изолированного рассмотрения одной единицы. Тут — коренная ошибка австрийцев, но эта ошибка имеет серьезное основание под собой. Эта ошибка вытекает из перенесения принципов, определяющих субъективные оценки в товарном хозяйстве, в условия натурального хозяйства. Эта ошибка вытекает из недостаточно последовательного проведения принципа индивидуализма. Сама попытка австрийцев определить оценку отдельных благ до того, как установлена оценка всего запаса, должна быть признана методологически несостоятельной с точки зрения экономики натурального хозяйства.
В этой ошибке Бём-Баверка можно узреть не только новое доказательство органической неспособности австрийцев выскочить из рамок товарного хозяйства, но и новую иллюстрацию товарного фетишизма. Социальное уравнивание товаров одного вида, вытекающее из процесса конкуренции и [106] выражающееся в наличии единой цены, т. е. в наличии одинакового экономического значения всех товаров данного рода, подменяется и заменяется физическим равенством данных товаров. Результаты определенных общественных процессов, имеющих место в товарном хозяйстве, объявляются следствием физической однородности данных благ. На место социальных моментов на сцену выступают материальные свойства данных благ.
Необходимо отметить, что ряд крупных авторитетов субъективной школы высказались против того, что каждое благо имеет ценность, равную предельной полезности.
Так, Госсен пишет1029: «Отдельные атомы одного и того же предмета потребления имеют весьма различную ценность и вообще для каждого человека только известное число этих атомов, т. е. только определенная масса, имеет ценность. Из всего, что вообще способно приобретать ценность, обладает ценностью только определенное, большее или меньшее количество; увеличение этого количества сверх указанной границы влечет за собой лишение ценности. Запас (благ), при увеличении своем, всегда приближается к этому обесценению таким образом, что то, что приобрело ценность вначале, обладает наивысшей ценностью, всякое дальнейшее приращение одинакового размера получает меньшую ценность, пока, наконец, не наступает обесценение».
Лифман1031, который сочувственно цитирует это место из Госсена, добавляет1031: «В этом пункте австрийская форма теории предельной полезности отходит от учения предельной полезности Госсена, а также от Джевонса и Вальраса. Ибо, согласно ей (австрийской теории), ценность всякого отдельного количества измеряется ценностью последнего частичного количества. Это учение является, однако, отклонением от чисто субъективного восприятия ценности».
Шумпетер точно так же защищает ту точку зрения, что отдельные единицы запаса имеют различную ценность. Так, он пишет следующее1033: «Как только мало-мальски значительное количество обращается на определенное производительное употребление, то, если наш расчет должен быть расчетом практика, мы не можем оценивать просто всех единиц сообразно предельной полезности, а лишь одну — или части одной, если дело идет о предмете, одна единица которого представляет нечто ощутительное — и притом любую, но другим единицам мы должны приписать прогрессивно возрастающую ценность1033.
Дополнительным примером дуализма австрийцев и того, что они проецируют на психический мир Робинзона, на его суждения о полезности целый ряд свойств, которые являются отражением рыночных законов, могут служить знаменитые «скалы потребностей» австрийцев, например, схемы Менгера. В экономической литературе весьма усиленно дебатировался вопрос о возможности измерения ощущений, в частности полезности (см. сводку различных мнений в книге Билимовича «К вопросу о расценке хозяйственных благ» ([Киев, 1914]. С. 102—111). Нас в данном случае интересует не сам вопрос о возможности измерения чувств. Если бы даже была доказана возможность [107] идеального измерения наших чувств, от этого теория предельной полезности не стала бы ни на йоту более правильной теорией. Установление ошибочности этой теории не зависит от решения вопроса о возможности или невозможности измерения наших чувств. Можно быть по последнему вопросу сторонником различных мнений. Но нельзя отрицать одного — между возможностью непосредственного измерения наших чувств и возможностью измерения физических объектов существует, несомненно (если не качественное), количественное различие. Для того, чтобы убедиться в этом, не нужно идти далеко. Достаточно взять любого индивидуума, отвлечься от системы существующих цен и попросить его указать, какое соотношение существует между полезностями отдельных благ. Мы никогда не получим такого точного ответа, что отношение полезности равно: 1:6, 7 и т. д. Мы, в лучшем случае, получим грубое приближение. Более точного представления мы получить не в состоянии.
Между тем, для австрийцев этих трудностей (мы намеренно отвлекаемся от вопроса, преодолимы ми эти трудности или нет) вовсе не существует1034. С величайшей смелостью они констатируют всевозможные схемы, само существование которых предполагает, что отношения полезностей могут получать самое различное числовое выражение. Эта безудержная смелость австрийцев, равно как и их отважная защита возможности измерения наших чувств, не являются случайными. Источником этой австрийской смелости и отваги является то, что они смешивают в одну кучу субъективные оценки товаропроизводителей и изолированного хозяйствующего субъекта, максимальные цены и предельные полезности.
Субъективные оценки товаропроизводителя определяются ценами; последние, в свою очередь, зависят от общественно-необходимого труда, который нужно затратить на производство данных товаров. Система цен является отражением различного уровня производительности труда в отдельных сферах производства. Она выражает чисто объективные факты, которые великолепно поддаются числовому выражению и измерению. Если бы цены не поддавались точному измерению, то ценность не могла бы выполнить своей чрезвычайно важной роли регулятора товарного производства. Вместе с тем, выявление общественной взаимозависимости отдельных товаропроизводителей натолкнулось бы на сильнейшие трудности, ибо эта взаимозависимость главным образом проявляется через систему цен. Как совершенно верно замечает Перламуттер1035: Почему субъект, ведущий хозяйство, ищет численного выражения ценности вещей? Потому что он всеми фибрами своего экономического существования связан с обществом, диктующим ему законы его хозяйственного поведения. Большинство вещей своего домашнего обихода он получает в обмен на продукты собственного производства или за другие вещи, которыми он владеет. И ему уже не безразлично, что принести в жертву, чтобы приобрести какую-либо вещь, и он стремится вместо неопределенных относительных оценок, подсказываемых экономическим инстинктом, добиться ясных абсолютных мерил ценности».
Поскольку субъективные оценки товаропроизводителей определяются ценами, они тоже приобретают способность получать точные измерения. Если товар А имеет цену, вдвое превышающую цену другого товара B, то и субъективная оценка первого товара будет вдвое выше субъективной оценки второго. Но эта возможность точного количественного измерения субъективных оценок получается лишь потому, что за спиной этих оценок стоят цены, [108] которые являются объективными фактами и вполне поддаются измерению. Между тем, австрийцы проходят мимо этого факта. Не проводя, с одной стороны, различия между субъективными оценками Робинзона и товаропроизводителя; связывая, с другой стороны, всегда полезности и субъективные оценки, австрийцы распространяют на полезности те свойства, которые принадлежат субъективным оценкам лишь при совершенно определенных условиях, именно в товарном обществе, т. е. там, где фактически всякая связь между субъективными оценками и полезностями прерывается.
Таким образом, австрийцы не только извращают психологию товаропроизводителя: они не пощадили даже бедного Робинзона. Они приписали ему такую способность точного измерения своих субъективных оценок и полезностей, которая может иметь под собой лишь почву в виде устойчивой системы цен. М. Вебер в своей статье1037 весьма метко заметил, что австрийцы занимаются бухгалтерским учетом различных потребностей и полезностей. «Учение о предельной полезности, — пишет он1037, — в известных научных целях трактует о людских поступках так, как будто оно высчитало их от А до Z под контролем коммерческого расчета, исходя из знания всех входящих в рассмотрение условий расчета, оно рассуждает об отдельных «потребностях» и о благах, имеющихся в наличии или долженствующих быть заготовленными, либо вымененными, для удовлетворения первых, как о величинах, могущих быть выраженными в числовой форме «счета» и «статей» непрерывной «производственной лестницы», а об его (человеке) жизни учение это трактует, как об объекте этого, контролируемого бухгалтерией, «производства». Таким образом, отправным пунктом этого учения является не что иное, как точка зрения коммерческой бухгалтерии».
Любопытно отметить, что некоторые представители психологической школы вынуждены были признать чрезвычайную трудность измерения потребностей и полезностей в тех случаях, где отсутствуют цены.
Так, Молинари, один из предтечей психологического направления, пишет1038: «Оценки подобного рода (полезности. И.Б.) будут чрезвычайно затруднительны. Они потребуют возможно точного определения наслаждений, доставляемых Робинзону каждым предметом, страданий, которые он испытал от его лишения, затруднений, которые ему пришлось бы преодолеть, трудов и пожертвований, которым бы он должен был подвергнуться, чтобы заменить этот предмет другим. Поэтому Робинзону, по всей вероятности, не вздумается: оценивать принадлежащие ему предметы». «Но положение изменяется, как скоро люди сближаются, как скоро разделяются промыслы и производительные занятия, и вследствие этого является необходимость мены. Понятие о ценности должно выразиться тогда ясно, ибо вещи обмениваются по их ценности».
У Сакса1041 мы встречаем еще большее решительное заявление. Рассматривая закон понижения ценности отдельных благ вместе с увеличением их запаса, он указывает, что этот закон может быть распространен не только на запас однородных благ, но также и на разнородные блага. Для этого необходимо, однако, одно чрезвычайно важное условие, а именно — возможность сравнения и количественного соизмерения различных потребностей1041. Но тогда является коварный вопрос — а можно ли осуществить эту столь желанную сравнимость и соизмеримость отдельных желаний и потребностей? И если можно осуществить, то какими средствами и при каких [109] условиях? Сакс откровенно сознается, что эта возможность, а вместе с тем и осуществление закона понижения ценности наталкиваются на большие трудности в изолированном хозяйстве. «В изолированном хозяйстве, — пишет он1041, — этот закон ценности мог бы, следовательно, обладать лишь частичной силой ввиду того, что здесь специфические свойства различных товаров не выделены из цепи прочих свойств, и, таким образом, исключается возможность сравнения».
Другое дело — современное товарное хозяйство, где все товары находятся в определенных меновых отношениях. «Но в реальном хозяйстве, -продолжает Сакс1042, — где, в процессе взаимодействия, все товары могут добываться путем обмена, он (этот закон. И.Б.) приобретает только что указанную универсальную силу». «Там, где имеет место всеобщий взаимный обмен товарами, как в хозяйстве живущих в обществе людей, упомянутый закон ценности вступает в силу в виде обратной пропорциональности ценности к количеству товаров, находящихся во владении индивидуума».
Сакс, можно сказать, поставил точку над «и». Он должен был признать, что для осуществления закона убывающей ценности необходима соизмеримость различных потребностей, а для этого необходимо развитое товарное хозяйство. Иными словами, закон, который, по самой своей идее, прежде всего касается изолированного потребителя, может реализоваться на все 100% лишь в условиях товарного производства1044. Противоречие достигает здесь наивысших размеров, но это противоречие имеется у всех экономистов психологической школы. Они подходят к потребностям и полезностям Робинзона с таким аршином и такими точными методами измерения, которые возможны лишь для субъективных оценок товаропроизводителей, поскольку последние определяются системой устойчивых и поддающихся точнейшему измерению цен. Потребности Робинзона австрийцы представляют себе по образу и подобию цен, т. е. формально выводя цены из субъективных оценок, т. е., в конечном счете, из полезности, они фактически отдельные свойства потребностей (например, способность точного измерения) выводят из свойств цен. Иными словами, в теории предельной полезности происходит своеобразный эквивалентный обмен (вопреки их мнению, что всякий обмен является неэквивалентным) между ценами и полезностью1044.
Мы установили, таким образом, дуализм в понимании австрийцами субъективных оценок. С одной стороны, субъективные оценки рассматриваются как предельные полезности; с другой стороны, субъективные оценки выступают как максимальные цены, тесно связанные с существующей системой цен. Этого дуализма нет у математиков. Так, у Вальраса и его учеников субъективные оценки вообще не играют никакой роли. Теория спроса Вальраса базируется исключительно на втором законе Госсена. Спрос устанавливается на отдельные товары, по Вальрасу, в таких размерах, при которых предельные полезности, полученные с последней денежной единицы, затраченной на покупку различных товаров, равны. Максимальная цена не имеет никакого значения. У Маршалла последний термин встречается (также у Шумпетера). Но максимальная цена называется своим именем и выступает в своем обнаженном виде (хотя нередко называется полезностью).
[110] Чем объяснить этот дуализм? Нельзя ли его объяснить тем, что уровень максимальной цены выводится из соотношения предельных полезностей приобретаемого товара и эквивалента? Но выше мы уже отметили, что деньги, выступающие всегда в роли эквивалента, не имеют своей полезности, поскольку они рассматриваются исключительно как орудие обращения. Поэтому этот аргумент может быть, в лучшем случае, использован при объяснении простого (безденежного) обмена. Одна из основных ошибок австрийской школы состоит в тенденции сближения законов, регулирующих меновые соотношения при простом товарообмене и денежном обращении.
Этот дуализм в значительной мере находит себе объяснение в установившейся среди представителей субъективизма тенденции придавать расширительное толкование термину «полезность». В последний включается ряд элементов, имеющих своим источником рыночные процессы. Эта тенденция очень отчетливо выступает у новейших представителей математической школы.
Так, например, Ирвинг Фишер дает следующее определение полезности1045: «Для данного индивидуума в данное время полезность А единиц некоторого предмета потребления (а) будет равна полезности В единиц другого предмета (b), если индивидуум этот не желает исключительно лишь одного из этих предметов. А и В представляют здесь количества. Так, например, если первым предметом потребления является сахар, а вторым коленкор, и если индивидуум наш оценивает 2 фунта сахару так же, как 10 ярдов коленкора, то А означает 2, а В — 10. Для данного индивидуума в данное время полезность А единиц предмета (а) превышает полезность В единиц предмета (b), если он предпочитает (исключительно желает) А по сравнению с В. В таком случае полезность В будет меньше полезности А».
Несколькими страницами ниже1046 И. Фишер пишет: «Быть может, полезность неудачное слово для выражения подразумеваемой величины.
Желательность будет менее ошибочным термином, и противоположность его — нежелательность — безусловно лучше «бесполезности» (disutility)».
Фишер, таким образом, устанавливает очень простой критерий — полезность вещи зависит от ее желательности. Но желательность может вытекать из самых различных источников. В понятии «желательность» порвана всякая непосредственная связь с субъективными индивидуальными потребностями. Вещь может быть желательна в силу не только того, что она служит для удовлетворения каких-нибудь потребностей, но и потому, что она имеет высокую меновую ценность. Желательность вещи может быть обусловлена самыми разнообразными социальными причинами.
Для субъективной школы такое распространительное толкование термина «полезность» чревато величайшими опасностями, ибо такое толкование дает возможность контрабандой вводить объективные и социальные моменты. Теория предельной полезности благодаря этому теряет всякую определенность и превращается просто в вульгарнейшую теорию о том, что ценность объектов определяется желательностью их, которая, в свою очередь, для целого ряда случаев, непосредственно зависит от ценности.
При таком распространительном толковании понятия «полезности» психологизм теряет свой raison d’etre. Ведь основная задача австрийцев состояла и состоит в построении строго последовательной теории ценности. Полезность избрана потому основанием теории ценности, что она рассматривается как явление, независимое от цен. Если же полезность понимать как И. Фишер или как Парето, т. е. как всякое предпочтение, которое оказывает субъект данному объекту по сравнению с другими, то полезность теряет [111] свою независимость от цен, ибо в товарном обществе это предпочтение преимущественно зависит от рыночных цен. Теория полезности, в этом толковании, представляет собой заколдованный круг, ибо, с одной стороны, полезность понимается как основание цен; с другой стороны, полезность рассматривается как явление, которое в известные моменты обусловливается ценами. Влияние цены проникает, таким образом, в самое сердце субъективизма.
Необходимо отметить, что такое «рыночное», если можно так выразиться, толкование полезности можно встретить у наиболее ранних представителей теории полезности. Так, например. Кондильяк ставит знак равенства между полезностью и ценой. С одной стороны, он, правда, определяет полезность как способность удовлетворения наших потребностей. «О вещи говорят, что она полезна, — пишет он1047, — когда она удовлетворяет каким-либо потребностям». Ценность Кондильяк приравнивает полезности.
«Соответственно этой полезности1050, мы делаем бульшую или меньшую оценку. Это значит, что мы судим, насколько она больше или меньше соответствует тому употреблению, которому мы ее предназначаем. И вот эта оценка и есть то, что мы называем ценностью. Итак, ценность вещей основана на их полезности, или, что то же самое, на потребности, которую мы в них имеем, или, что также одно и то же, на применении, которое мы им можем дать». Цену же Кондильяк рассматривает как отношение двух субъективных ценностей. «Цена — пишет он1050, — есть не что иное, как отношение субъективной ценности (valeur estimee) одной вещи к субъективной ценности другой вещи». Поэтому оба понятия (субъективной ценности и цены) Кондилъяк рассматривает как аналогичные. «В сущности, цена и оценка совершенно синонимичны»1050. Таким образом, три понятия -полезность, субъективная ценность, цена — получают у нашего автора одинаковое содержание. Однако решающее значение Кондильяк приписывает первому члену этого ряда, т. е. полезности.
Если же обратиться к другому крупному представителю теории полезности — Сэю, то убедимся, что у него решающее значение приобретает цена. В целом ряде мест своих произведений Сэй трактует о полезности как о свойстве благ иметь цену. Сэй, как известно, утверждал, что полезность представляет единственное основание ценности. Но что такое полезность? В своем «Traité d’economie politique» (1841. P. 606) Сэй дает следующее определение: «Полезность — это в политической экономии — способность, которую имеют вещи, [чтобы] служить человеку в какой бы то ни было форме. Самая бесполезная и неудобная вещь, как, например, придворный плащ имеет то, что называется полезностью, если употребление этой вещи, какое бы оно ни было, достаточно, чтобы присвоить ей цену». Сэй выделяет, таким образом, понятие полезности с точки зрения политической экономии. Симптомом этой полезности у благ является наличие цены. Из дальнейших определений Сэя явствует, что потребности он отождествляет с платежеспособным спросом, «Ценность всякой вещи1051 есть результат противоположной оценки, произведенной между тем, кто в ней нуждается или которому она требуется, и тем, кто ее производит или предлагает». Иными словами, иметь потребность (besoin) и предъявлять спрос — для Сэя понятия аналогичные. Еще явственнее выступает смысл полезности как фактора, регулирующего цену, из следующего места «Катехизиса Политической Экономии» (1833. С. 7).
«Ценность всегда ли соразмерна с пользой вещей? Нет, но она соразмерна с пользой, которую мы дали; объяснитесь примером. Положим, что [112] женщина выработала шерстяное платье, употребив на работу четыре дня. Ее время и работа составляют как бы цену, которую она заплатила, чтобы иметь в своем владении платье, следовательно, она не может отдать его даром, без потери, чего она постарается избежать. А посему, нельзя иначе получить платья, как заплатив цену, соразмерную с пожертвованием труда и времени работавшей женщины». «Теперь видно4, как польза, сообщенная вещи, дает ей ценность, а польза не сообщенная не дает никакой».
«Сообщенная польза» Сэя представляет собой цену вещи, определяемую на основании издержек производства1052.
Точно так же в своем «Cours complet d’economie politique pratique» (Vol. 1. P. 100) Сэй различает два элемента в полезности — даровую и платную; для ценности имеет решающее значение второй элемент. «Только в таком понимании полезность вещей является первым основанием об-ладаемой ими ценности, но отсюда не следует, что их ценность поднимается до уровня их полезности, она поднимается лишь до уровня полезности, сообщенной им человеком. Избыток этой полезности представляет естественное богатство, не подвергающееся оплате. Мы, быть может, охотно согласились бы платить 20 су за фунт соли, если бы приходилось бы платить пропорционально той услуге, какую она может оказать, но мы, к счастью, обязаны платить за нее лишь пропорционально усилиям труда (трудности), которые она стоит».
Таким образом, у Сэя понятие полезности как фактора, регулирующего ценность, получает специфическое содержание. Полезность ставится в зависимости от цены. Кэрнс с полным основанием заметил, что разногласия между классиками и сторонниками теории полезности в значительной степени базировались на неодинаковом понимании полезности1053. Для А. Смита, Рикардо и их сторонников полезность, по Кэрнсу, означала «свойства удовлетворения человеческим потребностям». Теоретики полезности понимают под последней не то, «что понимали А. Смит и Рикардо, но их представление плюс нечто». «Если мы спросим, что представляет это добавочное нечто, то найдем, что в нем заключаются всякого рода обстоятельства и соображения, которые в данном акте обмена оказывают влияние на тех, которые принимают в нем участие».
Сюда могут быть применены слова Плеханова.
«Полезность», о которой говорит Лавеле, — пишет Плеханов, — есть «полезность совершенно особого рода, не имеющая ничего общего с потребительной ценностью предмета. Эта «полезность» определяется не потребностями человеческого организма, а потребностью мелкого буржуа быть уверенным в том, что ему не скоро еще придется расстаться с находящимися у него в кармане франками и сантимами. Эта «полезность» определяется по отношению к кошельку и равняется она меновой ценности предмета. Мы пришли, таким образом, к следующему замечательному открытию. «Предметы имеют тем большую меновую стоимость, чем они полезнее, а полезнее они тем более, чем большую меновую ценность они имеют»1054.
У теоретиков предельной полезности зависимости полезности и субъективной ценности от цен не выражены в столь откровенной форме, как у Сэя. Эта зависимость принимает скрытый характер. Она выражается в том, что на наши потребности распространяется целый ряд свойств, присущих ценам. При рассмотрении субъективных оценок изолированного потребителя австрийцы исходят из принципов, регулирующих оценки в товарном обществе. Наконец, [113] австрийцы рассматривают субъективную потребительную ценность, субституционную ценность и субъективную меновую ценность как родственные явления, упуская из вида серьезнейшее принципиальное различие между ними.
Предварительно изложим вкратце учение австрийцев о производительных благах. Согласно учению австрийцев производительные блага не имеют собственной ценности, поскольку эти блага непосредственно не могут удовлетворять потребности. Их ценность является производной, она вытекает из ценности тех потребительных благ, которые производятся с их помощью.1055 «Никто не сомневается в том, что токайское вино обладает ценностью не потому, что ей обладают токайские виноградники, а наоборот, последним придается высокая ценность потому, что высоко ценится их продукт; точно так же мало сомневаются в том, что ценность ртутного рудника зависит от ценности ртути, поля пшеницы — от ценности пшеницы, печи для обжигания кирпича — от ценности кирпича, а не наоборот. Подобно тому, как луна отражает чужой свет солнца, так обладающие разносторонней ценностью блага отражают эту ценность, заимствованную от их конечного продукта на другие продукты их».
Необходимо отметить, что учение о том, что субъективная ценность производительных благ определяется субъективной ценностью потребительских благ, отнюдь не вытекает с логической неизбежностью из общих принципов теории предельной полезности, как это думают многие и, в первую очередь, сами австрийцы. Ведь теория предельной полезности выведена для потребительского хозяйства. Первоначально австрийцы абстрагируются совершенно от производства. При этих условиях субъективные оценки могут быть выведены непосредственно из полезности. Но затем австрийцы переходят к анализу производительных благ. Существование производительных благ предполагает существование производства; в противном случае, эти блага не могли бы найти себе никакого применения. Таким образом, переход к изучению производительных благ меняет коренным образом условия проблемы. Выводы, полученные при абстрагировании от производства, не могут быть немедленно и без всяких изменений перенесены в совершенно новые условия. Теория предельной полезности предполагала, что запас существующих благ является ограниченным. С включением теории производительных благ в общую экономическую систему вопрос уже не может стоять о неизменности существующих благ. Благодаря производству можно увеличить количество различных благ. Характер субъективных оценок и методы, влияющие на эти оценки, могут резко измениться, благодаря переходу от хозяйства, потребляющего продукты, к хозяйству производящему. Вместо полезности, основанием субъективных оценок может стать труд.
Центральное положение австрийской теории производительных благ не является логическим выводом из их теории субъективной потребительной ценности. Основные аргументы австрийцев по данному вопросу рассмотрим дальше. Пока отметим одно существенное обстоятельство. Зависимость субъективных оценок производительных благ от субъективных оценок производительных благ легко установить, если под субъективными оценками понимать максимальные цены, которые покупатель согласен уплатить за данный товар. Спрос на предметы производства находится в зависимости от спроса на предметы потребления. Это положение правильно, ибо производство в конечном счете (как натуральное, так и товарно-капиталистическое, [114] если отказаться от теории воспроизводства Туган-Барановского) служит для удовлетворения потребностей потребителя. Потребительный спрос определяет границу производительного спроса. С другой стороны, максимальная цена, которая может быть уплачена за производительные товары, равна цене конечных продуктов. Более высокая цена производительных товаров привела бы к убыточности всего производства. Таким образом, новая трактовка субъективной оценки как максимальной цены создает молчаливую предпосылку для центрального положения австрийской теории производительных благ.
Необоснованность этого центрального положения (если отвлечься от рассмотрения другого толкования субъективных оценок) выступает отчетливо при рассмотрении вопроса о соотношении субъективной ценности производительных благ различных категорий.
Производительные блага делятся на различные категории, в зависимости от количества звеньев, соединяющих производительные и потребительские блага. Чем больше этих звеньев, чем отдаленнее связь между конечным продуктом и данным производительным благом, тем выше порядок последних. Рассматривая производственный процесс как последовательность целого ряда отдельных процессов, австрийцы должны были придти к выводу, что ценность всех этих производительных благ, переходящих одно в другое, остается неизменной. Если мы возьмем ряд производительных благ g1, g2, g3, g4, дающих в результате продукт потребления — А, то ценность каждого из этих благ — g1, g2, g3, g4 будет зависеть от ценности А. Но так как, при данных условиях, ценность А является определенной, то все эти блага g1, g2, g3, g4 будут иметь одинаковую ценность. Этот вывод безбоязненно формулирует Бём-Баверк. Он пишет1056: «Мы вводим следующие общие правила относительно ценности производительных средств: во-первых, так как от всех последовательно переходящих одна в другую групп производительных материальных благ зависит одна и та же польза, то и ценность всех их должна быть, по существу своему, одна и та же. Во-вторых, величина этой общей их ценности определяется для всех них в последнем счете (курс[ив] автора) величиной предельной пользы их заключительного продукта, непосредственно пригодного для удовлетворения потребностей. Мы подчеркиваем «в последнем счете». Дело в том, что наряду с этим, в-третьих, ценность каждого производительного средства находит себе непосредственное мерило в ценности производимого им продукта, принадлежащего к следующему порядку».
Теория Бём-Баверка имела бы смысл лишь в том случае, если бы величина трудовых затрат сама по себе (независимо от полезности результатов этих трудовых затрат) представляла собой факт, безразличный для производителя. Положение Бём-Ваверка основано на полном игнорировании психологии производителя. Производительные блага рассматриваются исключительно как средства производства, независимо от затраченного на них труда. И этот вывод не случаен. Он вытекает из всей концепции Бём-Баверка. Если труд включить в категорию производительных благ, если последние сами по себе никакого непосредственного значения для хозяйственного благополучия не имеют, то этим самым признается, что человека вообще не интересует количество затраченного труда, а только продукт этого труда. Такая точка зрения, что количество затраченного труда на производство данной вещи не имеет никакого непосредственного значения, противоречит психологии всякого производителя, в каком бы обществе он ни жил. Это противоречит элементарнейшему хозяйственному принципу — стремлению получить наибольшую пользу при наименьшей затрате. Выводы Бём-Баверка [115] были бы понятны только для такого общества, в котором совершенно отсутствовало бы производство, но тогда не было производительных благ. Всюду, где имеется производство, производитель не может остаться равнодушным к количеству затраченного труда. Последнее должно повлиять на субъективную оценку.
Различие между отдельными благами g1, g2, g3 и конечным продуктом можно представить в виде различия, в вещественной форме, между количествами труда, затраченными на производство отдельных промежуточных звеньев. По мере перехода от производительных благ высшего порядка к производительным благам низшего порядка количество труда, воплощенного в отдельных благах, возрастает, т. е. повышается субъективная оценка.
Теорию австрийцев можно объяснить лишь, если стать на точку зрения капиталиста-предпринимателя, который сам не трудится, а покупает рабочую силу. Предпринимателю труд (смешиваемый с рабочей силой) представляется как обыкновенное средство производства, которое отличается от сырья, машин и т. д. только некоторыми материальными признаками. Капиталиста преимущественно интересует не количество затраченного труда, а количество затраченного переменного капитала, который для него ничем не отличается от постоянного капитала.
Австрийцы, как известно, уточняют свою формулу. Они переходят к рассмотрению случая, когда из одного производительного блага можно произвести несколько потребительских благ, например, когда из g можно получить продукты А, В, С. Тогда ценность g будет определяться предельной полезностью того продукта, который имеет наименьшую предельную полезность, или предельного продукта, допустим С. Но так как в случае утраты А или B наш производитель сумеет заменить эти предметы новыми, произведенными с помощью g, то ценности А и В будут определяться ценностью средств производства. В результате получается основное положение, известное под именем закона Визера, что ценность продуктов определяется ценностью издержек производства, а ценность последних -предельной полезностью или ценностью предельного продукта.
Эту зависимость Бём-Баверк иллюстрирует следующей диаграммой1057.
Предельная полезность С определяет ценность g1, а ценность g1 определяет ценность А и B. Итак, в конечном счете, все зависит от предельной полезности предельного продукта. Закон предельной полезности, таким образом, по теории австрийцев не аннулируется законом издержек; он только усложняется и, если можно так выразиться, загоняется в свое последнее убежище — в сферу нахождения предельного продукта. Только предельный продукт остается верным до конца хранителем теории предельной полезности. Ему, поэтому, и поручается выдержать на себе всю тяжесть этой теории.
Когда австрийцы утверждают, что ценность данного производительного блага определяется ценностью предельного продукта, то они совершают ту же ошибку, как, [и] утверждая, что ценность каждого потребительского блага определяется его предельной полезностью. Предположим, что у нас имеются производительные блага g1, из которых можно получить 3 потребительских блага — C, B, A, различной ценности (расположены в восходящем порядке). Ценность одной данной единицы — g1, будет определяться ценностью предельного продукта С потому, что в случае утраты этой единицы — g1, наш производитель откажется от производства С, а не от А и B. Иными словами, от данной единицы g1 зависит предельная полезность B. Но в этом случае, [116] от двух других единиц g1 будет зависеть уже другая, более высокая предельная, полезность и ценность. Правда, можно начать с другой единицы; тогда первая единица будет связана с более высокой полезностью. Но одновременно при данном вполне определенном способе производства все 3 блага не могут иметь равное значение, ибо они служат для производства благ различной полезности. Поэтому Бём-Баверку остается или: а) признать, что все эти 3 блага — g1, g2, g3 — имеют различную ценность, или б) что ценность каждой из этих единиц равна частному от общей полезности на число благ. В том и другом случае отпадает регулирующая роль предельного продукта.
Это же самое возражение можно применить и по отношению к обоснованию закона издержек. Согласно учению австрийцев, ценность 2-х потребительских благ — А и В — определяется не их собственной предельной полезностью, а полезностью предельного продукта, т. е. С. Следовательно, все эти 3 продукта имеют равную ценность, несмотря на различную полезность. Это рассуждение заключает в себе обычную ошибку — смешение ценности данного конкретного продукта с ценностью каждого из имеющихся продуктов. Если наш производитель потеряет одну единицу, скажем, А или В, то он сумеет получить новую единицу утраченного блага, сократив производство С, т. е. предельного продукта. Этим самым он повысит предельную полезность последнего. Поэтому, если признать, что А имеет ценность, равную полезности прежнего предельного продукта, то ценность другого блага, при данной комбинации условий, будет равна ценности нового предельного продукта. Конечно, и здесь можно изменить порядок расположения элементов или благ, но одновременно, при данных неизменных условиях, эти блага не могут иметь равной ценности.
Теория «предельного продукта» страдает тем же эклектическим (с точки зрения субъективной теории ценности) характером, что и теория предельной полезности. Обе эти теории признают необходимость учета конкретных полезностей и в то же время абстрагируются от конкретных условий производства и потребления.
Если же отвергнуть теорию предельного продукта, то вместе с ней отпадает и теория издержек. Если ценности различных благ, произведенных с помощью одних и тех же издержек производства, не одинаковы, то эти ценности не могут определяться издержками производства, которые являются совершенно одинаковыми. В результате должно получиться (если остаться на строго последовательной субъективистической точке зрения) [то], что каждому потребительскому благу должна соответствовать своя определенная ценность производительных благ, необходимых для получения этого блага.
Закон Визера1058, который должен сыграть роль мостика от полезности к издержкам производства и тем самым примирить теорию с действительностью, может быть опровергнут с точки зрения последовательного субъективизма, ибо в его основе лежит положение о том, что равные объекты имеют равную ценность, несмотря на то, что они выполняют различную роль и различно влияют на наше благополучие. Ценность потребительская здесь смешивается с меновой ценностью, которая действительно равна для равных объектов, но это равенство осуществляется благодаря игнорированию величины полезности отдельных благ. Следовательно, закон Визера
[117] можно признать чужеродным продуктом в экономической системе психологической школы. Этот закон существует не потому, что система построена на принципах субъективизма, а несмотря на эти принципы.
Этот закон является продуктом не синтеза двух принципов — полезности и издержек производства, — а компромисса между ними. С этой точки зрения, вопреки Дмитриеву1059, который считает важнейшей заслугой австрийской школы разработку теории производительных благ, эта разработка должна рассматриваться не как попытка углубления теорий субъективной ценности, а наоборот, как попытка внутреннего разложения этой теории.
Таким образом, если даже признать правильной центральную идею учения австрийцев о том, что ценность производительных благ определяется ценностью потребительских благ, то и в этом случае возникают серьезные сомнения в правильности закона Визера. Здесь встают все те же трудности, с которыми мы столкнулись при определении совокупной ценности (Gesamtwert). Как и в том случае, австрийцы первоначально определяют субъективную ценность одного производительного блага, а затем они эту оценку распространяют на все производительные блага в отдельности. Но здесь можно использовать собственные аргументы австрийцев, направленные против Визеровской интерпретации совокупной ценности. Предположим, что хозяйствующий субъект утратит не одно производительное благо, а целый комплекс или всю совокупность имеющихся у него благ данного рода. Очевидно, что в этом случае с утратой данного комплекса или совокупности производительных благ будет связана утрата всей полезности потребительских благ, которые могут быть получены с помощью данных производительных благ.
В связи с этим встает вопрос о выборе единицы измерения ценности производительных благ. В зависимости от выбора этой единицы мы будем получать различные выражения для ценности производительных благ. Иными словами, в этой области теория австрийцев натыкается на те же трудности, которые мы констатировали в области определения ценности потребительских благ. В конечном случае ценность производительных благ остается столь же неопределенной, как и ценность потребительских благ.
В данном случае остаются два выхода; во-первых, можно признать, что ценность каждого из производительных благ в отдельности определяется ценностью предельного продукта. Тогда совокупная ценность производительных благ будет равняться произведению ценности предельного продукта на количество производительных благ. Иными словами, можно предположить, что совокупная ценность производительных благ или «издержек производства» -не равна совокупной ценности потребительских благ. Такое положение высказал Лер, который утверждает, что1061: «Мы производим какие-либо предметы в таком количестве, пока стоимость последней единицы будет равна усилиям, которые нужно затратить на ее производство. Если бы мы величину этого усилия, подобно предельной полезности, помножили бы на число единиц, то ценность равнялась бы издержкам. Однако это допущение не соответствует действительности, вследствие чего ценность общего количества должна быть выше тех усилий, которые необходимо затратить на их производство»1061. Но это положение противоречит основному принципу австрийского учения и тому «методу лишения», который играет доминирующую роль у австрийцев.
[118] Возможно, однако, другое решение. Можно допустить, что совокупная ценность производительных благ равна совокупной ценности потребительских благ. Но в этом случае придется предположить, что эта совокупная ценность не зависит от ценности предельного продукта. Это положение, в свою очередь, связано с предположением о том, что ценность всех производительных благ, рассматриваемых в отдельности, не равна ценности предельного продукта. Таким образом, для спасения основного принципа австрийского учения о равенстве ценности потребительских и производительных благ придется пожертвовать законом Визера.
Можно возразить, что все эти соображения могут быть направлены лишь против применения закона Визера в области определения субъективной ценности. Но австрийцы, как известно, сделали попытки применить этот закон в области объективной ценности или цены. В последнем случае на помощь приходит рыночный механизм, который, с одной стороны, уравнивает цены всех однородных производительных благ, а, с другой стороны, — цены всех потребительских благ, произведенных при помощи затраты одинаковой по цене суммы производительных благ, или — по одинаковым издержкам производств. Этот механизм Бём-Баверком рисуется в следующем виде. Предположим, что цены различных товаров, которые могут быть получены из одного центнера железа, колеблются от одного гульдена до 10. Субъективные оценки железа поэтому, по мнению Бём-Баверка, будут равны цене того продукта, который получается, т. е. для производителей самого дорогого продукта = 10 гульденам, а для производителей самого дешевого продукта — 1 гульдену. На основании этих субъективных оценок определяется размер и интенсивность спроса на железо. «Предложение выражается в запасах железа, находящихся в руках горнопромышленников и заводчиков»1062. Цена железа, на основании теории цен австрийцев, определится на основании оценки железа последнего активного покупателя, а эта последняя, как установлено выше, равна цене произведенного из железа продукта. Предположим, что цена установится в 3 гульдена, следовательно, продукт, цена которого равна 3 гульденам, будет фигурировать в роли предельного блага. Благодаря единству цены на рынке все центнеры железа, независимо от цен полученных из них продуктов, будут иметь равную цену. С другой стороны, такое положение долго не может продержаться, ибо производители продуктов, имеющих цены от 10 до 3 гульденов, окажутся в более благоприятном положении, чем производители предельного продукта. Они будут получать премию. В результате, эта премия послужит стимулом к расширению соответствующих производств, и благодаря этому цены всех продуктов, производимых из центнера железа, будут равны 3 гульденам. Следовательно, благодаря конкуренции между производителями достигается равенство всех цен потребительских продуктов издержкам производства.
В этом случае вопросы о совокупной ценности не встают, и все те подводные камни, на которые австрийская теория натыкается при объяснении явлений натурального хозяйства, отсутствуют. Но взамен этого встают новые трудности. Мы не говорим уже о том, что субъективные оценки продавцов железа в товарном хозяйстве вовсе не равны нулю и, следовательно, формула о предельном покупателе совершенно неприменима к этому случаю. Точно так же мы не будем касаться вопроса о том, что методы субъективных оценок производительных благ в товарно-капиталистическом хозяйстве имеют совершенно другой характер. Этот вопрос разобран у Бухарина1063. Мы хотим лишь коснуться вопроса о регулирующей роли предельного продукта.
[119] Бём-Баверк доказывает, что цены всех продуктов, изготовляемых из железа и имеющих, в данный момент, цену свыше 3 гульденов, будут понижаться, благодаря расширению их производства. Цены всех товаров, которые в данный момент ниже 3 гульденов, повысятся, благодаря сокращению предложения. Таким образом, Бём-Баверк предполагает изменение предложения отдельных продуктов. Но в таком случае неизбежно является вопрос о характере предложения предельного продукта. Цену последнего Бём-Баверк предполагает неизменной. Она всегда равна 3 гульденам. Но эта предпосылка является совершенно необоснованной. Ведь производители предельного продукта, правда, не терпят никаких убытков, но, с другой стороны, они лишены той премии, которой пользуются производители других продуктов. Вполне естественно, что производители предельного продукта устремятся в сферу производства других, более выгодных продуктов. Но в таком случае предложение предельного продукта понизится, и, следовательно, его цена повысится.
Правда, можно было бы указать, что расширение более рентабельных сфер производства произойдет за счет сокращения убыточных сфер, т. е. тех, где продукты имеют цену ниже 3 гульденов. Но такое предположение, очевидно, связано с другим предположением о том, что цена предельного продукта есть такая цена, при которой достигается устойчивое равновесие между отдельными сферами производства. Если отбросить это второе предположение, то у нас не будет никакой гарантии в том, что средняя или нормальная цена установится на каком-нибудь другом уровне, например, 4, 5, 6 и т. д. гульденов.
Австрийская школа, следовательно, в этой области стоит перед альтернативой: А) признать, что предельный продукт есть просто «последний или самый малоценный, на заготовление которого экономический расчет еще позволяет употребить производительное материальное благо»1064. Цена продуктов, по мнению нашего автора, определяется на основании «отношения между потребностями в различных железных вещах и наличными запасами этих вещей». Следовательно, цена предельного продукта зависит от запаса последнего. А этот запас, очевидно, является случайным, т. е. он может иметь самую различную величину, ибо при рассмотрении цены предельного продукта Бём-Баверк абстрагируется от влияния издержек производства на предложение данного продукта. Но если предположить, что предложение предельного продукта является случайным, то нет никаких оснований утверждать, что цена последнего останется неизменной, а, следовательно, нельзя данную случайную и временную цену предельного продукта превращать в исходный пункт экономического объяснения издержек производства.
Б) Можно признать для спасения регулирующей роли предельного продукта, что последний представляет собой продукт, цена которого, данная заранее, соответствует и равна той цене, при которой может установиться устойчивое равновесие между различными сферами производства. Это будет новое толкование термина «предельный продукт». Но, очевидно, что такое толкование лишает закон Визера всякого теоретического значения. Перед нами типический idem per idem. Ибо задача теории австрийцев ведь заключается в доказательстве положения о регулирующей роли предельного продукта. Между тем, при таком толковании в категорию предельного продукта попадает продукт, цена которого равна регулирующей цене. Иными словами, положение о регулирующей роли цены предельного продукта доказывается при помощи положения, что предельный продукт есть такой продукт, цена которого равна регулирующей цене или «цене равновесия», по выражению Маршалла1065.
[120] Таким образом, положение о регулирующей роли предельного продукта нужно признать несостоятельным как для определения субъективной ценности (даже в условиях натурального хозяйства), так и для определения цены производительных благ. Но допустим на время, что данное положение правильно. Тогда мы сталкиваемся с новой трудностью и с новыми ошибками, заключающимися в законе Визера.
Предположим, что теория австрийцев о зависимости ценности производительных благ от ценности предельного продукта правильна. И в этом случае необходимо признать, что производительность труда и количество трудовых затрат выступают в роли самостоятельного фактора, воздействующею на цены. Дело в том, что предельный продукт не является каким-то фиксированным продуктом. В зависимости от количества рабочего времени, которым располагает производитель; в зависимости от трудовых затрат, необходимых для производства отдельных благ; в зависимости от производительности труда будет меняться как вид предельного продукта, так и количество последнего. С повышением производительности труда производитель сможет обратиться к производству, наряду со старыми, новых благ, которые будут удовлетворять менее настоятельным потребностям и, следовательно, перейдут в ранг предельных продуктов. С другой стороны, даже в том случае, если производитель не перейдет к производству новых благ, он сумеет, благодаря повышению производительности труда, увеличить количество производимых благ. В связи с этим, изменится предельная полезность и субъективная оценка предельного продукта.
Таким образом, субъективная оценка предельного продукта находится в теснейшей зависимости от количества производительных благ (если считать, что труд также является производительным благом). Если полагать, что все производительные блага (в том числе и такие первичные, как труд) имеют ценность, то, очевидно, что выбор предельного продукта и его количество находятся в зависимости от ценности производительных благ, или от издержек производства. Производитель не будет затрачивать производительные блага, имеющие высокую ценность, на производство низкоценных потребительских благ. Отсюда получается заколдованный круг в теории австрийцев, — с одной стороны, ценность производительных благ определяется ценностью предельного потребительского продукта; с другой стороны, ценность предельного продукта зависит от ценности производительных благ. На этот заколдованный круг указывает Бухарин1066: «Ценность производительных благ (издержки производства) определяются через ценность продукта; последняя зависит от количества продуктов; количество продукта определяется издержками производства. Короче, издержки производства определяются издержками производства».
Причина этого заколдованного круга лежит в том, что при рассмотрении предельного продукта австрийцы абстрагируются от того, что последний есть результат производства. Австрийцы, как известно, начинают свое исследование е рассмотрения благ, представляющих собой дары природы. Запасы этих благ рассматриваются как данные. Вопрос о том, почему данное благо имеется в таком-то количестве, а не в ином, естественно при этом отпадает. Поэтому вопросы о предельной полезности таких продуктов решаются сравнительно легко. Вопрос значительно осложняется, когда речь идет о продуктах производства. В этом случае, величина запаса предельного продукта не есть величина, данная от природы и независимая от человеческой воли. Нет, предельный продукт имеется в таком-то, а не в ином количестве, потому что столько-то было затрачено труда на его производство. При решении вопроса о том, сколько нужно произвести предельных продуктов, хозяйствующим [121] субъектом, очевидно, принимались во внимание необходимые трудовые затраты. Выбор предельного продукта обусловлен величиной этих трудовых затрат. Если полагать (подобно Бём-Баверку), что труд имеет ценность, то соображения о ценности трудовых затрат играли доминирующую роль при решении вопроса, какие блага и в каком количестве должны быть произведены. Таким образом, источник заколдованного круга коренится в том, что австрийцы абстрагируются от зависимости предельного продукта от производительных благ. Ценность предельного продукта и он сам появляются на помощь австрийцам, как deus ex machina.
Поэтому, если даже признать, что положение австрийцев о равенстве ценности производительных благ ценности предельного продукта правильно, то и в этом случае нельзя утверждать, что ценность производительных благ определяется всецело ценностью потребительских благ. В лучшем случае можно говорить о взаимодействии двух категорий благ. Это взаимодействие можно мыслить в следующей форме. Если признать, что все производительные блага имеются в ограниченном количестве и имеют ценность, то эту ценность можно определить по теории спроса и предложения (как ценность редкого блага). Спрос зависит от потребностей в данных благах, которые в свою очередь зависят от потребительских благ. По этой линии потребительские блага влияют на производительные. С другой стороны, ценность последних зависит от их предложения, т. е. от величины их запаса. Эта теория получила наиболее отчетливое выражение у Касселя. Она фактически защищается крупнейшими представителями математической школы. При таком толковании исключается возможность построения монистической теории ценности. Вместо одного регулирующего фактора выдвигаются два фактора — количество трудовых затрат и полезность. Последней приходится разделить свои суверенные права с трудом и вообще с количеством производительных благ.
По теории Касселя (подробнее см. в главе о Вальрасе)1067 в основе теории цен лежит теория спроса и предложения. Величина спроса зависит от потребности в потребительских благах; величина предложения зависит от запаса производительных благ. По теории Бём-Баверка, в основе теории цены лежит тоже теория спроса и предложения, ибо цена предельного продукта, которая играет регулирующую роль для определения цен потребительских и производительных благ, определяется нашим автором по теории предельных пар, представляющей собой развернутую формулу закона спроса и предложения. Отличие теории Бём-Баверка от теории Касселя состоит в том, что первый принимает за основу не спрос всех потребительских благ и предложение всех производительных благ, а спрос и предложение одного определенного потребительского блага. Следовательно, у Касселя фигурирует фиксированная величина предложения, а у Бём-Баверка — переменная величина.
Бём-Баверк игнорирует связь, существующую между предложением предельного и непредельного продуктов. Он изолирует процесс ценообразования предельного продукта от процесса ценообразования других продуктов. Он не доводит своей теории до логического конца. Он исходит из того, что величина предложения предельного продукта дана. Между тем эту величину можно объяснить лишь на основании анализа всего общественного производства. В противном случае эта величина остается загадочной. Величина предложения отдельных товаров находится в зависимости от цены. Поэтому заколдованный круг в теории производительных благ австрийцев можно вывести из заколдованного круга теории спроса, которая является основанием теории производительных благ. Цена предельного продукта зависит от спроса и предложения последнего; а это предложение, в свою очередь, зависит от цены (в данном случае производительных благ, или издержек производства).
[122] Закон Визера, таким образом, основан на двух совершенно ошибочных предположениях: а) цена предельного продукта определяет цены всех производительных благ, а также цену потребительских благ, полученных с помощью последних, и б) цена предельного продукта совершенно не зависит от цены производительных благ. К этим двум предпосылкам необходимо прибавить третью: в) количество производительных благ (в том числе и первичных, как, например, труд) является ограниченным; все производительные блага (в том числе и первичные, как например, труд) имеют ценность и цену.
Австрийцы вкладывают определенный смысл в свое положение о невозможности безграничного свободного воспроизводства. Они утверждают, что возможно очень большое расширение производства одного какого-нибудь блага, но невозможно столь же широкое одновременное ты-воспроизводство всех данных благ. Иными словами, расширение производства одного сорта или вида благ возможно за счет сужения производства другого блага. Возможность расширения отдельных видов благ связана с невозможностью бесконечного расширения (в экономическом смысле) производства всех существующих благ. Эта невозможность вытекает из того, что общее количество труда, которое может быть затрачено данным хозяйствующим субъектом или всем человечеством, является ограниченным, и хотя может быть расширено, например, путем удлинения рабочего дня, но только в определенных пределах и границах.
Если обратиться к изолированному хозяйствующему субъекту, то с точки зрения австрийцев можно рассуждать следующим образом. Данный субъект имеет в своем распоряжении определенное количество труда, т. е., вернее, может затратить последнее. С другой стороны, у него имеется возможность производства различных благ. Очевидно, он первоначально посвятит себя производству наиболее полезных благ. Затем он будет переходить к производству тех благ, в которых он ощущает менее острую потребность. Наконец, свой последний час, или последнюю единицу времени он посвятит производству наименее полезного блага из всех тех, которые могут быть получены в течение данного производственного периода с помощью производственных средств, имеющихся в распоряжении нашего субъекта. Этот продукт будет, с точки зрения австрийцев, предельным и невоспроизводимым. Последнее нужно понимать в том смысле, что хотя физически данный предельный продукт может быть воспроизведен, но экономически такое воспроизводство не имеет никакого raison d’etre, ибо воспроизводство утерянного предельного продукта означало бы отказ от воспроизводства более полезных благ, т. е. свидетельствовало бы о нерациональном направлении хозяйственной деятельности. Поэтому в случае утраты какого-нибудь потребительского блага наш субъект сумеет посвятить новую единицу времени для воспроизводства потерянного блага, но, в связи с этим, ему придется отказаться от производства предельного продукта.
Величина запасов труда или рабочего времени, имеющегося в распоряжении того или иного субъекта, определяет, таким образом, предельную единицу или предельный продукт, который может быть получен нашим субъектом. Если эта величина изменится, если, например, данный субъект будет иметь в своем распоряжении больше рабочего времени, то он сумеет посвятить себя производству еще менее полезных благ, иными словами - понизит предельную полезность предельного продукта. Но при данной величине рабочего времени, при данном количестве труда, при данной производительности труда и при данной градации потребностей положение предельного продукта является строго определенным.
[123] Таким образом, в основе закона Визера лежат следующие предпосылки: а) количество производительных благ зависит, в конечном счете, от таких первичных факторов, например, труда, природы, которые имеются в строго определенном количестве; б) поскольку эти первичные факторы имеются в ограниченном количестве, они являются редкими благами и, следовательно, имеют определенную ценность; в) последняя определяется предельной полезностью предельного продукта. Из этих положений наибольший интерес представляет второе: оно бросает новый свет на теорию австрийцев.
Эти предпосылки обычно молчаливо признаются австрийцами. Наиболее отчетливо они выражены Бём-Баверком в его статье «Wert»1068.
Бём-Баверк1069 указывает, что имеются 3 основных и важнейших случая, в которых ценность (мы все время говорим о субъективной ценности) определяется по различным принципам. Эти случаи следующие: а) когда запас данных благ является строго ограниченным и не может быть увеличен никакими мерами; б) когда запас данных благ может быть увеличен в какой угодно степени при помощи новых затрат труда; в) когда в распоряжении хозяйственного субъекта имеется ограниченный запас производительных благ, с помощью которых он может, однако, производить различные блага. В первом случае субъективные оценки непосредственно определяются предельной полезностью. Закон полезности проявляется здесь в чистом виде. Во втором случае, субъективные оценки определяются непосредственно трудовыми затратами, которые наш автор отождествляет с субъективными усилиями, с чувством тягости от работы (Plage). В третьем случае действует так называемый закон Визера, т. е. субъективные оценки потребительских благ определяются оценками производительных благ, которые, в свою очередь, определяются предельной полезностью предельного продукта, т. е. продукта, полученного с помощью данных производительных благ, который имеет наименьшую предельную полезность.
Наибольший интерес представляет собой второй случай. Бём-Баверк вынужден был признать, что в известных случаях субъективная оценка совершенно не зависит от полезности данного блага. «Робинзон, например, — пишет он1070, — обладает дюжиной стрел, которую он может заготовить вновь в течение одного часа. В таком случае полезность для него стрел не зависит от обладания ими, ибо он может, во всяком случае, обеспечить себе новую дюжину, это для него обозначает просто одним часом трудового усилия больше или меньше. Поэтому он справедливо будет измерять ценность дюжины стрел величиной тягости, которую ему причинит удлинение его рабочего времени на час, посвященный производству новых стрел».
Но эти случаи, по мнению Бём-Баверка, являются весьма редкими1072. Необходимым условием для применения этого принципа является возможность удлинения производственного процесса — увеличения общей массы затрачиваемого труда. «Производитель, — пишет Бём-Баверк1072, — в случае утраты данной вещи должен быть согласен отработать дополнительное время (например, 8, 10, 12 час[ов]). Это время должно было служить для отдыха в случае отсутствия дополнительного стимула. Если величина трудовых усилий является неизменной, например, в случае десятичасового рабочего дня, то потеря лука приведет не к дополнительной затрате труда, а к отказу от производства какой-либо менее полезной вещи».
[124] Поэтому Бём-Баверк считает, что наиболее общим и распространенным случаем является последний, т. е. третий случай, где запас производительных благ является строго ограниченным. Правда, отдельные производительные блага (напр[имер], данные машины, топливо, сырье и т. д.) могут быть тоже увеличены в какой угодно степени или, во всяком случае, в весьма широких размерах. Но этот аргумент, по мнению нашего автора, не опрокидывает его теории. Низшие производительные блага могут быть сведены к высшим (т. е. к имеющим более отдаленную производственную связь с готовыми продуктами). Возможен переход к все более и более отдаленным производительным благам. В конечном счете, мы должны, по мнению Бём-Баверка, упереться в наиболее общие и универсальные производительные блага, например, человеческий труд, или в природу (например землю) которые, в данных условиях, имеются в строго ограниченном количестве. «Когда-либо, однако, — пишет он1073, — мы должны будем натолкнуться в этой цепи на такое производительное благо, размеры коего являются заранее данными, ограниченными, ибо, если бы обладали неисчерпаемым первоисточником производительных сил, то мы могли бы тогда заготовить продукты всякого рода в таком же неисчерпаемом изобилии».
Бём-Баверк не отрицает, что в известных пределах отдельный производитель может изменять продолжительность производственного процесса. Поэтому трудовые затраты в ограниченных рамках могут быть также признаны фактором, самостоятельно определяющим высоту субъективных оценок. Бём-Баверк не скрывает, что его теория субъективных оценок носит дуалистический характер. В заключении своей статьи1074, посвященной вопросу о конечных основаниях ценности, он указывает, что имеются два таких конечных основания — полезность блага и труд, затрачиваемый для получения данных благ. Но ввиду того, что последнее основание ценности, т. е. труд, проявляет себя в очень редких случаях, то, с небольшой погрешностью, можно сказать, что решающее значение для определения ценности, в подавляющем большинстве случаев, имеет полезность.
Любопытно отметить, что Дитцель, который в 80-х и 90-х годах [XIX века] начал знаменитую полемику с австрийской школой, по существу стоит на тех же позициях. Дитцель указал, что все блага нужно разделить на невоспроизводимые и свободно воспроизводимые. Запасы последних благ не является фиксированными. Наоборот, эти запасы зависят от затраченного труда. Ценность, по Дитцелю, определяется издержками производства (Kosten), которые он приравнивает к трудовым затратам. Последние, в свою очередь, имеют ценность, потому что время, имеющееся в распоряжении производителя, и его рабочая сила, являются редкими благами. «Время, — пишет он1076, — а также и рабочая сила суть блага, поскольку от наличного их размера зависят размеры всего производства; они, однако, не потребительные, а производительные блага, обладающие не действительной, а потенциальной полезностью; они являются условием всякого удовлетворения потребностей, получаемого нами от объектов внешнего мира. Время и рабочая сила, однако, суть также и экономические блага, ибо они доступны хозяйствующему субъекту лишь в ограниченном количестве. Их «запас» «заранее дан»; время и рабочая сила, которые я посвящаю производству потребительного блага, потеряны для производства какого бы то ни было другого блага, которое можно было бы произвести в то же время с затратой той же рабочей силы. А если так, то я по [125] отношению к ним «веду расчет», отношусь к ним хозяйственным образом, придаю им «ценность»1076.
В своем позднейшем произведении «Theoretische Sozialökonomie» (1895) Дитцель вполне солидаризовался с Бём-Баверком. «Блок» Дитцеля с Бём-Баверком основан на своеобразном толковании первым понятия издержек производства (Kosten). «Издержки, — по мнению Дитцеля, — равны по своему значению потере полезности (Nutzeneinbusse) — только то стоит издержек (Kosten), от наличия чего зависит полезность и с потерей чего связана потеря полезности». Поэтому Дитцель не видит никакого противоречия между теорией издержек производства и теорией полезности.
Основная идея австрийской теории заключается в том, что труд является производительным благом. Труд, следовательно, рассматривается не как источник благ, а как благо в собственном смысле этого слова. Поэтому труд должен иметь ценность. Благодаря этому маневру австрийцам удалось низвести трудовые затраты с трона «последнего основания» ценности; ценность труда есть лишь промежуточная ступень, которая, в свою очередь, должна быть объяснена каким-то образом. На помощь приходит весь аппарат теории предельной полезности. По остроумному замечанию Бём-Баверка1077, «издержки осуществляют лишь как бы власть вице-короля: они определяют — что само по себе целиком не оспаривается — при известных обстоятельствах ценность известных продуктов, но сами они, в свою очередь, — по крайней мере, в большинстве случаев — подчиняются предельной полезности как высшему властителю».
В основе концепции австрийцев лежит, таким образом, положение, что труд имеет субъективную и объективную ценность. Это положение, несомненно, является продуктом капиталистической идеологии. В капиталистическом обществе товаром является рабочая сила. Цена последней есть заработная плата. Но благодаря целому ряду факторов, выясненных в 17-ой главе I-го тома «Капитала», заработная плата участникам капиталистического процесса производства предоставляется как цена труда. «Понятно поэтому, — пишет Маркс1078, — какое громадное значение имеет превращение стоимости и цены рабочей силы в форму заработной платы, т. е. в форму стоимости и цены самого труда. На этой внешней форме проявления, скрывающей истинное отношение и создающей видимость отношения прямо противоположного, покоятся все правовые представления как рабочего, так и капиталиста, все мистификации капиталистического способа производства, все порождаемые им иллюзии свободы, все апологетические увертки вульгарной экономии». Из того положения, что труд наемного рабочего является товаром и имеет самостоятельную ценность, вытекает непосредственно вывод, что всякий труд, поскольку он может быть продан и куплен, имеет определенную рыночную ценность. Но всякий товар, имеющий цену, получает определенную субъективную оценку. Отсюда в капиталистическом обществе возникает иллюзия, что труд сам по себе является благом и имеет определенную субъективную ценность. Это представление основано на том извращении, которое получают все экономические категории в сознании хозяйствующих субъектов капиталистической эпохи благодаря действию законов конкуренции. Буржуазной политической экономии, с другой стороны, свойственно стремление отождествлять все исторические типы производства с капиталистическим, превращать исторические категории в логические. Отсюда чрезвычайно легко сделать тот вывод, что при любом способе производства труд [126] имеет ценность. В доказательство приводится, что труд имеется в ограниченном количестве и недостаточен для удовлетворения всех потребностей человечества до точки насыщения.
Если наряду с трудом другим универсальным фактором считать природу или, вернее, те естественные богатства, которые имеются в ограниченном количестве, например, землю и приписывать последней определенную ценность, то и в этом случае легко обнаружить связь с капиталистической идеологией. Земля в товарно-капиталистическом обществе имеет известную цену, которая определяется на основании капитализации ренты. В связи с существованием цены земли возникает соответствующая субъективная оценка земли, которая объявляется категорией вечной. Между тем, вполне понятно, что в условиях натурального хозяйства земля никакой субъективной ценности иметь не может. Натуральное хозяйство исключает, по своей природе, всякие акты купли и продажи земли. Поэтому количество земли не может быть изменено путем экономических актов. С другой стороны, возможность случайной потери (например, благодаря краже) тоже исключается. Правда, возможны внеэкономические захваты, но они делают невозможным дальнейшее ведение хозяйства на данных земельных участках, они приводят к сокращению или к уничтожению всего хозяйства. Но, при нормальных условиях, земля не может иметь субъективной ценности для натурального хозяйства. При этом мы абстрагируемся от трудовых затрат, которые необходимы для расчистки почвы, для приведения ее в состояние пригодности к обработке. Ибо, в последнем случае, земля может получить некоторую субъективную ценность благодаря затраченному труду. Перед нами своеобразная форма той категории, которую Маркс в применении к капиталистическому обществу назвал «terre-capital», «земля-капитал»1079.
Бём-Баверка вывезла, таким образом, ценность труда, которую он, в свою очередь, вывез из капиталистического мира, из спутанных представлений капиталистических производителей. В этом отношении Бём-Баверк стоит на одной почве с математиками. Исходная точка зрения математиков, как мы знаем, — частное индивидуальное хозяйство в эпоху капиталистического способа производства, вернее, в эпоху монополистического капитализма.
Предпринимателю приходится учитывать, с одной стороны, рыночные цены выпускаемых товаров; с другой стороны, издержки производства, куда входят цены всех факторов производства. Все производственные факторы, с которыми приходится сталкиваться предпринимателю, имеют известную цену. Предприниматель не может выскочить из круга обращающихся и возрастающих ценностей. Поэтому он органически не в состоянии увидеть последнее основание ценности. Для этого ему надо было бы охватить все общественное производство как единое целое.
Позднейшие математики (как, например, Кассель, Парето и другие) рассматривают издержки производства как независимый фактор. Ценность производительных благ определяется особыми законами. Обычно эти законы выводятся из условий равновесия спроса и предложения данных производительных благ. Более старые математики, как Вальрас, фактически стоят очень близко к этой теории. Таким образом, между ценностью потребительских благ и производительных у математиков устанавливается взаимодействие вместо отношения господства и подчинения.
Австрийцы идут дальше математиков. Они пытаются углубить экономический анализ и привести все факторы, влияющие на ценность, к единому основанию. Монистическая теория ценности не может быть увязана с признанием взаимодействия ценности потребительских и производительных благ, которое проповедуют математики. Но метод преодоления этого взаимодействия [127] базируется на тех предпосылках, которые нашли себе наиболее яркое отражение в работах математиков. Метод австрийцев базируется на признании, что труд имеет ценность и на включении труда в общую группу производительных благ. Математики лишь более последовательно отражают идеологию и психологию капиталиста-предпринимателя.
Теория цен австрийцев представляет собой, таким образом, интересную иллюстрацию того, как капиталистическая действительность усложняет и затрудняет экономический анализ. Капиталистический мир таит в себе множество всевозможных противоречий. К числу последних можно отнести и то обстоятельство, что капиталистическое развитие, с одной стороны, создает предпосылки для действия закона ценности, а с другой стороны, — затрудняет выявление последнего, поскольку ценность выступает в модифицированном виде, в форме цены производства. Последняя стирает различие между постоянным и переменным капиталом и тем самым затемняет вопрос о ценообразующих факторах.
Вся экономическая система австрийской школы представляет собой развернутую теорию спроса и предложения. Этот вывод подтверждается при ближайшем рассмотрении отдельных учений австрийцев. Ибо система австрийцев представляет собой сплав между тремя элементами: теорией полезности, спроса и предложения и издержек производства. Полезность, как мы видели, получает у субъективистов новое толкование. Полезность превращается в фактор, который может рассматриваться как зависимый от цены. Полезность, фактически, приравнивается наивысшей цене, которая может быть уплачена за данный товар. Полезность ставится в известную зависимость от рыночных факторов; по идее австрийцев, теория субъективной ценности есть основа теории цен, но фактически между этими обеими теориями, даже в той форме, в какой они существуют в экономическом учении австрийцев, имеется противоположное соотношение. Что же касается издержек производства, то последние получают освещение на основании теории спроса. Таково объяснение Бём-Баверка и Визера о зависимости цен производительных благ от цены предельного продукта, причем последняя определяется по формуле предельных пар, представляющей собой развернутую формулу закона спроса. В наиболее отчетливой форме выступает эта зависимость между обеими теориями в учении Касселя1080, который высоту цен производительных благ (или издержек производства) выводит из анализа соотношения между предложением производительных благ (которые имеются в ограниченных размерах) и спросом на потребительские блага.
Своеобразие австрийской школы состоит в том, что она пытается дать строго последовательную психологическую теорию. Поэтому к центральной ошибке всех субъективных теорий, выражающейся в признании регулирующей роли в процессах ценообразования за спросом и предложением, она присоединяет две других ошибки. Для того, чтобы признать примат полезности (при условии признания теории спроса и предложения), нужно доказать два положения — а) что величина и интенсивность спроса исключительно зависит от потребности и полезности данного блага, и б) что производственные моменты не оказывают никакого влияния на средний уровень цен и что издержки производства можно без остатка привести к конечному фактору — предельной полезности.
Первое положение доказывается путем сближения максимальных цен и предельной полезности. Интенсивность спроса выражается в максимальной цене. Величина спроса тоже зависит от уровня максимальной цены. Приравнивание максимальных цен предельной полезности составляет вторую [128] центральную ошибку австрийцев. Третье положение доказывается учением о регулирующей роли предельной полезности предельного продукта. Закон Визера устанавливает увязку между теорией спроса-предложения и теорией издержек производства. Этот закон основан на абстракции от элементарного факта, что цена предельного продукта устанавливается одновременно и совместно с образованием цен других товаров. Подобно тому, как в своей теории спроса австрийцы рассматривают изолированно образование спроса на отдельный товар независимо от других товаров, точно так же в своей теории издержек производства они рассматривают изолированно образование цены предельного продукта от общего процесса ценообразования. Если отбросить этот упрощающий метод австрийцев, то из их предпосылок, в лучшем случае, можно сделать вывод в духе теории Касселя. Поэтому сопоставление учения математиков и австрийцев приводит нас к выводу, что, несмотря на наличие общей центральной ошибки о регулирующей роли спроса и предложения, математики дали значительно более глубокий анализ, чем австрийцы.