Избранные труды. Том I — страница 12 из 17

Субъект ответственности

§ 1. К вопросу о содержании социалистической гражданской правосубъектности

1

В качестве субъекта гражданско-правовой ответственности может выступать лишь тот, за кем вообще признается способность к обладанию гражданскими правами и обязанностями, кто является субъектом гражданского права.

Природа правосубъектности советских граждан не вызывает особых затруднений и достаточно широко освещена в советской юридической литературе. В такой же мере бесспорным является и обоснование гражданской правосубъектности колхозов и иных кооперативных организаций, юридическую личность которых образует входящий в их состав коллектив трудящихся как групповой, или коллективный, собственник имущества этих организаций. В отличие от этого содержание гражданской правосубъектности государственных организаций, особенно государственных хозяйственных органов (хозорганов), не получило до сих пор единообразного освещения в науке советского гражданского права, а самый вопрос о юридической личности хозорганов продолжает оставаться одним из наиболее спорных в нашей литературе.

Если не считать некоторых элементов дееспособности субъектов советского гражданского права, анализ которых непосредственно связан с проблемой гражданско-правовой ответственности, то нельзя не признать, что общий вопрос о гражданской правосубъектности выходит за пределы темы, освещаемой в данной работе. Субъект советского гражданского права является участником любого социалистического гражданского правоотношения, но это, конечно, не дает оснований в процессе исследования каждого из них в отдельности обращаться предварительно к постановке и разрешению общего вопроса о гражданской правосубъектности. Напротив, исследователь специальных гражданско-правовых институтов и норм может и должен исходить из понятия правосубъектности как данного, несмотря на его дискуссионность в науке советского гражданского права.

Однако проблема гражданско-правовой ответственности находится в этом смысле в несколько особом положении. Ответственность возникает лишь при наличии определенных условий, создаваемых поведением лица, которое привлекается к ответственности. Когда же ставится вопрос о привлечении к гражданско-правовой ответственности юридических лиц, необходимо предварительно выяснить, в чьем именно поведении эти условия должны быть сосредоточены. В решении этого вопроса нельзя уже исходить из понятия гражданской правосубъектности как данного, так как признание той или иной теории юридического лица, выдвинутой в нашей литературе, должно оказать существенное влияние и на самый процесс изучения условий, при которых гражданско-правовая ответственность может быть возложена на юридическое лицо. Мы вынуждены поэтому обратиться к анализу гражданской правосубъектности по существу, ограничиваясь, однако, лишь той областью ее применения, в которой эта проблема продолжает оставаться нерешенной, – областью юридической личности государственных социалистических хозяйственных организаций (хозорганов).

2

Разрешить проблему правосубъектности хозорганов – значит, во-первых, установить экономическую основу их возникновения и, во-вторых, выявить конкретные общественные отношения, которые выражаются и закрепляются в признании за хозорганами прав юридического лица.

Поскольку экономическая сторона рассматриваемой проблемы достаточно широко и, за единичными исключениями, единообразно освещается в нашей литературе, мы считаем возможным, несмотря на всю значимость этого вопроса, ограничиться лишь краткой сводкой основных относящихся к нему положений. В основе правосубъектности хозорганов лежит государственная социалистическая собственность как единый фонд имуществ, принадлежащих всему советскому народу в лице социалистического государства. Управление государственной социалистической собственностью как всенародным достоянием может производиться лишь в порядке централизованного планового руководства в соответствии с законом планомерного развития социалистического народного хозяйства в его подчинении основному экономическому закону социализма. Однако для обеспечения оперативного использования государственных имуществ в сфере социалистического производства и обращения они должны быть распределены между отдельными государственными предприятиями с возложением на них обязанности по использованию этих имуществ, согласно планам, преподанным государством. В условиях же сохранения действия закона стоимости в определенной сфере социалистических общественных отношений выполнение хозорганами их плановых обязательств перед государством может быть осуществлено только на началах хозяйственного расчета.

Хозрасчет как метод ведения хозяйства на базе государственной социалистической собственности обусловлен, прежде всего, особенностями самого социалистического производства, результаты которого выявляются в форме рентабельности и учитываются в категориях стоимости, несмотря на то, что область товарного производства и обращения ограничена у нас лишь предметами народного потребления. Хозрасчет обусловлен, далее, природою сферы социалистического обращения, в которой наряду с государством выступают также и колхозы, являющиеся групповыми собственниками сельскохозяйственной продукции и не приемлющие на современном этапе никакой другой формы, кроме формы товарных отношений в процессе ее реализации и приобретения от государства необходимых им городских изделий. Хозрасчет обусловлен, наконец, и природой взаимоотношений между самими социалистическими хозорганами, так как учет в стоимости и ее формах результатов производства на каждом отдельном государственном предприятии получает свое продолжение в тех же стоимостных формах и в области сбыта производимой хозорганами продукции друг другу. Хозяйственный расчет является, таким образом, не только наиболее целесообразным, но и объективно необходимым методом управления государственными предприятиями в современных экономических условиях нашего общества. Ввиду этого в такой же мере необходимым является институт юридической личности хозорганов, как способ правового оформления их перевода на хозяйственный расчет.

Однако если экономическое обоснование правосубъектности социалистических хозорганов проводится, в общем, в одном и том же направлении почти всеми исследователями данной проблемы, то в вопросе о конкретных общественных отношениях, выраженных в категории гражданской правосубъектности, в вопросе о живых людях, стоящих за фигурой хозоргана как юридического лица, их продолжают разделять существенные разногласия. Для советского юриста азбучной истиной является положение, согласно которому всякое правоотношение есть отношение между людьми, т. е. общественное отношение. Поэтому сколько бы в исследовании категории юридического лица ни объяснялось и ни подчеркивалось ее значение как метода руководства и организации управления государственной социалистической собственностью, – все эти положения, несмотря на их бесспорную правильность, еще не вскрывают до конца сущности данной категории, так как сами по себе они не дают решения основного спорного вопроса – вопроса о субъектном составе общественных отношений, выраженных и закрепленных в юридической личности хозорганов. Нужно отдать себе ясный отчет в этом, чтобы в критической оценке различных теорий, выдвинутых в советской литературе, не подменять решение проблемы или, по крайней мере, правильный подход к ее разрешению уклонением даже от самой постановки одного из важнейших вопросов советского гражданского права.

Но если верно, что после установления экономической основы советских государственных юридических лиц решение проблемы в целом сводится к выявлению «людского субстрата» хозорганов, то можно заранее перечислить и все вероятные ответы на этот последний вопрос: за фигурой государственного юридического лица стоит либо государство в целом, либо также и администрация самого юридического лица, либо, наконец, и весь его коллектив рабочих и служащих. Известно, что все перечисленные теории и были в различное время выдвинуты в нашей литературе. Задача состоит в том, чтобы, подвергнув критическому анализу каждую из них, выявить содержащиеся в этих теориях достоинства и недостатки.

3

Взгляд на юридическую личность хозоргана как на самое социалистическое государство, выступающее на данном конкретном участке его хозяйственной деятельности, наиболее последовательное выражение получил в работах С. И. Аскназия. Правильно полагая, что определить юридическую личность хозоргана – значит ответить на вопрос: кто стоит за государственным юридическим лицом советского права?[242] – С. И. Аскназий указывает, что «на этот вопрос должен быть дан совершенно определенный ответ: за ним стоит советское государство как организованный всенародный коллектив».[243] Поскольку же государство как организованный всенародный коллектив стоит за всеми хозорганами как юридическими лицами, С. И. Аскназий предлагает искать индивидуализацию последних в специфическом характере функций, которые государство осуществляет через каждый хозорган. «…За каждым данным предприятием, – формулирует свой конечный вывод С. И. Аскназий, – оказывается один и тот же объект, однако не в единстве всех своих функций, а организующий именно данный участок своей работы, на котором должен быть достигнут определенный хозяйственный эффект… В связи с этим мы приходим к определенной характеристике государственного юридического лица: таким субъектом является государство, взятое, однако, не в единстве всех своих функций, а действующее лишь на определенном участке социалистической системы, т. е. хозяйственно использующее определенное имущество при посредстве определенного коллектива работников».[244]

В нашей литературе, наряду с признанием научной ценности исследования, проведенного С. И Аскназием, в качестве основного недостатка выдвинутой им теории отмечалось то обстоятельство, что она неизбежно приводит к характеристике отношений между хозорганами как отношений государства с самим собою, поскольку, с точки зрения этой теории, за каждым государственным юридическим лицом стоит государство и только государство.[245] Нам представляется, однако, что это соображение лишено достаточных оснований, так как речь идет здесь о совершенно особом, свойственном лишь социалистическому обществу явлении, когда правовые отношения не выходят за пределы единого фонда собственности, причем собственности, принадлежащей не отдельному лицу, а всему советскому народу. Поэтому выступление государства за фигурой каждого государственного юридического лица не превращает отношения между госорганами в отношения государства с самим собою, а выражает лишь тот факт, что здесь возникают сложные взаимоотношения внутрисобственнического порядка, участником которых является весь советский народ как единый и единственный собственник государственных имуществ. Вследствие этого и авторы других теорий – теории директора и теории коллектива – также признают, что за фигурой каждого государственного юридического лица стоит советское социалистическое государство, вовсе не считаясь при этом с возможностью обращения против них того же упрека, который сами они выдвигают против теории С. И. Аскназия.

Действительный недостаток теории С. И. Аскназия заключается в ее чрезвычайной абстрактности, а именно в том, что она ограничивается общим указанием на отношения, связанные с единым фондом государственной социалистической собственности, не подвергая их должной конкретизации и индивидуализации. Правда, стремясь разрешить и этот вопрос, С. И. Аскназий указывает на такие признаки индивидуализации юридических лиц, как выделенный каждому из них обособленный комплекс государственного имущества, поставленные перед ними хозяйственные цели и задачи, а также коллектив рабочих и служащих, которым эти задачи выполняются.[246] Но дело в том, что имущественный комплекс сам по себе не может быть носителем гражданской правосубъектности, а цели и задачи, поставленные перед однородными социалистическими хозорганами, зачастую ничем не отличаются друг от друга. Что же касается коллектива рабочих и служащих, то сделанная автором отсылка к нему едва ли обоснована с точки зрения отстаиваемой им позиции, так как С. И. Аскназий отрицает возможность признания за этим коллективом прав юридического лица.

В результате С. И. Аскназию не удалось выявить конкретные общественные отношения, закрепленные институтом гражданской правосубъектности государственных социалистических организаций, хотя им и дается правильная характеристика общего комплекса социалистических общественных отношений, выраженных и закрепленных в юридической личности госорганов. Но это и понятно, ибо категорию юридического лица автор обосновывает ссылкой лишь на государственную социалистическую собственность как на всенародное достояние вне учета осуществляемого каждым госорганом оперативного управления выделенным ему имуществом. Ввиду этого С. И. Аскназий пришел к выводу, что и интерес в соответствующем плановом использовании государственных имуществ имеется только у всего государства в целом, тогда как отдельные госорганы, выполняя задания государства, не могут иметь своего «обособленного» интереса, хотя бы и соответствующего интересам государства, но не совпадающего с ним. Если же юридическим лицом может быть лишь собственник имущества, единственно проявляющий интерес в его соответствующем использовании, то с этих позиций вполне последовательным является признание государства, и только государства, стоящим за фигурой любого государственного юридического лица. Преодолеть такой бесспорно недостаточный в научном и практическом отношении вывод возможно лишь при том условии, что анализ юридической личности госорганов будет исходить как из права государственной социалистической собственности в целом, так и из предоставленного госорганам права оперативного управления выделенным им имуществом, так как именно в целях осуществления этого права они и наделяются гражданской правосубъектностью. В то же время нельзя не учитывать и того, что интересы госорганов, не противореча интересам государства, являются все же частью внутри целого, различием внутри единства уже хотя бы потому, что прямая заинтересованность госоргана – экономическая, правовая и моральная – направлена на выполнение установленного для него планового задания как части единого государственного плана. В этом и заключается «обособленный» интерес госоргана, при отсутствии которого он не только не мог бы быть признан юридическим лицом, но в таком признании вообще отпала бы какая бы то ни была необходимость. Поставив же вопрос о том, кто осуществляет оперативное управление вверенным госоргану имуществом в целях и в интересах выполнения установленного для него плана, мы обнаружим и те закрепляемые институтом государственного юридического лица конкретные общественные отношения, лишь общая характеристика которых содержится в теории С. И. Аскназия.

4

С иных позиций к разрешению поставленных выше вопросов подходят авторы второй выдвинутой в нашей литературе теории юридического лица – теории администрации (директора). «Юридическое лицо, – пишет Н. Г. Александров, – это особое отношение между людьми по поводу имущества, отношение, заключающееся в том, что известный имущественный комплекс для обеспечения тех или иных общественных интересов передается в управление тем или иным дееспособным лицам (“органам” юридического лица). Последние от имени юридического лица приобретают имущественные правомочия, реализуемые для пополнения данного имущественного комплекса, и принимают имущественные обязанности, исполняемые за счет средств этого комплекса».[247] Н. Г. Александров исходит, следовательно, из того, что администрация юридических лиц, осуществляя имущественные права и обязанности последних, и является уже не общим, а конкретным людским коллективом, который воплощает в себе гражданскую правосубъектность госорганов. Но если Н. Г. Александров все же продолжает именовать администрацию не самим юридическим лицом, а его органом, то гораздо более прямолинейную позицию в этом вопросе занял Ю. К. Толстой, который пишет: «За каждым государственным юридическим лицом стоят: 1) само социалистическое государство как единый и единственный собственник предоставленного госоргану имущества и 2) ответственный руководитель госоргана (директор предприятия), который получает от государства средства производства и другое имущество и, не становясь, разумеется, его собственником, утверждается как уполномоченный государства по использованию этого имущества согласно планам, преподанным государством».[248]

Бесспорное преимущество теории директора перед теорией государства состоит в том, что она достигает известной конкретизации общественных отношений, опосредуемых фигурой юридической личности госорганов. Эта теория подчеркивает также особую роль директора как ответственного руководителя госоргана, утверждаемого государством в качестве своего уполномоченного по плановому использованию соответствующих частей единого фонда государственных имуществ. Но вместе с тем теория директора настолько не соответствует экономической природе государственных юридических лиц и в такой мере противоречит действующему законодательству, что, как и следовало ожидать, она не получила, да и не могла получить сколько-нибудь широкого распространения в литературе советского гражданского права.

Хозяйственный расчет, юридическим способом оформления которого является гражданская правосубъектность социалистических хозорганов, применяется в качестве метода управления хозяйством на государственных предприятиях ввиду сохранения действия закона стоимости в определенной сфере нашей экономики. Именно в связи с определенным воздействием закона стоимости на социалистическое производство «на наших предприятиях имеют актуальное значение такие вопросы, как вопрос о хозяйственном расчете и рентабельности, вопрос о себестоимости, вопрос о ценах и т. п.».[249] Но в социалистическом производстве участвует не только директор, а весь коллектив рабочих и служащих во главе с директором. Следовательно, на производственную деятельность всего этого коллектива и оказывает свое влияние закон стоимости ввиду его определенного воздействия на социалистическое производство. Почему же в таком случае юридическое оформление этот факт получает только в отношении директора? Почему только директор предприятия должен быть носителем его гражданской правосубъектности?

Разумеется, процесс сознательного применения и использования закона стоимости протекает у нас с участием не только института юридического лица, но и других правовых институтов, регулирующих отношения, субъектами которых являются как директора предприятий, так и их рабочие и служащие. Но это еще ни в какой мере не доказывает, что применение и использование закона стоимости при помощи института юридической личности хозорганов ставит своей задачей оказать соответствующее воздействие только на деятельность их директоров. Если даже согласиться с Ю. К. Толстым в том, что на «сферу производства (разумеется, в смысле складывающихся в этой сфере общественных отношений. – О. И.) институт юридического лица воздействует не прямо, а косвенно, через сферу обращения»,[250] то и при подобном ходе рассуждений нельзя не учитывать, что в сфере производства действует не один лишь директор, а весь производственный коллектив предприятия. Косвенное воздействие института юридического лица через сферу обращения на сферу производства выражается, по-видимому, в том, что, заключая, например, договор поставки определенной продукции (сфера обращения), хозорган тем самым обязуется произвести ее в определенном количестве и в надлежащем качестве (сфера производства). Но разве не ясно, что директор в единственном числе выступает лишь при подписании договора, а исполнение договорного обязательства возлагается на весь коллектив рабочих и служащих во главе с директором? И если бы воздействием на деятельность директора ограничивалось применение закона стоимости на основе использования института юридической личности хозорганов, то разве можно было бы говорить о его обусловленности всей системой хозяйственного расчета, о его роли в качестве средства правового оформления хозрасчета, о его значении как правового метода организации хозяйства на государственных социалистических предприятиях?

Но этим суть вопроса не исчерпывается. Вопреки мнению Ю. К. Толстого, в качестве юридического лица хозорган выступает в общественных отношениях, складывающихся не только в сфере обращения, но и в сфере производства, так как здесь создается продукция производства, право владения и распоряжения которой с самого начала принадлежит хозоргану, еще до ее выхода «за ворота предприятия», до заключения договора о ее реализации, т. е. до вступления хозоргана в отношения, которые входят в состав сферы обращения. Следовательно, на отношения в области производства институт юридической личности так же способен оказывать прямое воздействие, как и на отношения сферы обращения. Что же остается после этого от экономического обоснования гражданской правосубъектности госоргана, отождествляемого с его директором?

Но если эта концепция не выдерживает критики с точки зрения экономической, то к еще более неожиданным выводам приводит попытка применить ее для объяснения правовых отношений между хозорганами. По действующему законодательству директора признаются органами юридических лиц, чего не отрицают и сторонники рассматриваемой теории. Выходит, таким образом, что директор – это юридическое лицо и в то же время свой собственный орган. Затруднительное положение, в котором оказываются сторонники теории директора, когда они переходят к определению правового положения органов юридических лиц, едва ли может быть спасено обычной в такого рода безвыходных случаях ссылкой на то, что директор выступает здесь в двух различных качествах. В каких бы различных качествах человек ни выступал, он не может быть одновременно и самим юридическим лицом и его органом, ибо тогда отношения между последними уже при всех условиях сводились бы к отношениям директора с самим собою.

В работе И. В. Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР», на которую пытаются опереться сторонники теории директора, проводится четкое различие между государственным предприятием и его директором. И. В. Сталин говорит о том, что «средства производства… распределяются государством среди своих предприятий», а «директора предприятий… утверждаются, как уполномоченные советского государства по использованию средств производства, согласно планов, преподанных государством».[251] Сторонники же рассматриваемой теории утверждают, что с гражданско-правовой точки зрения предприятие – это и есть директор. Совершенно очевидно, что такое утверждение ничего общего с высказываниями И. В. Сталина о государственном предприятии и его директоре не имеет.

Недостатки теории директора обусловлены тем, что авторы, отстаивающие ее, субъектами права считают только лиц, совершающих управомочивающие и обязывающие действия, забывая о самом важном – об осуществлении уже возникших гражданских прав и обязанностей. Вместе с тем, как уже было отмечено, институт юридического лица объявляется ими приобретающим значение лишь в сфере обращения, между тем как в действительности выступление хозоргана в сфере обращения является как следствием деятельности, осуществленной в процессе производства, так и необходимым условием, обеспечивающим дальнейший процесс расширенного воспроизводства. Поэтому нельзя выводить правосубъектность хозорганов из одной лишь сферы обращения, а их участие в последней рассматривать как самоцель. Отвечая на поставленный ранее вопрос – кто осуществляет оперативное управление вверенным хозоргану имуществом в целях и в интересах выполнения установленного для него плана, надлежит, следовательно, исходить из учета того, кто приобретает и осуществляет своими действиями гражданские права и обязанности хозоргана и какое значение последние имеют в сфере как социалистического обращения, так и социалистического производства.

5

А. В. Венедиктов, а вслед за ним и С. Н. Братусь в поисках ответа на перечисленные вопросы пришли к выводу, (который сформулирован у А. В. Венедиктова следующим образом: «Советский социалистический хозяйственный орган (госпредприятие) может и должен быть определен как организованный государством коллектив рабочих и служащих во главе с его ответственным руководителем, на который государство возложило выполнение определенных государственных задач и которому оно предоставило для осуществления этих задач соответствующую часть единого фонда государственной собственности».[252] Как видно из приведенного определения, в нем, во-первых, отражена экономическая основа правосубъектности госорганов, которую составляет государственная социалистическая собственность как единый фонд имуществ, управляемый в оперативном порядке каждым госорганом в пределах выделенной ему части этого фонда; во-вторых, оно ориентирует на конкретные общественные отношения, закрепленные в гражданской правосубъектности госорганов, так как, согласно этому определению, за каждым госорганом стоит конкретный людской коллектив – коллектив рабочих и служащих во главе с его ответственным руководителем; в-третьих, оно устанавливает прямую связь между двумя коллективами, стоящими за фигурой госоргана, – связь между государством как организованным всенародным коллективом, которым организуется, создается госорган и которым последний наделяется определенным имуществом для выполнения возложенных на него государством задач, а также непосредственным коллективом рабочих и служащих, выполняющим возложенные на госорган задачи под руководством директора как проводника единой воли социалистического государства.

Отмеченные достоинства теории коллектива убеждают в правильности ее конечных выводов. Но в то же время эта теория страдает существенными недостатками, обусловленными главным образом тем, что ее авторы сосредоточились лишь на обосновании предложенной ими общей формулы, почти не уделив внимания разрешению ряда конкретных вопросов, естественно возникающих в процессе практического применения теории коллектива. Не ясно, прежде всего, в чем выражается целостность коллектива хозоргана в области гражданского права, в силу каких обстоятельств этот коллектив может выступать и действительно выступает как правосубъектное единство в гражданском обороте? Далее, если носителем правосубъектности хозоргана является коллектив рабочих и служащих, возглавляемый директором, то какие именно имущественные права могут принадлежать данному коллективу, если имущества государственных организаций составляют государственную собственность, т. е. всенародное достояние? Наконец, какое участие коллектив рабочих и служащих принимает в осуществлении распоряжения вверенным хозоргану имуществом, если согласно прямому указанию закона распорядительные акты могут совершаться лишь директорами хозорганов? Неразрешенность именно этих вопросов является главной причиной той острой критики, которой теория коллектива подвергается в нашей литературе. Вместе с тем специальный анализ перечисленных вопросов мог бы иметь определенное значение для дальнейшей научной разработки проблемы правосубъектности социалистических хозорганов, особенно если бы этот анализ был построен на учете существенных, принципиальных возражений, выдвинутых против теории коллектива.

Основное из этих возражений сводится к тому, что якобы на почве теории коллектива юридическая личность хозоргана превращается в субъект права корпоративного типа, а вследствие этого стираются всякие грани различия между такими советскими юридическими лицами, как, например, колхозы, где сами коллективы трудящихся являются собственниками соответствующего имущества, и хозорганы, где коллективы рабочих и служащих такими собственниками не являются.

Едва ли необходимо подробно развивать то бесспорное положение, что корпорация – понятие буржуазного права, применимое не к коллективному собственнику, а к объединению собственников, и что поэтому колхоз в такой же мере не является корпорацией, как и хозорган. Однако самая ссылка на корпорацию могла появиться лишь вследствие того, что, по мнению ее авторов, коллектив только тогда приобретает единство, необходимое для признания его юридическим лицом, когда он строится по корпоративному типу, т. е. когда он является собственником имущества и образуется на основе права членства каждого из его участников. Но совершенно очевидно, что с такой «корпоративной меркой» нельзя подходить к оценке правосубъектности новых коллективов – коллективов социалистического общества, ибо советский закон вовсе не считает, что лишь собственники имущества, объединяющиеся на началах членства, могут обладать правами юридических лиц.

Ст. 13 ГК говорит о юридических лицах как об организациях, которые могут «приобретать права по имуществу», а не обязательно приобретать право собственности на имущество, так как в противном случае хозорганы, не являющиеся собственниками, вообще не могли бы быть признаны юридическими лицами. Следовательно, обладание собственностью отнюдь не является необходимым условием существования коллектива как юридического лица. Поэтому и в решении вопроса о юридической личности хозорганов нужно исходить не из предпосылки, присущей корпорации, кто является собственником имущества (и притом не коллективным собственником, а объединением собственников, что и является характерным для буржуазной корпорации), а из предпосылки, специфической именно для советских государственных юридических лиц, – кто осуществляет оперативное управление выделенным хозоргану имуществом?

На первый вопрос может быть дан лишь один ответ: право собственности коллектива осуществляют его члены. Право же оперативного управления для своего осуществления отнюдь не предполагает, чтобы коллектив, которому это право принадлежит, основывал свое единство на членстве Правосубъектное единство производственного коллектива хозоргана нужно искать не в членстве, я в такой системе его организации, которая позволяет этому коллективу осуществлять оперативное управление вверенным ему имуществом. Поскольку же имущество передается хозоргану для выполнения установленных государством производственных планов, то и основой единства его коллектива является не членство, что было бы необходимо, если бы хозорган обладал правом собственности, а участие каждого из членов этого коллектива в процессе расширенного социалистического воспроизводства на данном предприятии, что является достаточным для осуществления хозорганом оперативного управления выделенным ему имуществом.

Если учесть все эти обстоятельства, то смешение хозоргана с колхозом будет при всех условиях исключено. Колхоз является собственником принадлежащего ему имущества; госорган осуществляет лишь оперативное управление вверенным ему имуществом, которое на праве собственности принадлежит государству. За фигурой юридической личности колхоза стоит один коллектив – коллектив его членов; за фигурой хозоргана стоит не только коллектив его рабочих и служащих во главе с назначенным государством ответственным руководителем хозоргана, но и весь организованный в государство советский народ. Единство колхозного коллектива оформляется на основе членства колхозников; коллектив хозоргана объединяется на основе участия его работников в процессе расширенного социалистического воспроизводства. Стирание граней между хозорганами и колхозами возможно лишь при условии, что они будут рассматриваться только под углом зрения общего понятия коллектива, вне учета специфических черт, свойственных каждому из этих коллективов. Необходимо поэтому, не ограничиваясь общим понятием коллектива, постоянно иметь в виду перечисленные особые признаки, свойственные лишь государственным юридическим лицам и отличающие их от колхозно-кооперативных организаций.

Второе выдвигаемое против теории коллектива возражение состоит в указании на то, что правосубъектный коллектив должен обладать определенными имущественными правами, между тем как ни один из членов коллектива рабочих и служащих хозоргана, а следовательно, и весь этот коллектив в целом не имеет никаких прав на имущество последнего или, как говорит С. И. Аскназий, «рабочий данного завода на имущество этого завода имеет не больше прав, чем любой иной гражданин социалистического государства».[253]

Следует прежде всего указать на то, что и в таких юридических лицах, как колхозы с имущественными правами их членов, дело обстоит отнюдь не так просто, как полагают авторы приведенного возражения, ибо колхозное имущество является собственностью колхоза в целом, а не каждого его члена в отдельности, почему и правосубъектность колхоза нельзя выводить из прав на его имущество, принадлежащих отдельным колхозникам. Вместе с тем существуют весьма серьезные различия в правовом положении колхозного коллектива и коллектива рабочих и служащих хозоргана. Коллектив членов колхоза является собственником колхозного имущества и, кроме того, составляет часть советского народа как субъекта государственной, всенародной собственности. Коллектив же рабочих и служащих хозоргана не является собственником его имущества, а образует лишь часть советского народа, которому принадлежит все государственное имущество, в том числе и имущество данного хозоргана. Следует ли, однако, отсюда, что на имущество хозоргана его коллектив рабочих и служащих не имеет больше прав, чем любой другой советский гражданин? Если рассматривать этот вопрос под углом зрения права собственности, то на него может быть дан лишь утвердительный ответ, так как собственником государственных имуществ является советский народ в целом. Однако оперативное управление соответствующей частью единого фонда государственной собственности может осуществлять не каждый советский гражданин, а только коллектив рабочих и служащих, образующий «людской субстрат» данного хозоргана. Оперативное управление не является, конечно, правом собственности, но именно вокруг него и для его осуществления объединяется в единое юридическое целое коллектив рабочих и служащих государственных социалистических организаций.

Изложенные соображения относятся не только к правам, но и к имущественным обязанностям хозорганов. Возложение на одно государственное предприятие обязанности возместить убытки, причиненные им другому государственному предприятию, не вносит, конечно, никаких изменений в имущественные права каждого в отдельности рабочего и служащего хозоргана-ответчика. Но такая обязанность сама по себе ничего не меняет и в общем составе государственных имуществ, так как речь идет здесь об отношениях между двумя хозорганами.

Кому же в таком случае принадлежат возникшие гражданские права и обязанности? Директорам спорящих предприятий? Нетрудно понять, что изъятие у хозоргана определенной части его оборотных средств в порядке возмещения причиненных им убытков должно вызвать повышенную активность всего коллектива его рабочих и служащих во главе с директором, направленную на то, чтобы восполнить образовавшийся пробел и выполнить производственный план при сокращенном объеме оборотных средств. Нетрудно понять также, что право на такую трудовую активность коллектива хозоргана-ответчика имеет весь коллектив хозоргана истца во главе с его директором, так как в противном случае ему самому пришлось бы принимать меры к выполнению установленной для него производственной программы, несмотря на факт причинения ему убытков. Следовательно, хотя обязанность, возложенная на хозорган, и не является обязанностью каждого его рабочего и служащего в отдельности, но ее бесспорно несет и выполняет возглавляемый директором коллектив рабочих и служащих в целом, на определенную деятельность, производственную активность которого имеет право кредитор. Коллектив рабочих и служащих выступает уже здесь как единое правосубъектное целое, хотя в основе его единства лежит не членство, а участие каждого рабочего и служащего в процессе расширенного социалистического воспроизводства на данном предприятии.

Третье возражение против теории коллектива заключается в том, что, как указывают его авторы, она не способна обосновать деятельность администрации хозоргана в сфере социалистического обращения, в которой осуществляется такое важнейшее правомочие хозоргана, как право распоряжения вверенным ему имуществом.[254]

Если верно, что теория коллектива сталкивается с некоторыми трудностями в обосновании принадлежащего хозоргану правомочия по распоряжению (в известных пределах) вверенным ему имуществом, то не меньшие затруднения испытывают авторы иных теорий правосубъектности хозорганов при объяснении двух других его правомочий – права владения и пользования. Не столько в целях преодоления, сколько в целях обхода этих затруднений иногда предпринимаются попытки правомочия по владению и пользованию вообще исключить из области гражданского права, отнеся их к сфере административно-правового регулирования. Но, разумеется, наличие недостатков во взглядах других авторов на природу юридического лица ни в какой мере не освобождает сторонников теории коллектива от обязанности последовательного и всестороннего обоснования своей собственной позиции.

В науке советского гражданского права принято различать распоряжение, осуществляемое при помощи фактических действий, когда предмет собственности уничтожается в процессе его потребления, и распоряжение в юридическом значении этого слова, состоящее в возможности определить правовую судьбу вещи путем передачи прав на нее другому лицу. Распоряжение в его первом значении, бесспорно, принадлежит всему коллективу рабочих и служащих хозорганов, так как именно в процессе его трудовой деятельности происходит производительное потребление закрепленных за хозорганом средств производства. Но в этом случае процесс распоряжения совпадает с процессом пользования имущества, а факт осуществления последнего действительно всем коллективом работников хозоргана едва ли нуждается в особом доказывании. Следовательно, нерешенным остается лишь вопрос о распоряжении в юридическом значении этого слова.

Единственным лицом, управомоченным по закону на совершение распорядительных актов от имени хозоргана, является его директор. Воля директора как проводника единой государственной воли формируется на основе плановых заданий, установленных государством для каждого данного хозоргана. Оказывает ли, однако, влияние на формирование воли директора воля всего коллектива рабочих и служащих хозоргана? Те, кто не мыслят существования никакого иного правосубъектного коллектива, кроме коллектива, построенного по типу корпорации, естественно, отвергают подобную возможность. Коллектив рабочих и служащих хозоргана на производственном совещании может высказать свое мнение по тому или иному выносимому на его обсуждение вопросу, однако такое мнение при всем его общественном значении не обладает юридической силой, если оно не будет закреплено в плане, установленном регулирующими органами, или в договоре, который в соответствии с принципом единоначалия вправе заключить лишь директор, непосредственно либо через своего представителя. В этом смысле воля коллектива сама по себе не приобретает характера юридически значимой воли.

Но коллектив рабочих и служащих хозоргана не является корпорацией, его единство основано не на членстве, а на участии в процессе расширенного социалистического воспроизводства на каждом данном государственном социалистическом предприятии. Поэтому и к оценке правового значения его воли, способов выражения последней и форм ее влияния на совершение распорядительных актов от имени хозоргана нельзя подходить с традиционными цивилистическими представлениями о волевых актах как основании возникновения гражданских правоотношений. Если правосубъектное единство коллектива рабочих и служащих хозоргана покоится не на членстве, а на совместной деятельности его участников в процессе расширенного социалистического воспроизводства в данном предприятии, то в той же деятельности надлежит искать и единство воли коллектива рабочих и служащих хозоргана.

Хозяйственный договор, в форме которого и осуществляется принадлежащее хозоргану право распоряжения, заключается на основе плана и в целях его выполнения. Если плановое задание предписывает заключение договора, то директор предприятия обязан его заключить и не может уклониться от выполнения этой обязанности. Дает ли, однако, это основание право отрицать волевой характер социалистического договора? Такое отрицание было бы неправильным по принципиальным соображениям.

И. В. Сталин, характеризуя наши производственные планы, указывал: «Было бы глупо думать, что производственный план сводится к перечню цифр и заданий. На самом деле производственный план есть живая и практическая деятельность миллионов людей. Реальность нашего производственного плана – это миллионы трудящихся, творящие новую жизнь. Реальность нашей программы – это живые люди, это мы с Вами, наша воля к труду, наша готовность работать по-новому, наша решимость выполнить план».[255]

Заключение хозяйственного договора выражает волю и решимость хозоргана выполнить план. Это подлинно волевой акт, организующий на основе плана трудовую инициативу и творческий подъем работников социалистического производства. Поэтому в нем получает свое закрепление воля не только директора, но и всего коллектива рабочих и служащих хозоргана. Директор как руководитель предприятия организует волю его коллектива и в порядке единоначалия придает ей должное правовое оформление. Но самая возможность совершения единоличных волевых актов директором «создается деятельностью всего производственного коллектива…», который «выполняет производственный план…».[256]

Помимо принципиальных соображений отрицание волевой природы социалистического хозяйственного договора неправильно еще и потому, что договор конкретизирует и уточняет плановое задание путем согласования между сторонами таких, например, вопросов, как вопрос о частных сроках исполнения, об ассортименте, о способах транспортировки, о таре и т. п. Все эти вопросы разрешаются в ходе заключения договора путем включения в него условий, согласованных директорами договаривающихся хозорганов. Но и в этом случае руководители государственных социалистических хозяйственных организаций принимают не произвольные решения, а исходят из всестороннего учета производственных возможностей и потребностей руководимых ими предприятий, из задачи обеспечения всех необходимых условий для реализации воли и решимости коллектива рабочих и служащих хозоргана выполнить производственный план. Следовательно, и здесь воля директора, выраженная в принятии им конкретных условий договора, выполняет организующую роль в отношении воли (деятельности) всего коллектива работников предприятия, однако не отрываясь от последней, а, наоборот, опираясь на нее.

Таким образом, волевые акты, совершаемые директором хозоргана в порядке и в процессе осуществления права распоряжения, представляют собой в высшей степени важную организующую и мобилизующую форму правового выражения не только его собственной воли, но и воли деятельности у коллектива рабочих и служащих руководимой им государственной социалистической организации. Лишь изолированно рассматривая действия администрации, направленные на установление гражданских правоотношений, и не замечая их связи с деятельностью всего коллектива рабочих и служащих хозоргана, можно прийти к выводу о полной непричастности этого коллектива к осуществлению такого важнейшего из числа принадлежащих хозорганам правомочий, как право распоряжения в установленных законом пределах вверенным им имуществом.

Но, быть может, воля коллектива, его производственная деятельность по выполнению плана, его решимость выполнить план, очень важная в общественно-экономическом отношении, лишена юридического, гражданско-правового значения? Мы уже видели, что, с одной стороны, невыполнение хозорганом его договорных обязательств, влекущее за собой такие правовые последствия, как возложение на него имущественной ответственности, порождает определенные обязанности для всего коллектива рабочих и служащих, выполняемые им в процессе производства, и с другой, – выполнив свои договорные обязательства, хозорган приобретает право на получение соответствующего эквивалента, используемого для создания условий дальнейшего осуществления процесса расширенного социалистического воспроизводства силами коллектива его рабочих и служащих. Все это, конечно, имеет не только общественно-экономическое, но и серьезное правовое значение. Вместе с тем из признания определенной правовой силы за волею коллектива хозоргана отнюдь не вытекает ущемление идеи и принципа единоначалия.

Единоначалие директора на государственных предприятиях является одной из важнейших форм организации производственной активности тружеников социалистического хозяйства. Организующая роль директора проявляется и имеет значение как в сфере производства, так и в сфере обращения. В сфере производства он организует и направляет производственный процесс, сплачивая воедино волю и решимость коллектива работников предприятия выполнить план. В сфере обращения он организует процесс реализации произведенной продукции и процесс снабжения руководимого им предприятия предметами, необходимыми для его дальнейшей производственной деятельности. Уже один тот факт, что только волевые акты директора могут служить формой правового выражения воли (деятельности) коллектива работников хозоргана в сфере обращения, в достаточной степени подчеркивает и обеспечивает осуществление принципа единоначалия. Но принцип единоначалия вовсе не предполагает лишение воли коллектива какого бы то ни было юридического значения. Наоборот, именно в результате отождествления юридической личности хозоргана с директором последнего принцип единоначалия повисает в воздухе, так как если предприятие – это и есть его директор, то по отношению к кому, собственно, могло бы быть применено единоначалие директора? По-видимому, единоначалие применяется в отношении коллектива рабочих и служащих хозоргана. Но тогда этот коллектив должен рассматриваться в качестве составной части хозоргана, а не как нечто для него потустороннее.

Хозяйственно-организаторская деятельность государственных социалистических хозорганов не ограничивается одной лишь организационной работой их директоров, но включает в себя также и самый процесс ведения хозяйства на государственных социалистических предприятиях, процесс расширенного социалистического воспроизводства, осуществляемый коллективом работников данного предприятия. Организационная работа директора и производственная деятельность работников предприятия, будучи необходимыми элементами процесса расширенного социалистического воспроизводства, приобретают в то же время и гражданско-правовое значение как методы осуществления правомочий по владению, пользованию и распоряжению вверенным хозоргану имуществом. Как единоличный руководитель хозоргана директор является проводником государственной воли и несет персональную ответственность перед государством за выполнение установленных для хозоргана плановых заданий. Как участники правовых отношений с хозорганами их работники несут перед хозорганами определенные обязанности и привлекаются к материальной или иной ответственности за нарушение этих обязанностей. Участником же гражданских правоотношений, в которые вступает хозорган, является весь его коллектив рабочих и служащих во главе с директором. Устанавливая гражданские правоотношения от имени хозоргана, директор осуществляет правовое закрепление воли этого коллектива, а потому и ответственность перед вторым участником данных отношений за выполнение возникших обязанностей несет хозорган в целом, а не его директор или какой-либо иной его работник.

Таким образом, если объяснение правомочия хозоргана по распоряжению вверенным ему имуществом и связано с известными теоретическими трудностями, последние все же не являются для теории коллектива непреодолимыми, подобно тому как это происходит с правомочиями владения и пользования на почве других теорий юридического лица, особенно теории директора. Вместе с тем преимущество теории коллектива перед другими теориями заключается в том, что лишь на этой основе выявляется роль трудящихся, роль народных масс в выполнении практических задач, выдвигаемых партией и правительством в области дальнейшего развития социалистической экономики на путях постепенного перехода от социализма к коммунизму. Только такое понимание правовой природы государственных социалистических хозорганов в полной мере соответствует характеру взаимоотношений между руководящим персоналом и рядовыми работниками на государственных предприятиях, в которых принцип единоначалия сочетается с организованным выражением воли коллектива, с широким развитием инициативы трудящихся в деле выполнения и перевыполнения плановых заданий государства, с развертыванием критики и самокритики, особенно критики снизу, в целях устранения недостатков в работе предприятия и обеспечения общего подъема народного хозяйства нашей страны.

Давая общую оценку теории коллектива, некоторые авторы упрекают ее в «юридическом натурализме» на том основании, что если признать коллектив рабочих и служащих юридическим лицом, тогда и администрация последнего должна рассматриваться в качестве органа этого коллектива, между тем как в действительности, указывает Н. Г. Александров, «выступающие в советском гражданском обороте от имени государственного социалистического юридического лица органы данного юридического лица отнюдь не являются органами коллектива работающих на данном предприятии (учреждении, хозяйстве) рабочих и служащих».[257]

«Юридический натурализм», как известно, представляет собой оборотную сторону взгляда на юридическое лицо как на фикцию, якобы созданную правопорядком в целях удовлетворения интересов единственно возможных, с точки зрения этой буржуазной концепции, носителей прав отдельных физических лиц. Но было бы неправильно в борьбе с «юридическим натурализмом» стремиться вообще к «изгнанию» живых людей из отношений, опосредствуемых институтом юридического лица, так как в этом случае от юридического лица ничего, кроме фикции, не осталось бы. Выявить действительные общественные отношения, выраженные и закрепленные в институте юридического лица, невозможно вне определения конкретных участников этих отношений, которые, однако, должны представлять собой не простую совокупность граждан как индивидуальных носителей прав, а общественное образование, определенным образом организованный коллектив как единый носитель прав и обязанностей. В первом случае мы имеем дело с «юридическим натурализмом», раздваивающим субъект права на фиктивное юридическое лицо и отдельных физических лиц, как якобы единственных реальных носителей прав и обязанностей. Во втором случае мы имеем дело с совершенно новой теорией, у которой нет ничего общего с «юридическим натурализмом»: юридическое лицо, по этой теории, есть сам, образующий его коллектив, который как единое целое выступает в качестве носителя прав и обязанностей.

Поскольку речь идет о «юридическом натурализме», необходимо отметить, что он может проявиться в анализе правосубъектности не только юридических лиц, но и гражданина, если качество правосубъектности признавать за ним как за естественным существом, вне его оценки как представителя господствующего или угнетенного класса в эксплуататорском обществе, как представителя единого советского народа в социалистическом государстве.

«В действительности же, – как правильно указывает С. Н. Братусь, – и физическое лицо, подобно юридическому лицу будучи разновидностью единого понятия лица – участника гражданского правоотношения, является социальной реальностью; участники правоотношений – либо индивиды, либо их коллективные образования, но и в первом случае речь идет об индивиде как общественном существе».[258] Таким образом, субъект права является общественной реальностью. В этом качестве и должны рассматриваться две разновидности субъектов права в социалистическом государстве: гражданин как член социалистического общества и коллектив граждан как социалистическое общественное образование, которое в свою очередь может выступать в виде коллектива рабочих и служащих во главе с его ответственным руководителем, назначенным государством как организованным всенародным коллективом, и в виде коллектива членов кооперативно-колхозных и иных общественных организаций.

§ 2. Граждане как субъекты гражданско-правовой ответственности

1

Для возникновения гражданско-правовой ответственности необходимы три условия: противоправность поведения, виновность правонарушителя, а также причинная связь между его действиями и наступившим результатом. Перечисленные условия не изолированы, не оторваны друг от друга, ибо определенный реальный факт общественной жизни потому и может быть квалифицирован как состав гражданского правонарушения, что он выражается в виде виновного противоправного поведения, повлекшего за собой определенные неправомерные последствия. И лишь при помощи метода теоретической абстракции представляется возможным выделить отдельные элементы состава для их самостоятельного исследования.

Метод такого выделения не только допустим, но и совершенно необходим для полного, правильного и всестороннего познания изучаемого явления. «Когда мы подвергаем мысленному рассмотрению природу или историю человечества или нашу собственную духовную деятельность, – говорит Энгельс, – то перед нами сперва возникает картина бесконечного сплетения связей и взаимодействий…». Несмотря, однако, на то, что этот взгляд верно охватывает общий характер всей картины явлений, он все же недостаточен для объяснения частностей, из которых она слагается, а пока мы не знаем их, нам не ясна и общая картина. Чтобы познавать отдельные стороны (частности), мы вынуждены вырывать их из их естественной или исторической связи и исследовать каждую в отдельности по ее свойствам, по ее особым причинам и следствиям, и так далее».[259] Однако, выделяя в целях научного познания то или иное явление, мы не должны забывать, что это явление «может быть понято и обосновано, если оно рассматривается в его неразрывной связи с окружающими явлениями, в его обусловленности от окружающих явлений».[260] Для специального вопроса об изучении состава гражданского правонарушения эти положения марксистской философии имеют значение в двух направлениях.

С одной стороны, при изолированном исследовании отдельных элементов состава необходимо постоянно иметь в виду состав гражданского правонарушения как единое целое, что должно получить отражение и в определении каждого из его элементов – как противоправности, так и причинной связи и виновности поведения. Это необходимо не только потому, что в реальной действительности все перечисленные элементы состава существуют не разрозненно, а в единстве. Это необходимо также и потому, что в противном случае процесс исследования утратил бы свою практическую перспективу: и вина, и причинность, и противоправность изучаются в юридической науке не ради абстрактной цели познания, а для решения практического вопроса о привлечении к ответственности, которое может последовать лишь при наличии правонарушения в единстве его элементов.

С другой стороны, наряду с изолированным исследованием его отдельных элементов состав гражданского правонарушения должен быть изучен как единое целое, в совокупности этих элементов, в их единстве и взаимосвязи, в их объективно цельном и законченном выражении. В этой связи надлежит выявить те качества, которыми должен обладать субъект ответственности, для того чтобы в его поведении могли быть заключены все признаки, характеризующие состав гражданского правонарушения.

Общим таким качеством является обладание гражданской правосубъектностью. Мы потому и рассмотрели вопрос о содержании гражданской правосубъектности, что субъектом гражданско-правовой ответственности может быть лишь тот, кто вообще является субъектом советского гражданского права.

Однако наличие правосубъектности еще не предрешает вопроса о возможности признания за данным лицом способности к выступлению в качестве субъекта ответственности. Способность быть субъектом ответственности является элементом не право-, а дееспособности, которой, как известно, обладают далеко не все субъекты советского гражданского права. Вместе с тем, поскольку способностью к ответственности не исчерпывается содержание гражданской дееспособности, в качестве субъектов ответственности могут выступать и ограниченно дееспособные лица. Так, по действовавшему до 1949 г. Уставу профсоюзов фабзавкомы, по общему правилу, не обладали правами юридических лиц. Тем не менее Верховный Суд РСФСР признал за ними ограниченную правоспособность – способность заключения сделок по культурно-бытовому обслуживанию членов представляемой ими профсоюзной организации – и ограниченную дееспособность, в частности, способность отвечать по сделкам этого рода. ГКК Верховного Суда РСФСР указала, что в «отдельных конкретных случаях в зависимости от обстоятельств дела нужно признавать ответственным фабзавком в целом, поскольку последний выступил в обороте как самостоятельный участник».[261] Фабзавком, согласно этим указаниям, являлся, следовательно, носителем право– и дееспособности в том смысле, что он мог самостоятельно приобретать ряд прав и обязанностей и отвечать за их осуществление, но у него не было ни полной правоспособности, ни полной дееспособности, так как фабзавком не обладал тогда правами юридического лица.

Но если признание социалистических организаций, не обладающих дееспособностью в полном объеме, способными к ответственности в известных пределах может иметь на практике место лишь в виде редчайшего исключения, то в отношении граждан это правило общим образом сформулировано в законе (ст. 9 и 405 ГК РСФСР) и вызывает ряд вопросов практического характера, требующих своего разрешения. Возникновение гражданской дееспособности, согласно действующему законодательству, зависит от двух факторов: от достижения определенного возраста и от общей способности гражданина отдавать себе отчет в совершаемых действиях и руководить своими поступками. Несмотря, однако, на то, что деликтоспособность возникает у граждан ранее появления у них полной дееспособности, те же факторы оказывают влияние также и на возникновение деликтоспособности как одного из элементов гражданской дееспособности. Они, эти факторы, и составляют, следовательно, те конкретные предпосылки, лишь при наличии которых поведением гражданина могут быть созданы условия привлечения его к гражданско-правовой ответственности.

2

Для случаев ответственности граждан по деликтным обязательствам закон (ст. 405 ГК) устанавливает общее правило о неответственности недееспособных за причиненный ими вред. Правило ст. 405 ГК исходит при этом из абсолютно правильного принципа, согласно которому тот, кто вообще недееспособен, признается неспособным также и к несению гражданско-правовой ответственности. Но тот же вопрос, хотя практически гораздо реже, чем в деликтных обязательствах, может возникнуть и в связи с ответственностью за неисполнение договора, заключенного от имени недееспособного.

Летом 1949 года опекун малолетнего Т., проживавшего в гор. Новгороде и имевшего там на праве собственности жилой дом, решил сдать этот дом в аренду сроком на 3 года в связи с тем, что он вместе с подопечным должен был выехать в другой город к месту своей новой работы. С наступлением осенних дождей выяснилось, что крыша дома протекает, и арендатор письменно затребовал от опекуна разрешение на производство ремонта за счет собственника дома. Но так как опекун поручил производство ремонта своему родственнику, который возложенного на него поручения не выполнил, арендатор впоследствии произвел ремонт за собственный счет с гораздо большими денежными затратами, чем те, которые понадобились бы первоначально, – когда возникла необходимость в сравнительно небольших по объему работах. Поскольку же сумма причитавшейся с арендатора наемной платы не покрывала стоимости ремонта, был предъявлен иск к собственнику дома о ее возмещении. В процессе исполнения судебного решения, вынесенного в пользу арендатора, возник вопрос о том, за счет какого имущества оно должно быть исполнено, ввиду нецелесообразности обращения взыскания на жилой дом.

Представляется, однако, что в приведенном деле, как и в других аналогичных делах, следовало еще в процессе судебного разбирательства поставить другой, более общий и более принципиальный вопрос: кто вообще в таких случаях является надлежащим ответчиком – подопечный или его опекун? Хотя ст. 405 ГК прямого ответа на этот вопрос не дает, но его решение в духе правила ст. 405 ГК не должно вызывать сомнений. «Опекун, – говорится в ст. 86 КЗоБСО РСФСР, – может совершать все сделки, которые мог бы совершить сам подопечный, если бы обладал дееспособностью…» Но если договоры от имени подопечного заключает сам опекун, то он же должен совершить и все действия, необходимые для исполнения заключенного им договора. Возложение на опекуна такой обязанности тем более обосновано, что «опекуны и попечители выступают в защиту прав и интересов подопечных…» (ст. 91 КЗоБСО). Защитить же интересы подопечного, связанные с заключенным от его имени договором, это и значит совершить за счет имущества подопечного действия, необходимые для исполнения договора, и получить встречное удовлетворение от его контрагента. Поэтому в случаях, когда соответствующие действия опекуном не совершаются и вследствие этого причиняются убытки, обязанность по их возмещению должна быть возложена на опекуна. Было бы нецелесообразно применять здесь предлагаемую иногда конструкцию регрессного иска, при которой договорный контрагент должен был бы обращать свои требования к самому недееспособному как к субъекту договора с тем, что последний взыщет затем полное возмещение со своего опекуна. Такая конструкция неприемлема не только потому, что она приводила бы к ничем не оправданному противоположению принципов договорной и деликтной ответственности, но еще и потому, что недееспособный при этих условиях отвечал бы за действия своего опекуна, в полном противоречии с правовым положением последнего, из которого вытекает, что именно опекун отвечает за действия своего подопечного.

Способность к выступлению в качестве субъекта ответственности, будучи элементом дееспособности, появляется у граждан в полном объеме уже в момент возникновения частичной дееспособности, т. е. в возрасте 14 лет. Дело при этом нисколько не меняется от того, что за вред, причиненный частично дееспособными, наряду с ними отвечают их родители или попечители, так как ответственность возлагается на них не в целях ограничения объема ответственности частично дееспособного, а в интересах потерпевшего и, как будет показано впоследствии, в связи с виновным поведением самих родителей или попечителей. Следует также специально подчеркнуть, что изложенное правило действует лишь в области деликтных обязательств и вовсе неприменимо в области договорной ответственности.

Сопоставляя тексты ст. 9 и ст. 405 ГК, надлежит прийти к выводу, что, поскольку для договорных отношений прямо не предусмотрена ответственность родителей или попечителей наряду с несовершеннолетними, последние самостоятельно несут ответственность за убытки, причиненные неисполнением заключенных ими договоров.

Все это дает основание к признанию лиц, обладающих лишь частичной гражданской дееспособностью, полностью способными к выступлению в качестве субъектов гражданско-правовой ответственности.

Считая советского гражданина способным к самостоятельной ответственности ранее, чем он признает его полностью дееспособным, закон вполне сообразуется здесь с нашей советской действительностью. Для самостоятельного вступления в гражданские правоотношения, в целях удовлетворения тех или иных материальных и культурных потребностей гражданина, необходимо взвесить и оценить, в какой мере соответствующие потребности действительно назрели и каким способом следует обеспечить их наиболее целесообразное удовлетворение. Для того же, чтобы признать гражданина способным нести самостоятельную ответственность за свои действия, достаточно, чтобы он мог осознавать свой долг перед обществом и его членами, чтобы в нем было воспитано чувство уважения к этому долгу, чувство бережного отношения к общественным и личным интересам. Это чувство, естественно возникающее в силу самих условий жизни социалистического общества, прививается советским людям и воспитывается в них с детского возраста: в семье и в школе, в пионерских отрядах и в детских учреждениях. Мы вступили бы поэтому в противоречие с реальной действительностью, если бы исходили из того, что допустимо безнаказанное ущемление интересов советских граждан и социалистического общества в целом, пока лицо не достигло того предельного возраста, с которым закон связывает возникновение гражданской дееспособности в полном объеме. Возраст ответственности должен быть, конечно, понижен, по сравнению с возрастом гражданского совершеннолетия. Речь идет лишь о том, чтобы правильно определить этот возраст.

В частности, в связи с тем, что по ряду преступлений, в том числе и по таким имущественным преступлениям, как кража, уголовная ответственность введена для подростков в возрасте 12 лет, может возникнуть мнение о целесообразности соответствующего понижения также и возраста для привлекаемых к гражданско-правовой ответственности. Такое предложение на первый взгляд может показаться тем более заслуживающим внимания, что уголовный закон допускает применение к двенадцатилетним подросткам всех мер наказания, в том числе и конфискации имущества. Но если допустимо в указанном возрасте изъятие имущества в порядке конфискации, то почему же не разрешить обращение взыскания на имущество в порядке гражданско-правовых санкций?

Несмотря, однако, на кажущуюся убедительность всех этих рассуждений, они лишены серьезных оснований. Мы оставляем при этом в стороне вопрос о целесообразности унификации возраста уголовной ответственности по всем видам преступлений, как и тот факт, что абстрактно допустимая возможность применения конфискации имущества подростков на практике не имеет применения. Но предпосылки, из которых исходят уголовный и гражданский законы в решении этого вопроса, существенно отличаются друг от друга. Меры уголовного наказания воздействуют на личность преступника непосредственно. Меры гражданско-правовой ответственности воздействуют на личность правонарушителя, будучи направленными на его имущество. Вследствие этого вполне допустимо несовпадение в возрасте уголовной и гражданско-правовой ответственности, причем если такое несовпадение действительно имеет место, то по указанным причинам возраст гражданско-правовой ответственности должен быть, как правило, выше возраста ответственности уголовной.

Наиболее целесообразно было бы, во изменение действующего законодательства, повысить этот возраст до 16 лет, когда у советских граждан возникает трудовая дееспособность, сохранив ныне действующее правило (14 лет) лишь для деликтной ответственности подростков, фактически работающих и имеющих трудовой доход, а также для всех случаев договорной ответственности лиц, достигших четырнадцатилетнего возраста. Мы при этом исходим не столько из того, что практически лишь при таких условиях имеется реальная возможность возложить на подростка имущественную ответственность (хотя и эти соображения нельзя не учитывать), сколько из оценки воспитательной роли и значения гражданско-правовых санкций вообще.

Оказание воспитательного воздействия в отношении самого правонарушителя, путем обращения взысканий на его имущество, способно обеспечить должный эффект именно в условиях, когда личный труд уже превратился в основной источник доходов данного гражданина, что и может иметь место, как правило, лишь при достижении им возраста трудового совершеннолетия. До наступления этого возраста обращение взыскания на имущество подростков, находящихся обычно на воспитании и содержании своих родителей, имело бы смысл разве только по линии обеспечения интересов потерпевшего.

Но если подойти к этому вопросу с точки зрения практической, то нельзя не признать, что и в настоящее время убытки, причиненные несовершеннолетними, чаще всего возмещаются за счет имущества их родителей. Следовательно, интересы потерпевшего отнюдь не вызывают необходимости в установлении того возраста гражданско-правовой ответственности, который предусмотрен действующим законодательством. Напротив, повышение этого возраста до уровня, когда у граждан возникает трудовая дееспособность, обеспечит не только осуществимость применяемых к подросткам имущественных санкций, но и их должное воспитательное воздействие в отношении советских граждан, выступающих в качестве субъектов гражданско-правовой ответственности.

3

Наряду с возрастом необходимой предпосылкой деликтоспособности гражданина является вменяемость.

Категория вменяемости лишь изредка привлекает к себе внимание цивилистов. Упоминание о ней мы находим в немногих работах по советскому гражданскому праву.[262] Обычно же на вменяемость смотрят как на сугубо криминалистическую категорию. Но это совершенно неправильное мнение, появление которого можно объяснить лишь тем, что, исследуя общее понятие дееспособности как способности приобретать права и обязанности и самостоятельно осуществлять их, цивилисты обычно либо упускают из виду, что дееспособность включает в себя также и способность к ответственности, либо, говоря об этом, не подвергают деликтоспособность (в широком смысле слова) специальному анализу. Криминалисты же, напротив, имеют дело не с дееспособностью вообще, а только с одним из ее элементов – со способностью выступления в качестве субъекта ответственности. Специальный анализ этой способности, проводимый криминалистами, неизбежно приводит их к анализу проблемы вменяемости.

Общее определение вменяемости или, точнее, невменяемости содержится в ст. 10 УК РСФСР. Однако те же по существу критерии, что и в ст. 10 УК, вводит для области гражданского права ст. 8 ГК РСФСР. Так же как и в ст. 10 УК, здесь имеется и медицинский критерий (душевная болезнь или слабоумие) и критерий юридический («неспособность рассудительно вести свои дела»). Но поскольку ст. 8 ГК использует эти критерии для определения случаев, когда лицо вообще должно быть признано недееспособным, а не только неспособным к выступлению в качестве субъекта ответственности, она не употребляет и самого термина «вменяемость» или «невменяемость», как это сделано в ст. 10 УК РСФСР. Быть может, этим и объясняется преимущество ст. 10 УК, по сравнению со ст. 8 ГК, в смысле ее большей точности, так как содержащееся в ней определение невменяемости не исчерпывается одним лишь интеллектуальным моментом («неспособны рассудительно вести свои дела», «не могли отдавать себе отчет в совершаемых ими действиях»), но и включает в себя также волевой момент («не могли руководить своими действиями»). Естественно, оба указанных момента должны быть учтены в общем анализе проблемы вменяемости.

Вменяемость является, прежде всего, предпосылкой виновности. «Лишь при установлении вменяемости лица, – пишет М. М. Исаев, – может быть поставлен вопрос о его виновности».[263] Но отсюда вовсе не следует, что, как утверждает В. С. Трахтеров, «…вменяемость можно определять и как способность быть виновным, стать виновным».[264] Если бы этим исчерпывалось содержание вменяемости, то тогда по таким, например, нормам, как ст. 404 ГК, ответственность могли и должны были нести и невменяемые, поскольку вина не относится этими нормами к числу необходимых условий привлечения к гражданско-правовой ответственности. Законодательство и практика не идут, однако, по такому пути именно потому, что вменяемость – понятие более широкое, чем способность быть или стать виновным. Она включает в себя способность как к совершению правонарушения в целом, так и к несению ответственности за факт его совершения.

«Уголовный закон, – правильно отмечает М. М. Исаев, – обращается лишь к вменяемым лицам; от них закон может требовать совершения определенных действий или воздержания от совершения определенных действий под угрозой применения наказания».[265] Но если определенного поведения закон может требовать только от вменяемых, то только вменяемые могут совершать противоправные действия или, наоборот, допускать противоправное бездействие. Что касается причинной связи, то причинить, конечно, может и невменяемый. Но такая причинность не приобретает значения элемента состава совершенного им правонарушения – не только потому, что она не охватывается предвидением невменяемого,[266] ибо вина не всегда является условием ответственности, а ввиду неспособности невменяемого к совершению правонарушения вообще. Являясь предпосылкой деликтоспособности, вменяемость одновременно с этим выступает и в качестве необходимой предпосылки возложения ответственности, воспитательно-стимулирующее действие которой было бы лишено всякого смысла, если бы она обращалась против невменяемых лиц. Поэтому невменяемые ни в одном случае не могут быть привлечены к ответственности, хотя бы закон и не связывал ее возникновение с виною. Напротив, там, где правовое принуждение мерой ответственности не является, оно вполне применимо и к невменяемым. Например, если в случае спора о праве на жилплощадь суд устанавливает отсутствие у невменяемого права на нее, будет вынесено решение о его выселении, поскольку здесь ставится вопрос не об ответственности, а лишь об установлении субъекта, которому принадлежит спорное право.

Определения невменяемости, широко распространенные в нашей литературе, ограничиваются обычно характеристикой лишь ее юридического критерия, заключающегося в отсутствии у лица способности отдавать себе отчет в своих действиях или руководить своими поступками,[267] между тем как в этих определениях обычно упускается из виду медицинский критерий, имеющий в виду наличие у невменяемого хронической душевной болезни, временного расстройства умственной деятельности или другого болезненного состояния. Видимо, под влиянием этих определений Б. С. Антимонов пришел к выводу, что «признание в нашем законе определенных лиц (т. е. лиц, не достигших определенного возраста. – О. И.) недееспособными основано… на предположении о невменяемости этих лиц».[268] Но если бы наш закон действительно исходил из такого предположения, то это уже была бы чистейшая фикция, так как признание невменяемыми всех детей, не достигших четырнадцатилетнего возраста, не имело бы ничего общего с реальной действительностью. Не говоря уже о существенном различии между нормальным ребенком и ребенком, страдающим психическим заболеванием, невменяемость предполагает неспособность отдавать себе отчет в совершаемых действиях вообще, чего нельзя сказать о детях только потому, что они не достигли определенного возраста. Дети вполне отдают себе отчет во многих совершаемых ими действиях, это обусловлено не только общественным воспитанием, но и самосознанием, все более развивающимся у детей с возрастом. Однако, по разумному предположению советского закона, основанному на всестороннем учете реальных условий жизни в социалистическом обществе, способными отдавать себе отчет в тех действиях, которые влекут за собой гражданско-правовую ответственность, признаются лишь подростки, достигшие определенного возраста.

Следовательно, возраст и вменяемость – не тождественные категории. Они являются самостоятельными предпосылками как деликтоспособности, так и связанной с нею способности к несению ответственности. Поэтому законодатель может, исходя из конкретных условий данного исторического периода, повысить или, напротив, понизить тот предельный возраст, лишь по достижении которого гражданин приобретает способность к выступлению в качестве субъекта ответственности, тогда как невменяемость, напротив, исключает ответственность вообще.

Условия, необходимые для привлечения к гражданско-правовой ответственности, могут быть соединены лишь в поведении вменяемого лица, достигшего определенного возраста, причем в этом случае, т. е. в случае привлечения к ответственности гражданина, указанные условия приобретают то общее выражение, в каком они и будут охарактеризованы в дальнейшем изложении. Поэтому их последующий анализ будет исходить из общего предположения о том, что привлекаемое к ответственности лицо вменяемо и достигло определенного установленного в законе возраста.

§ 3. Юридические лица как субъекты гражданско-правовой ответственности

1

Можно без всякого преувеличения сказать, что ни одна другая специальная проблема советского гражданского права не способна в такой мере служить критерием оценки правильности той или иной теории юридического лица, как проблема гражданско-правовой ответственности. В процессе общего исследования гражданской правосубъектности социалистических организаций ставится и решается вопрос о конкретных людях, взаимные отношения которых выражаются и закрепляются в институте юридического лица. В анализе же специальных проблем, в частности проблемы ответственности по советскому гражданскому праву, в полной мере проявляется практическая пригодность предложенного тем или иным автором общего решения.

Подходя с этой точки зрения к оценке теории, отождествляющей юридическую личность хозорганов с самим социалистическим государством, нельзя не отметить, что она не в состоянии объяснить ни одного вопроса, возникающего в конкретной практической области – в области ответственности юридических лиц. Если считать, что за каждым социалистическим хозорганом стоит советское государство в целом и только оно, то тогда и все условия ответственности – противоправность, вина, причинная связь – должны быть объединены в лице советского государства, а это означало бы, что в каждом случае возложения ответственности на хозорган виновным в совершении правонарушения является весь советский народ, организованный в государство единый всенародный коллектив. Едва ли советский суд или арбитраж, опираясь на такую теорию, мог бы прийти к плодотворным выводам в процессе рассмотрения конкретных гражданских дел.

Значительные затруднения в объяснении оснований ответственности юридических лиц испытывают также сторонники теории, рассматривающей в качестве носителей гражданской правосубъектности хозорганов их директоров. Иногда причинение вреда действительно является результатом виновного действия или бездействия администрации юридического лица. Таковы, например, случаи причинения увечья вследствие непринятия администрацией мер по обеспечению предприятия необходимыми средствами безопасности. В одном из уголовных дел, рассмотренных Ленинградским городским судом, вина директора научно-исследовательского института выразилась в том, что он отдал распоряжение шоферу легковой машины вести ее с превышением дозволенной скорости, а когда машина наскочила на группу детей, находившихся вместе с воспитательницей детского сада на прогулке, он приказал шоферу увеличить скорость с тем, чтобы скрыться от преследования. Однако в большинстве случаев внедоговорный вред причиняется действиями не самой администрации, а других работников юридического лица. Для обоснования ответственности юридических лиц в делах подобного рода обычно выдвигается известная конструкция вины администрации при выборе работника и осуществлении надзора за ним.[269] В свете этой конструкции ответственность юридических лиц, если вред причинен их рабочими и служащими, выступает уже как ответственность не за свои собственные, а за чужие действия. Противопоставление администрации юридического лица его рабочим и служащим доведено здесь, таким образом, до крайнего предела: администрация государственной социалистической организации отождествляется с нею; рабочие и служащие, напротив, объявляются посторонними для нее лицами, выполняющими лишь поручение хозоргана. Применение подобной теории на практике означало бы, что, установив вину конкретных работников, суд не мог бы еще возложить ответственность на юридическое лицо, если бы не удалось доказать связи между виновными действиями работников и виною администрации в их выборе и в осуществлении надзора за ними.

Но судебно-арбитражная практика в разрешении таких дел идет совершенно иным путем. Ленинградская бумажная фабрика № 2 производила для Окуловского целлюлозно-бумажного комбината набивку бумагой каландровых валов. Очередную партию валов, сданных заказчику в январе 1951 г., последний забраковал, так как в процессе их использования было установлено, что набивка бумагой произведена с недостаточной плотностью, вследствие чего образовались так называемые воздушные подушки между стержнем вала и бумагой. Фабрика пыталась уклониться от уплаты штрафов за недоброкачественность исполнения работ на том основании, что она была лишена возможности проверить их качество, так как подобная проверка потребовала бы вскрытия каждого вала. Вместе с тем фабрика сообщила, что ею привлечены к материальной ответственности конкретные виновники брака. Этого и было достаточно, чтобы у арбитража Министерства лесной и бумажной промышленности СССР, рассматривавшего данное дело, не оставалось никаких сомнений в виновности фабрики и в необходимости возложить на нее материальную ответственность. И хотя администрация ответчика обратила внимание арбитража на то, что она сделала все от нее зависящее в области надзора за выполнением работ, это обстоятельство не было, да и не могло быть учтено в вынесенном арбитражем решении.

Выявив вину конкретного работника, арбитраж обычно и не ставит перед собой вопроса о вине администрации. Так, в деле по иску Ленинградского химико-фармацевтического завода № 1 к тресту Ленавтогруз вина ответчика выразилась в том, что его шофер, доставляя из Москвы марлю для истца, погрузил ее на загрязненную автомашину и тем привел марлю в состояние полной негодности, что вызвало причинение заводу убытков в размере стоимости 34 000 метров марли. Ответчик не был виновен в выборе шофера, который обладал достаточной квалификацией, и не мог во время поездки осуществлять надзор за ним. Но ответчик, бесспорно, виновен, и эта виновность выразилась в вине его работника, а потому и иск был удовлетворен Ленинградским городским арбитражем в полной сумме.

Следует вообще заметить, что конструкция вины в выборе работника и в надзоре за ним рассчитана главным образом на деликтную ответственность юридических лиц, хотя и в этой области она лишена практического смысла. Что же касается ответственности договорной, то ее, по существу, и не имели в виду сторонники названной конструкции. Между тем задача заключается в том, чтобы разработать общие принципы ответственности юридических лиц, независимо от того, в какой сфере гражданских правоотношений они выступают. Ответ на такой более общий вопрос дается Р. О. Халфиной в тезисах доклада, сделанного ею в 1949 г. в Институте права АН СССР. «Понятие собственной вины юридического лица, – говорится в тезисах, – неразрывно связано с организацией деятельности последнего… Положительной обязанностью юридического лица является надлежащая организация его деятельности, исключающая неправомерное причинение вреда другим лицам. Невыполнение этой обязанности составляет собственную вину юридического лица».[270]

В этом высказывании обращает на себя внимание, прежде всего, проводимое автором отождествление неправомерности поведения с виною: раз не выполнена обязанность по обеспечению надлежащей организации деятельности юридического лица, значит оно виновно, или, иначе говоря, если совершено противоправное действие, то значит имеется и вина. Но это равносильно вообще отрицанию за виною какого бы то ни было практического значения, равносильно превращению вины в момент чисто формального характера. Кроме того, подобный взгляд на вину юридических лиц не укладывается в рамки ни одного из числа общих определений вины, выдвинутых в советской литературе, ибо какие бы разнообразные теории вины различными авторами ни предлагались, все они признают, что вина есть, в первую очередь, психическое отношение лица к его неправомерному поведению. В противоположность этому, Р. О. Халфина считает, что вина юридического лица – это и есть самое неправомерное поведение определенного круга его работников.

Правда, в дальнейшем автор указывает: «Организация деятельности юридического лица осуществляется как его органами, так и отдельными рабочими и служащими в пределах их компетенции… Если при наличии надлежащей деятельности юридического лица вред причинен в результате неправомерного поведения конкретного исполнителя, вина этого исполнителя является его индивидуальной виной и не может служить основанием для ответственности юридического лица».[271]

Можно предположить, следовательно, что так же как и противоправные действия отдельных исполнителей, так и неправомерные действия работников, организующих деятельность юридических лиц, должны быть виновными в общем значении этого понятия, чтобы мог возникнуть вопрос об ответственности. Но тогда остается нерешенным другой вопрос. Каким бы широким ни был круг работников, организующих деятельность юридических лиц, – а расширение этого круга уже само по себе является отступлением от взгляда на юридическое лицо как на администрацию последнего, – за его пределами все же остается большое число рабочих и служащих, осуществляющих чисто исполнительские функции. Как же быть, если в ходе судебно-арбитражного разбирательства ничего, кроме вины таких работников, установить не удалось? Освобождать юридическое лицо от ответственности? Настаивая на этом, Р. О. Халфина, по существу, возвращает нас, по крайней мере в области практической, к тем же выводам, которые вытекают из конструкции вины администрации в выборе работника и в осуществлении должного надзора за ним, если, конечно, не отождествлять вину юридического лица с самим фактом причинения деятельностью его работников неправомерных последствий.

Таким образом, ни теория государства, ни теория директора не могут быть использованы для обоснования и объяснения ответственности юридических лиц по советскому гражданскому праву. Эта задача, неразрешимая для всех других теорий советского юридического лица, оказывается, однако, вполне разрешимой для теории коллектива. Если юридическое лицо – это коллектив трудящихся, коллектив рабочих и служащих во главе с назначенным государством ответственным руководителем хозоргана или коллектив членов кооперативно-колхозной организации, то и действия участников этого коллектива, совершенные в связи с выполнением их трудовых функций, являются действиями самого юридического лица. Поэтому и в тех случаях, когда вред причиняется не органами, а иными работниками юридического лица, ответственность последнего является ответственностью не за чужие, а за свои собственные действия. Но это означает, что для возложения материальной ответственности на юридическое лицо необходимо, чтобы все предусмотренные законом условия ее возникновения – вина, причинная связь и неправомерный характер причинившего вред поведения – были сосредоточены в действиях работников юридического лица, совершенных ими в процессе и в связи с выполнением их трудовых функций. Ввиду этого общие выводы, которые будут нами в дальнейшем сформулированы в отношении условий возникновения гражданско-правовой ответственности, в равной степени применимы как к гражданам, так и к юридическим лицам. Речь может идти лишь о двух особенностях, характерных для ответственности юридических лиц и не возникающих в случаях возложения ответственности на гражданина.

Первая особенность заключается в том, что так как юридическое лицо представляет собой коллективное образование, то и условия привлечения его к гражданско-правовой ответственности зачастую возникают не в результате действий одного какого-либо работника, а вследствие недостатков в работе ряда звеньев или участков (цехов, бригад, отделов) данной хозяйственной организации. В таких случаях не только отдельные условия, но даже и некоторые элементы условий, с наличием которых закон связывает возникновение гражданско-правовой ответственности, оказываются рассредоточенными между действиями отдельных работников юридического лица. Однако это обстоятельство никакого влияния на решение дела по существу оказать не может, ибо все эти условия сосредоточиваются в деятельности юридического лица как целого, а потому оно и должно нести материальную ответственность.

Ленинградский завод охотничьего снаряжения изготовил в 1950 г. знаки с фирменными наименованиями для одного из своих периферийных заказчиков, который от принятия этих знаков отказался ввиду того, что изготовитель, несмотря на уведомление заказчика, не включил в них новое наименование последнего, а надписи на знаках не были в достаточной мере отшлифованы, что делало их трудно различимыми. Брак явился здесь результатом того, что руководство завода не изменило рабочего задания своим цехам в соответствии с уведомлением заказчика об изменении его наименования; кроме того, для изготовления знаков были избраны дефектные материалы, цеха не обеспечили их должной обработки, а отдел технического контроля допустил выпуск недоброкачественной продукции. Налицо совокупность неправомерных действий различных участков и звеньев предприятия-изготовителя. Но так как все эти действия выражают деятельность одной и той же хозяйственной организации, она и должна нести ответственность за вызванные ими последствия.

Вторая особенность ответственности юридического лица заключается в том, что, возместив убытки потерпевшему, оно вправе вслед за этим в порядке регрессного иска переложить ответственность за убытки на работника, являющегося конкретным виновником их причинения. Возможность предъявления регрессного иска ни в какой мере не укрепляет, однако, позиции тех авторов, которые считают, что в случаях причинения вреда работниками юридических лиц последние несут ответственность за чужие действия. Дела по таким искам разрешаются, как известно, на основе норм трудового законодательства, в то время как юридическое лицо несет ответственность на основе норм советского гражданского права. Это означает, что предъявление регрессного иска к работнику осуществимо лишь постольку, поскольку своими действиями он нарушает одновременно как гражданско-правовые обязанности юридического лица, так и свои собственные трудовые обязанности перед юридическим лицом.

То, что криминалисты назвали бы «идеальной совокупностью» двух правонарушений, служит здесь основанием для предъявления двух исков: одного к юридическому лицу, а другого – со стороны юридического лица к конкретному виновнику. Когда же такой «идеальной совокупности» нет, когда действия работника нарушают только гражданско-правовые обязанности юридического лица, как это, например, имеет место в обязательствах по возмещению вреда, случайно причиненного источником повышенной опасности, возможность предъявления регрессного иска исключается. Следовательно, юридическое лицо всегда отвечает за действия своих работников, как за свои собственные действия. Но так как, входя в состав коллектива юридического лица, работник в то же время состоит в трудовых правоотношениях с последним, нарушение этих отношений дает юридическому лицу право на предъявление к работнику иска, который в зависимости от конкретных обстоятельств дела может быть либо прямым, либо регрессным.

Необходимо также отметить, что факт совершения юридическим лицом правонарушения зачастую устанавливается и при отсутствии у суда или арбитража данных в отношении всех конкретных виновников правонарушения. Так, получив от своего заказчика забракованные им два чехла для охотничьих ружей, Ленинградский завод «Военохот» смог установить по пометкам бракера изготовителя только одного из них, а изготовителя второго чехла выявить не удалось. Несмотря на то, что в обоих случаях основным виновником брака был изготовитель, денежный начет в размере стоимости второго чехла администрация завода произвела в отношении бракера, вследствие небрежности которого не удалось выявить бракодела. Вместе с тем для решения дела по спору между заводом и получателем его продукции это обстоятельство не могло иметь какого-либо значения, так как кто бы ни был конкретным виновником выпуска брака, этот факт сам по себе явился результатом недозволенных действий, совершенных заводом в целом.

Отмеченные особенности правового положения юридического лица как субъекта ответственности не оказывают, таким образом, существенного влияния на установленные законом общие условия применения к правонарушителю гражданско-правовых санкций. Все равно, привлекается ли к ответственности гражданин или юридическое лицо, необходимо, во всяком случае, чтобы совершенное ответчиком действие было противоправным и виновным по своему характеру и чтобы между этим действием и наступившим результатом существовала причинная связь. Если все перечисленные условия создаются поведением работников социалистической организации как членов коллектива, образующего ее юридическую личность, последняя и будет привлечена в качестве субъекта ответственности по советскому гражданскому праву.

2

В анализе правового положения юридического лица необходимо учитывать наряду с его коллективной природой также и специфический характер его право– и дееспособности. Одна из существенных особенностей правоспособности юридических лиц, отличающих ее от правоспособности граждан, состоит в том, что эта правоспособность является специальной по своему характеру. Советскому гражданскому праву неизвестны юридические лица, обладающие общей правоспособностью, так как это противоречило бы самой природе социалистического общества и в первую очередь закону его планомерного развития, предполагающему строгое распределение хозяйственных и иных функций между различными социалистическими организациями и точную координацию их деятельности во взаимоотношениях друг с другом. Поскольку же правоспособность, а соответственно этому и дееспособность советских юридических лиц носит специальный характер, то такой же специальной является и их способность к выступлению в качестве субъектов гражданско-правовой ответственности.

Это обстоятельство имеет важное практическое значение для определения того круга случаев, когда юридическое лицо вообще может быть привлечено к гражданско-правовой ответственности.

Юридическое лицо есть коллектив – коллектив рабочих и служащих во главе с его ответственным руководителем в хозорганах, коллектив членов в кооперативно-колхозных организациях. Но лица, являющиеся участниками коллектива, в то же время выступают вне этого коллектива как самостоятельные субъекты права. Совершенно очевидно, что эти случаи должны быть четко отграничены друг от друга для правильного определения субъекта ответственности по каждому конкретному делу. Критерием такого разграничения и служит специальная право– и дееспособность юридических лиц, включающая в себя и их специальную способность к гражданско-правовой ответственности. Специальная право– и дееспособность юридических лиц основана на специальном характере их деятельности. Поэтому, хотя юридическое лицо и есть коллектив трудящихся, тем не менее не всякое действие, совершенное участниками данного коллектива, может рассматриваться как действие самого юридического лица. Виновные противоправные действия, причинившие вред, должны быть совершены участником коллектива в связи с тем участком работы, на который он поставлен, чтобы мог возникнуть вопрос о привлечении к ответственности самого юридического лица. Такие действия не входят, конечно, в круг деятельности данного юридического лица, ибо юридические лица в нашей стране создаются для осуществления правомерной, дозволенной и служащей интересам всего общества деятельности, но отнюдь не для совершения неправомерных действий. Но если эти действия находятся в прямой связи с деятельностью юридического лица, в том смысле, что данным работником они только и могли быть совершены в силу выполняемых им трудовых функций, ответственность за наступивший результат должно нести юридическое лицо.

С этой точки зрения следует признать ошибочными решения народных судов гор. Ленинграда, возложивших обязанность по возмещению ущерба на 6-ю мебельную фабрику за увечье, причиненное одному из ее работников во время драки в цеху, или на контору Заготскот Шимского р-на за увечье, причиненное в целях ограбления одному из ее погонщиков другим погонщиком во время перегона скота по заданию конторы. В обоих случаях действия причинителей потому не могут рассматриваться как действия самих юридических лиц, что они были совершены лишь во время исполнения служебных обязанностей, но ни в какой связи с их исполнением не находились.

Напротив, по иску Н. к родильному дому им. Снегирева в гор. Ленинграде народный суд вынес правильное решение, взыскав с ответчика ущерб, причиненный истице вследствие того, что медицинская сестра родильного дома произвела неправильное введение капель ляписа в глаза ее ребенка, повлекшее за собой полную утрату зрения новорожденным, ибо действия медицинской сестры прямо вытекали из ее служебных обязанностей, хотя и были совершены не должным, а, наоборот, преступным образом.

Наряду с тем, что юридические лица обладают специальной гражданской правоспособностью, они могут также совершать и определенные действия административно-правового характера, если они являются органами социалистического государства. Совершение таких действий относится преимущественно к компетенции государственных учреждений. Но в известной мере они совершаются и в государственных предприятиях, например, когда директор предприятия выполняет функции начальника объекта противовоздушной обороны или когда лоцман государственного пароходства отдает распоряжения по проводке морского судна в фарватер порта, а также и в ряде других случаев.

Устанавливая особые правила ответственности государства за вред, причиняемый действиями его должностных лиц, ст. 407 ГК имеет, следовательно, в виду не особенности субъекта ответственности, а особые свойства действия, причинившего вред; таким действием, подпадающим под особые правила ст. 407 ГК, может быть лишь акт власти.[272] Поэтому для правильного решения вопроса о том, должен ли госорган нести ответственность по общим правилам советского гражданского права или на основе специальной нормы ст. 407 ГК, необходимо установить, связано ли действие, причинившее вред, с его гражданской или административной правоспособностью. Именно так и решает этот вопрос в своем постановлении от 10 июня 1943 г. «О судебной практике по искам из причинения вреда»[273] Пленум Верховного Суда СССР, когда он указывает, что по правилам ст. 407 ГК «подлежат разрешению иски, предъявленные к государственным учреждениям о возмещении за вред, причиненный неправильными служебными действиями должностных лиц в области административного управления» (курсив наш. – О. И.). «Ответственность за убытки, – говорится в том же постановлении, – причиненные действиями должностных лиц при выполнении ими хозяйственных или технических функций данного учреждения, определяется по общим правилам ст. 403 ГК РСФСР и соответствующих статей ГК других союзных республик» (курсив наш. – О. И.).

Между тем необходимой четкости в решении этого вопроса нет в практике не только низовых судебных органов, но и Верховного Суда СССР, что особенно ярко выражено в разрешении дел о возложении материальной ответственности на больничные учреждения. В одном из своих недавних определений (определение по делу № 03/514 по иску М. к больнице о возмещении вреда) ГСК Верховного Суда СССР освободила больницу от материальной ответственности за вред, причиненный в результате неправильного лечения, на том основании, что, будучи учреждением, больница могла бы, согласно ст. 407 ГК, отвечать лишь в случаях, прямо указанных в законе. Те же судебные органы, которые исходят в случаях привлечения к ответственности за причинение ущерба государственным учреждениям не из особенностей субъекта ответственности, а из характера совершенных действий, не считают иногда возможным возлагать на больницы ответственность по общим правилам ст. 403 ГК потому, что лечение безусловно не относится к разряду «хозяйственных» операций и его не всегда можно подвести под понятие «технические функции». Некоторые суды гор. Ленинграда в решениях, подтвержденных ГСК Верховного Суда РСФСР, находили выход в том, что объявили больничные учреждения источниками повышенной опасности, возложив на них ответственность за причиненный вред по правилам ст. 404 ГК.

В действительности же, употребляя в своем постановлении термины «хозяйственные» и «технические» функции, Пленум Верховного Суда СССР имел в виду более широкие понятия, а именно – действия, вытекающие из специальной гражданской правоспособности госоргана, в отличие от актов власти как действий, связанных с его административной правоспособностью. Эти критерии и должны быть положены в основу решения вопроса о том, когда надлежит привлекать к ответственности конкретного виновника или юридическое лицо, в каких случаях последнее должно отвечать на основе общих или специальных правил ответственности по советскому гражданскому праву.

Мы останавливались до сих пор лишь на характеристике значения, которое специальная правоспособность юридических лиц имеет для привлечения их к деликтной ответственности. В области договорных отношений тот же вопрос возникает в случаях, когда суду или арбитражу приходится устанавливать не ответственность за исполнение уже заключенного договора, а правомерность его заключения вообще.

Иногда считают, что действия, совершаемые в процессе заключения договоров, порождают ответственность деликтную, а не договорного характера, так как последняя возникает лишь при наличии определенных отношений между конкретными лицами, фактически отсутствующих до тех пор, пока договор не заключен. Однако, не говоря уже о планово-договорных обязательствах, в силу которых определенные отношения между конкретными лицами возникают на основе плана еще до заключения договора, даже и в применении к противозаконным договорам, в том числе к договорам, заключенным юридическими лицами в нарушение их специальной правоспособности, – подобный взгляд нельзя признать правильным. Разумеется, заключение противозаконных договоров есть деяние противоправное. Но это деяние совершается либо в ходе переговоров о заключении договора (обман, угроза, насилий), либо в результате его заключения (договоры, противные закону или плану, совершенные в обход закона или к явному ущербу для государства). Поэтому в процессе признания таких договоров недействительными ставятся и решаются вопросы, возникающие именно на почве договорного права: соблюдена ли установленная законом форма договора; были ли обман и угроза настолько существенными, чтобы побудить второго контрагента к заключению договора; не выходит ли цель данного конкретного договора за пределы целей, для достижения которых вообще могут заключаться договоры в нашей стране и т. п. Возврат имущества, переданного по такому договору, осуществляется вследствие признания договора недействительным, а не в силу норм о деликтной ответственности и не на основе особого виндикационного иска, так как к такому возврату принуждается зачастую и невиновное лицо (например, при двусторонней реституции), вне учета имеющих значение для виндикационного иска моментов добросовестности. Наконец, и возмещение убытков потерпевшему контрагенту производится по правилам договорного права с учетом любой степени им самим допущенной вины, а не на основе норм о деликтной ответственности, допускающих освобождение причинителя от обязанности возместить вред лишь при грубой неосторожности потерпевшего.

Безусловно, ответственность за заключение противозаконного договора отличается своими особенностями по сравнению с ответственностью за неисполнение законного договора в связи с тем, что она может выражаться иногда в такой особой санкции, как взыскание имущества одной или обеих сторон в доход государства. Однако эти особенности обусловлены не тем, что такая ответственность выходит за пределы договорной ответственности, а специфическим характером совершаемого при этом правонарушения, ущемляющего главным образом, а иногда и исключительно интересы государства.

Практическая значимость в рассматриваемой области отношений принципа специальной правоспособности юридических лиц состоит в том, что последние могут заключать лишь такие договоры, которые необходимы для осуществления деятельности, прямо очерченной в уставе юридического лица или определенной общим образом в характере возложенных на него задач.

Договоры, заключенные в отступление от этого принципа, признаются недействительными как противоуставные или противоречащие общему целевому назначению данной организации.

В связи с тем, что деятельность социалистических организаций чрезвычайно многообразна и многогранна (она зачастую включает в себя, помимо основного профиля работы предприятия, производство цехов ширпотреба, культурно-бытовое обслуживание рабочих и служащих и т. п.), их контрагенты не всегда могут знать о нарушении принципа специальной правоспособности в данном конкретном договоре. Не дает ли это оснований признавать недействительными лишь такие договоры, которые существенно ущемляют указанный принцип? Поскольку в специальной правоспособности выражается плановая деятельность социалистических организаций, никакие отступления от нее, – все равно, существенные или несущественные, – недопустимы. «Круг сделок, которые вправе совершать организация, – указывает Д. М. Генкин, – не определяется каким-либо исчерпывающим перечнем и не ограничивается лишь теми сделками, которые являются основным содержанием деятельности этой организации. Организация может совершать самые разнообразные единичные сделки, но при условии, что эти сделки, сопутствующие основной деятельности организации, диктуются целью этой организации, установленной в ее уставе или в положении о ней».[274] Что же касается интересов контрагента, то они получают достаточную защиту в установившейся практике применения штрафных санкций за заключение и исполнение противозаконных договоров с обязательным учетом вины их участников.

Специальная правоспособность юридических лиц, нарушаемая заключением противоуставных договоров, должна быть защищена как от их контрагентов, так и от попыток самого юридического лица выйти за пределы его правоспособности. Вот почему и было признано неправильным постановление Пленума Верховного Суда РСФСР от 16 мая 1927 г., не допускавшее применения установленной ст. 147 ГК санкции к отношениям между хозорганами, а также между ними и кооперативно-колхозными организациями. В целях всемерного укрепления и охраны плановой и хозяйственно-финансовой дисциплины Пленум Верховного Суда СССР, отменив упомянутое постановление, разъяснил в своем постановлении от 16 июля 1939 г. судебным органам, что «ст. 147 ГК РСФСР и соответствующие статьи ГК других союзных республик должны применяться также к сделкам, по которым в качестве сторон выступают государственные или общественные учреждения или предприятия».[275]

При всей принципиальной правильности этого указания в целом оно нуждается, однако, в ряде уточнений, потребность в которых давно уже назрела в практике судебных и арбитражных органов. Достаточно сослаться, в частности, на судебную и административную практику по делам о признании недействительными противозаконных договоров, заключенных с колхозами, которая идет, как правило, по пути не изъятия колхозного имущества в доход государства, а возвращения его колхозам. Аналогично решаются в ряде случаев и другие дела по спорам между социалистическими организациями.

Приведем в качестве примера одно из дел, рассмотренных Ленинградским городским арбитражем. Главный инженер одного из государственных предприятий добился заключения от имени предприятия договора с промысловой артелью на изготовление измерительных инструментов, несмотря на то, что выполнение таких работ не входило в уставную деятельность артели. Часть выполненных артелью работ была заказчиком забракована, в связи с чем и возник гражданский спор. В ходе арбитражного рассмотрения дела было установлено, что главный инженер упомянутого предприятия работал также и в качестве консультанта в артели, причем, в соответствии с состоявшимся между ними соглашением, размер вознаграждения исчислялся для инженера в виде процента от стоимости продукции, в связи с производством которой он давал артели техническую консультацию.

Этим, собственно, и было вызвано заключение по инициативе главного инженера государственного предприятия противоуставного договора с промысловой артелью.

Арбитраж допустил ошибку в квалификации данного договора, признав его недействительным как заключенного с явным ущербом для государства.

Но независимо от этого перед арбитражем возник также вопрос о судьбе имущества, переданного контрагентами в порядке исполнения договора друг другу. Допустимо ли здесь применение санкции ст. 147 ГК в отношении обоих контрагентов, в том числе и по отношению к государственному предприятию?

В делах подобного рода необходимо, на наш взгляд, различать две возможные ситуации. Противоуставные, как и вообще противозаконные договоры, могут заключаться вследствие того, что те или иные должностные лица организаций пытаются незаконным способом удовлетворить интересы самих этих организаций. В таких случаях к данной организации должна быть применена санкция ст. 147 ГК, так как здесь перед нами деятельность самого юридического лица, вышедшая, однако, за пределы его специальной правоспособности или вообще нарушающая нормы советского договорного права. Но противоуставные, а также другие противозаконные договоры иногда заключаются в целях наживы отдельных лиц или в иных целях, связанных с нанесением вреда самой организации, от имени которой договор заключен, как это, например, выявилось в практике послевоенных лет по гражданским колхозным делам. Такие договоры не выражают деятельности юридического лица, а, напротив, само юридическое лицо должно быть защищено от их совершения при помощи мер уголовной, материальной и иной ответственности, возлагаемой на конкретных виновников. Применять и в этих случаях к социалистической организации санкцию ст. 147 ГК – значит лишить правовой защиты те конкретные интересы, ввиду которых соответствующие договоры признаются по закону недействительными.

Поэтому, признавая недействительными договоры, заключенные в ущерб интересам колхозов, суды во всех случаях принимают решения о возврате колхозам принадлежащего им имущества или о компенсации стоимости последнего. В том же плане соответствующим изменениям должно подвергнуться и цитированное выше постановление Пленума Верховного Суда СССР от 16 июля 1939 г.

Не менее спорным является и вопрос о том, подлежит ли применению санкция ст. 147 ГК к уже исполненным или также к заключенным, но еще не подвергшимся исполнению противозаконным договорам.

В ряде судебных решений последнего времени дается распространительное толкование ст. 147 ГК с тем, что в доход государства взыскивается не только переданное, но и подлежащее передаче по противозаконному договору имущество.[276] Допустимо ли, однако, превращение подобного толкования ст. 147 ГК в общее правило, особенно в применении к договорным отношениям между социалистическими организациями? Из-под действия этого правила следовало бы прежде всего полностью исключить договоры, в которых ни одна из сторон не успела еще произвести исполнение, так как в противном случае у контрагентов по противозаконному договору отпал бы стимул к его неисполнению.[277] Остаются, следовательно, лишь такие противозаконные договоры, в которых одна сторона, получив исполнение от своего контрагента, уклоняется от представления ему встречного удовлетворения. Чаще всего в таком положении оказывается плательщик, а не контрагент, обязавшийся предоставить по договору имущество, так как, согласно существующим правилам расчетов между социалистическими организациями, деньги обычно уплачиваются против сданной продукции. В этих условиях нет препятствий ко взысканию в доход государства как полученного плательщиком имущества, так и денежной суммы, которую он обязался уплатить своему контрагенту. Но иногда вследствие либо нарушения действующих расчетных правил, либо производства в одногородних отношениях расчетов по платежному поручению плательщика исполнившим договор оказывается именно плательщик, между тем как второй контрагент уклоняется от передачи обусловленного по договору имущества.

А. В. Венедиктов полагает, что и в этих случаях, с учетом особой злостности контрагента, к нему должна быть применена санкция ст. 147 ГК РСФСР.[278] Но дело в том, что контрагент, заключивший противозаконный договор, уже допустил особую злостность, тем более что судебная практика исходит из общего правила о применимости санкции ст. 147 ГК лишь к виновным участникам противозаконных договоров. Поэтому критерий, предложенный А. В. Венедиктовым (особая злостность), едва ли может иметь практическое значение, так как с этой точки зрения имущество контрагента, не успевшего исполнить противозаконный договор, во всех случаях подлежало бы изъятию в доход государства. В действительности же решение вопроса зависит от характера самого имущества. Если таковым является излишнее оборудование или непланируемые материалы, они подлежат изъятию в доход государства в виде санкции за правонарушение. Применение того же порядка к действующему оборудованию или к фондируемым и планируемым материалам могло бы вызвать прорывы в плановой деятельности социалистической хозяйственной организации. В таких случаях целесообразнее вести борьбу с противозаконными договорами не при помощи санкции ст. 147 ГК, а методами дисциплинарной и уголовной ответственности, применяемыми к конкретным виновникам.

Противозаконные сделки, заключаемые иногда юридическими лицами, являются одной из наиболее опасных форм нарушения плановой и финансово-хозяйственной дисциплины. Особое место среди них занимают сделки, заключенные в нарушение принципа специальной правоспособности юридических лиц, так как они прямо посягают на выработанные в советском праве формы юридического опосредствования объективного действия закона планомерного развития социалистического народного хозяйства. Борьба с этими сделками всеми мерами правового, экономического и общественного воздействия имеет важное значение в общем деле борьбы за выполнение плана, за дальнейшее укрепление государственной дисциплины в СССР. Вместе с тем принцип специальной правоспособности юридических лиц определяет собою и научный анализ тех условий, лишь при наличии которых юридическое лицо может выступать в качестве субъекта гражданско-правовой ответственности.

Глава III