Объект и формы противоправного поведения
§ 1. Объект гражданского правонарушения
1
Обычно противоправным называют поведение, нарушающее нормы советского права. Однако такое определение противоправности поведения может иметь лишь предварительное значение, так как оно ограничивается правовой нормой, не указывая на те социалистические общественные отношения, которые в результате правонарушения ущемляются.[279] Между тем общественное значение правовой нормы, выражающей волю советского народа, определяется самой ее природой как установленного или санкционированного государством правила поведения людей, притом такого правила, которое носит общий характер[280] и потому применяется не только к единичным, а к периодически повторяющимся общественным отношениям. Вследствие тесной взаимосвязи, существующей между нормами советского права и закрепленными в них социалистическими общественными отношениями, нарушение правовой нормы всегда предполагает нарушение этих отношений, как и наоборот, противоправное нарушение регулируемого законом общественного отношения является вместе с тем ущемлением самой законодательной нормы.
Отрицание хотя бы одного из отмеченных моментов, характеризующих природу противоправного поведения, является результатом непонимания сущности взаимосвязи нормы и правоотношения, которое в свою очередь ведет либо к нормативизму в теории, либо к правовому нигилизму на практике.
Норма относится к правоотношению прежде всего, как абстрактное к конкретному: в норме права выражен общий характер регулируемых ею общественных отношений; каждое отдельное правоотношение представляет собой конкретный вид юридической связи, который соответствует абстрактной структуре правоотношения, выраженной в норме права. Далее, норма относится к правоотношению, как необходимое к случайному: в нормах советского права выражается необходимость в правовом урегулировании определенного круга социалистических общественных отношений; каждое отдельное правоотношение, возникающее на этой основе, представляет собой частный случай общественной необходимости, выраженной в норме права. Вместе с тем норма относится к правоотношению, как возможность к действительности: в норме права заключена возможность установления правоотношений при наличии определенных условий, предусмотренных в самой норме; эта возможность превращается в действительность, благодаря установлению конкретных правоотношений в соответствии с предусмотренными нормой условиями.
Было бы, однако, неправильно рассматривать связь между нормой и правоотношением, как связь целого и части или как связь видимости и сущности, так как это неизбежно привело бы либо к отождествлению нормы и правоотношения, к сведению нормы права к совокупности регулируемых ею отношений, либо к снижению практической ценности правовой нормы, к пренебрежению нормой как внешней видимостью, к признанию на практике решающего значения за самими отношениями, независимо от содержания соответствующей нормы права. И то и другое повлекло бы за собой нигилистическое отношение к закону, что нанесло бы значительный вред делу и принципу социалистической законности.[281] С другой стороны, не менее ошибочным был бы противоположный взгляд, абсолютизирующий правовую норму и отрывающий ее от реальных общественных отношений, так как подобная нормативистская позиция, для которой норма права – все, а реальные общественные отношения – ничто, порывает с учением марксизма о праве как надстроечном явлении, определяемом характером и содержанием экономического базиса общества, и ведет в болото буржуазного идеализма.
В силу диалектической взаимосвязи, существующей между нормой права и правоотношением, невозможно нарушить правовую норму без нарушения конкретного правоотношения, как и нельзя нарушить правоотношение, не нарушив в то же время закрепляющей его правовой нормы.[282] Следовательно, норма и правоотношение представляют собой единый объект посягательства при совершении гражданского правонарушения, однако в пределах этого единства сохраняется различие между нормой и правоотношением.
Единство нормы и правоотношения как объекта, на который направляется противоправное поведение, и вместе с тем различие между ними постоянно учитываются в судебно-арбитражной практике по рассмотрению гражданских споров.
В решении вопроса о наличии у потерпевшего права на иск, а также о юридической квалификации совершенного ответчиком правонарушения, судебно-арбитражные органы исходят в первую очередь из характера и содержания правовых норм, которыми регулируются нарушенные отношения.
Так, например, гражданка Г. договорилась с гражданкой О. о своем вселении в ее излишнюю изолированную комнату в соответствии со ст. 27 Постановления ЦИК и СНК СССР от 17 октября 1937 г.,[283] но, несмотря на это, райжилотдел выдал ордер на комнату третьему лицу, а народный суд отклонил иск Г. о признании ордера недействительным. ГСК Верховного Суда СССР указала в своем определении по данному делу, что требования истицы являются производными от исковых требований основного квартиросъемщика. «От того, вправе ли была О. заселить освободившуюся у нее после смерти сына комнату жильцом по своему выбору, зависят… домогательства Г…»[284] Верховный Суд ставит здесь, таким образом, вопрос о наличии у истицы вообще права на иск, а решение этого вопроса поставлено Верховным Судом в зависимость от того, закреплено ли соглашение между квартиросъемщиком и истцом о заселении излишней комнаты правовой нормой, имел ли право квартиросъемщик заселить излишнюю комнату по своему усмотрению или он должен был сдать ее в распоряжение местного Совета.
Напротив, в споре Треста эксплуатации дорог и Строительного управления Лендорстроя, с одной стороны, со службой пути Трамвайно-троллейбусного управления и строительной службой этого управления, с другой стороны, право на иск сомнений не вызывало, но Ленинградский городской арбитраж, рассматривавший данное дело, столкнулся при этом с трудностями иного порядка, связанными уже с юридической квалификацией предъявленного иска. Содержание спора сводилось к следующему.
Летом 1952 г., выполняя работы, связанные с реконструкцией Литейного проспекта в гор. Ленинграде, ответчики уложили бетонное основание на участке, на котором расположена трамвайная колея, а асфальтирование того же участка, по заданию планово-регулирующих органов, должны были произвести истцы. После завершения части работ выяснилось, что асфальтовая смесь расходуется в большем количестве, чем это предусмотрено техническими нормами. В поисках причин перерасхода асфальтовой смеси было установлено, что ответчики уложили бетонное основание ниже проектной отметки, и потому асфальтирование производилось на большую глубину, по сравнению с показателями технического проекта. Истцы требовали возмещения им стоимости излишне израсходованной асфальтовой смеси, а ответчики соглашались возместить только стоимость бетона, который был бы израсходован, если бы бетонная укладка была доведена до проектной отметки.
Помимо обстоятельств самого дела, для его правильного разрешения существенное значение имела юридическая квалификация возникшего правоотношения: следует ли рассматривать его как результат нарушения ответчиками их не оформленного договором планового обязательства перед истцами, либо оно является обязательством из причинения вреда, либо перед нами обязательство из так называемого неосновательного обогащения. В первом случае должна была бы состояться приемка-сдача бетонной укладки, и тогда имела бы место смешанная вина, поскольку истцы такой приемки не осуществили и не предъявили никаких претензий к ответчикам о несоблюдении проектной отметки. Во втором случае истцы имели бы право на полное возмещение стоимости асфальтовой смеси, излишне израсходованной ими по вине ответчиков. В третьем случае ответчики были бы обязаны возместить только стоимость сэкономленного ими вследствие отступления от показателей технического проекта бетона, так как лишь в пределах этой стоимости они обогатились за счет истцов.
То или иное решение арбитража зависело, таким образом, от характера правовой нормы, которой были урегулированы спорные взаимоотношения.
Но если в признании права на иск и для юридической квалификации решающее значение имеет проверка соответствия спорного правоотношения той правовой норме, которая должна быть применена к разрешению данного спора, то при определении объема ответственности основное внимание уделяется выявлению степени нарушения самого спорного правоотношения. Прежде чем ставить вопрос о привлечении к гражданско-правовой ответственности, необходимо выяснить, противоправно ли совершенное действие вообще. Вслед за положительным ответом на этот вопрос для определения объема ответственности необходимо установить пределы противоправности поведения привлекаемого к ответственности лица. На первый вопрос суд отвечает, рассматривая поведение прежде всего под углом зрения правовой нормы, дающей основание признать за ним качественную характеристику противоправного поведения. На второй вопрос суд отвечает, рассматривая поведение главным образом под углом зрения правоотношения, благодаря которому противоправное поведение получает уже определенную количественную характеристику, зависящую от степени нарушения данного правоотношения. Что эти вопросы, тесно связанные между собою, все же не тождественны друг другу, подтверждается фактом их разрешения не только на различных этапах одного и того же процесса, но в некоторых случаях – в двух различных судебных процессах. Так, например, хотя Б., Р. и С. уже были осуждены за халатность и, следовательно, факт совершения ими противоправных действий сомнений не вызывал, ГСК Верховного Суда СССР (определение по делу № 36/836 по иску Главнефтеснаба к Б. и др. о взыскании убытков), тем не менее, отменила решение народного суда о взыскании с перечисленных лиц стоимости недостающих нефтепродуктов, указав, что осуждение ответчиков в уголовном порядке не освобождало суд, рассматривавший вопрос о материальной ответственности, от обязанности установить действительный размер причиненного ими ущерба.
2
Если норма и правоотношение составляют единый объект, на который направляется противоправное поведение, то в каждом отдельном случае нарушения социалистических общественных отношений необходимо установить, закреплено ли нарушенное отношение в нормах советского права, так как лишь при этом условии может быть поставлен вопрос о привлечении нарушителя к ответственности.
В большинстве гражданско-правовых споров признание того или иного отношения закрепленным в нормах советского гражданского права затруднений не вызывает, так как обычно в действующем законодательстве имеются на этот счет прямые указания. Вообще в условиях социалистического общества трудно себе представить более или менее широкое распространение таких имущественных или личных неимущественных отношений, которые нуждались бы в гражданско-правовой регламентации и несмотря на это не были бы урегулированы в законе. Советское государство, опираясь на объективные экономические законы, действующие при социализме, сознательно направляет наше общество по пути постепенного перехода к коммунизму. Поэтому в наших условиях устранены те объективные причины, которые делают неизбежными многочисленные пробелы в праве капиталистических государств, где отношения возникают и развиваются стихийно, а государство либо закрепляет эти отношения впоследствии, если они угодны и выгодны господствующему классу, либо препятствует их развитию, если они противны интересам этого класса.
Но советский гражданский закон не может быть абсолютно беспробельным. Направляющая роль Коммунистической партии и Советского государства в дальнейшем развитии нашего общества не только не устраняет инициативы масс, а, наоборот, предполагает самое широкое развитие этой инициативы. Поэтому вполне возможно установление по инициативе самих граждан таких отношений, которые впоследствии будут подвергнуты законодательному закреплению, но которые нуждаются в юридической регламентации и до издания нового закона. Например, весьма широкое распространение за последние годы получили так называемые договоры о пожизненном содержании, не предусмотренные действующим законодательством. Судебная практика проявила известные колебания в признании юридической силы за этими договорами.[285] Вначале суды либо вообще признавали их недействительными,[286] либо пытались квалифицировать их как договоры купли-продажи.[287] Однако в некоторых своих определениях Верховный Суд, не употребляя термина «пожизненное содержание», по существу признает действительными подобные договоры именно как договоры о пожизненном содержании.[288] Мы имеем, следовательно, дело с новыми отношениями, которые непосредственно не регламентируются действующим законодательством и тем не менее приобретают юридическую силу. Из этих и иных подобных отношений могут возникнуть различные споры, нуждающиеся в судебном разрешении. Как же быть в таких случаях с признанием противоправным соответствующего поведения? Здесь именно и должна получить применение аналогия, вопрос о пределах которой надлежит решать для гражданского права с учетом специфики этой отрасли советского социалистического права.
Так, если имеются известные основания настаивать на исключении аналогии из уголовного закона,[289] то едва ли было бы обоснованно распространять этот взгляд и на право гражданское, в котором сохранение и применение аналогии означало бы лишь, что гражданский закон не сводит разнообразные социалистические имущественные и личные неимущественные отношения к исчерпывающему перечню, а, наоборот, регулируя их основную массу, позволяет гражданам устанавливать также иные отношения, если они не противоречат интересам социалистического общества и находятся в полном соответствии с основными принципами советского гражданско-правового законодательства. С этой точки зрения, нет препятствий к сохранению в гражданском кодексе не только аналогии закона, но и аналогии права.[290]
Несмотря на то, что при аналогии права суд лишен возможности сослаться на какой-либо конкретный закон и исходит из общих принципов советского законодательства, для определения объема гражданско-правовой ответственности в его распоряжении всегда имеется конкретная норма, так как гражданский закон для всех видов правонарушений вводит общее правило о возложении на правонарушителя обязанности возместить все действительно причиненные им убытки. Таким образом, по линии определения объема гражданско-правовой ответственности соблюдение принципа социалистической законности обеспечивается в полной мере при разрешении гражданских споров на основе не только конкретной нормы, но также аналогии закона или даже аналогии права.
Остается, однако, нерешенным другой вопрос – вопрос о критериях, которыми необходимо пользоваться для признания юридической значимости за имущественными или личными неимущественными отношениями, прямо не предусмотренными гражданским законом и установленными по инициативе самих граждан.
Отношения этого рода не предусмотрены и не закреплены какой-либо конкретной нормой советского гражданского права. Но это не означает, что такие отношения, если они не противоречат интересам социалистического общества и соответствуют основным принципам советского гражданского права, не закреплены его общей нормой,[291] которая представляет собой вывод, так сказать, концентрированное извлечение из всей совокупности гражданско-правовых норм.
На основе изучения и анализа норм советского гражданского права в их совокупности могут быть отмечены следующие основные моменты, характеризующие социалистическое гражданское правоотношение в целом:
1. Отношения советского гражданского права являются имущественными или личными неимущественными по своей природе Мы не можем сослаться на какую-либо конкретную норму, которая прямо на это указывает. Но мы вправе сделать такой вывод на основе советского гражданско-правового законодательства в целом.
2. Отношения советского гражданского права устанавливаются для достижения определенной цели. В действующем законодательстве нет такой нормы, в которой эти цели были бы точно определены и перечислены. Цель, указанная в ст. 4 ГК РСФСР (развитие производительных сил), является слишком общей; она относится не только к советскому гражданскому праву, она не конкретизирована с учетом специальных задач, стоящих именно перед советским гражданским правом. Однако система советского общественного строя в целом, как и содержание действующих гражданско-правовых норм, не оставляет никаких сомнений в том, что гражданские правоотношения в СССР могут быть направлены лишь на достижение целей, связанных с выполнением народнохозяйственного плана, с распределением доходов в соответствии с социалистическим принципом: «от каждого по его способностям, каждому по его труду», с удовлетворением материальных и культурных потребностей советских граждан, с охраной социалистической и производной от нее личной собственности.
3. Отношения советского гражданского права могут быть установлены лишь определенным способом. Относящиеся к этому вопросу правила сформулированы в большом числе правовых норм действующего законодательства, которые определяют форму установления гражданских правоотношений, самый порядок их установления и т. п. Все это и дает основание говорить об определенном способе, который должен быть соблюден в процессе установления имущественных или личных неимущественных отношений для того, чтобы они могли получить санкцию со стороны гражданского закона.
Если всем этим требованиям данное отношение соответствует, то, хотя бы оно и не было предусмотрено какой-либо конкретной нормой, оно, тем не менее, приобретает юридическую силу, будучи закрепленным общей нормой советского гражданского права. Нарушение такого отношения является деянием противоправным, влекущим за собой, при наличии других предусмотренных законом условий, возложение ответственности на правонарушителя.
3
Большое значение не только для применения аналогии закона или аналогии права, но и для признания противоправным поведения на основе какой-либо конкретной нормы советского гражданского права имеют нормы социалистической нравственности, правила социалистического общежития. Преобразование морального облика советского человека в период постепенного перехода от социализма к коммунизму означает вместе с тем развитие в нем нового, более высокого чувства ответственности за свой долг перед Родиной, перед народом, и то, что вчера представляло собой требование только социалистической нравственности, сегодня превращается уже в требование социалистического права. Когда Марцинюк, рискуя жизнью, бросился спасать от огня государственное имущество, то он выполнил и свой нравственный долг и свою юридическую обязанность, ибо он «действовал в данном случае не в личных интересах, а в интересах государственной социалистической собственности, обязанность беречь и укреплять которую составляет долг каждого гражданина, согласно ст. 131 Конституции СССР».[292]
Возложение на советского гражданина таких обязанностей, разумеется, не лишает последние их высокого морального качества. Отдав свою жизнь в спасении социалистической собственности от гибели, Бычков, говорится в определении Верховного Суда СССР, совершил самоотверженный поступок и выполнил свой гражданский долг, следуя принципам коммунистической морали и указаниям Конституции СССР.[293]
Следовательно, не только не существует непроходимой грани между социалистическим правом и социалистической нравственностью, а, наоборот, советское социалистическое право является в высшей степени нравственным по своему содержанию, как и, с другой стороны, некоторые чисто нравственные нормы при определенных условиях санкционируются советским законом и приобретают правовое значение. Но это еще не дает оснований отрицать вообще какое бы то ни было различие между социалистическим правом и социалистической нравственностью, как склонны думать некоторые авторы, главным образом в связи с оценкой юридического значения правил социалистического общежития.
Необходимо, впрочем, отметить, что взгляды этих авторов лишены достаточной определенности. Так, если в докладе о проекте общих положений обязательственного права М. М. Агарков указывает лишь на необходимость учета правил социалистического общежития, считая, что «при исполнении обязательства должник обязан проявить заботливость и приложить усилия, требуемые общественным долгом и правилами социалистического общежития»,[294] то в докладе об обязательствах из причинения вреда он уже, по существу, придает правилам социалистического общежития правовое значение, утверждая, что «виновными считаются умышленные или неосторожные действия или воздержания от действий, нарушающие закон или правила социалистического общежития».[295] Е. А. Флейшиц также говорит о защите личных прав от действий, противных «закону или правилам социалистического общежития», хотя и признает общим образом, что правила социалистического общежития не являются источниками права.[296] Наиболее безоговорочную позицию в этом вопросе заняла Т. С. Хаскина, заявив, что «правила социалистического общежития должны быть признаны… источниками советского социалистического права»,[297] однако, по признанию автора, это распространяется лишь на институт ответственности за причинение вреда.[298]
В литературе – как в общетеоретических работах,[299] так и в специальных монографиях[300] – уже неоднократно подчеркивалась необоснованность признания правовой силы за теми правилами социалистического общежития, которые не включены в советский закон или общим образом не санкционированы им. При всем значении социалистической нравственности вообще, в том числе и правил социалистического общежития, для советского социалистического права, последнее сохраняет свою специфику как в отношении выраженной в нем воли (государственная воля) и способов его образования (государственное нормативное закрепление), так и по линии методов его осуществления (не только убеждение, но в необходимых случаях и государственное принуждение). Поэтому когда ст. 131 Конституции СССР возлагает на советских граждан обязанность «уважать правила социалистического общежития», то она не превращает тем самым последние в источник права, а лишь подчеркивает прямую связь между социалистическим правом и социалистической нравственностью, взаимную поддержку, которую они оказывают друг другу в наших условиях.
В качестве высшего выражения социалистического права и социалистической нравственности Конституция СССР возлагает на советских граждан не только юридические, но и нравственные обязанности, вытекающие из необходимости соблюдения правил социалистического общежития всеми членами советского общества. Связь между правом и нравственностью, а вместе с тем и значение социалистической нравственности для практики применения норм советского права получают свое выражение в том, что, анализируя содержание правовых норм, суды и иные органы советского государства обязаны учитывать характер и содержание связанных с этими нормами правил социалистического общежития, характер и содержание относящихся к ним принципов социалистической морали. Так, например, закон (п. «б» ст. 30 постановления ЦИК и СНК СССР от 17 октября 1937 г.) формулирует общее правило о выселении съемщика или членов его семьи, если своим поведением они «делают невозможным для других жильцов совместное проживание в той же квартире или комнате». Никаких критериев для соответствующей квалификации поведения съемщиков или членов их семей закон не устанавливает.
Как же решают подобные дела суды? В делах по искам Ф. Ш. к М. Ш.,[301] а также Е. С. к А. С.[302] суд в выселении отказал, считая, что обоюдные ссоры не дают оснований для выселения одной из сторон. Напротив, в деле по иску о выселении гр-ки Н., которая стучала ночью палкой в двери соседей, нецензурно ругалась, систематически пьянствовала и устраивала дебоши, суд иск о выселении удовлетворил, указав, что объективные обстоятельства, на которые ссылалась ответчица, «не освобождают ее от обязанности соблюдать общепринятые и обязательные для всех правила общежития, а систематическое нарушение этих правил должно влечь последствия, предусмотренные п. «б» ст. 30 закона от 17 октября 1937 г.».[303]
Вынесенные по приведенным делам судебные решения основаны не на правилах социалистического общежития, а на законе, уполномочивающем суд производить принудительное выселение лиц, которые своим поведением делают невозможным совместное проживание с ними для других жильцов той же квартиры или комнаты, однако самый характер такого поведения может быть выяснен лишь на основе правил социалистического общежития с учетом способов и степени их нарушения.
Хотя нарушения правил социалистического общежития имели место в той или иной мере во всех приведенных делах, но основанием к выселению они могли послужить только в последнем деле, ввиду содержания нарушенных правил, а также способов, которыми они были нарушены.
Итак, несмотря на то, что правила социалистического общежития источником права не являются, зачастую именно к ним приходится обращаться для выяснения содержания нарушенной правовой нормы, для определения противоправного характера совершенных действий или воздержания от действий. Поэтому в характеристике объекта гражданского правонарушения надлежит учитывать не только нарушенные гражданские правоотношения и цели, для достижения которых они устанавливаются, а также закрепляющую эти отношения конкретную или общую норму советского гражданского права, но и связанные с ними, а потому способствующие выяснению их содержания ущемленные правонарушителем правила социалистического общежития. Следовательно, объектом гражданского правонарушения в СССР являются общая или конкретная норма советского гражданского права и связанные с ними правила социалистического общежития, а также закрепленные в этих нормах социалистические имущественные и личные неимущественные отношения, направленные на выполнение народнохозяйственного плана, осуществление социалистического распределения доходов, удовлетворение материальных и культурных потребностей членов социалистического общества, охрану социалистической и производной от нее личной собственности советских граждан.
4
Из приведенной характеристики объекта гражданского правонарушения следует, что в этот объект включаются лишь норма советского гражданского права и закрепленное в ней социалистическое имущественное или личное неимущественное отношение. Но гражданское правонарушение обычно связано, с одной стороны, с повреждением или уничтожением имущества в смысле вещи или совокупности вещей, принадлежавших потерпевшему, как и, с другой стороны, ответственность по советскому гражданскому праву выступает главным образом в форме имущественного возмещения. Не дает ли это оснований для включения в объект гражданского правонарушения также и вещей, подвергшихся в результате его совершения повреждению или уничтожению? Так именно и решают этот вопрос некоторые криминалисты, утверждая, что объектом преступления является и нарушенное общественное отношение и вещь, которая воплощает в себе данное отношение.[304] Однако, не говоря уже о том, что при социализме вещи не могут быть носителем общественных отношений, ибо они «остаются здесь прозрачно ясными как в производстве, так и в распределении…»,[305] признание вещи объектом правонарушения вообще, в том числе и объектом уголовного преступления, неправильно по методологическим соображениям и потому не разделяется большинством советских криминалистов.[306]
Если еще можно спорить по вопросу о значении вещей в качестве объекта правоотношения, то характер объекта правонарушения сомнений не вызывает. Надстройка, в состав которой входит право, «связана с производством лишь косвенно, через посредство экономики, через посредство базиса».[307] Поэтому право, входящее в состав надстройки, осуществляет непосредственную охрану не вещей, которые в качестве средств производства относятся к области производительных сил, а экономического базиса общества, производственных и на этой основе также иных общественных отношений. Поскольку же объектом правовой охраны являются общественные отношения, а не вещи непосредственно, то они же, т. е. общественные отношения, выступают и в качестве объекта правонарушения.
Безусловно, результат правонарушения не только может быть воплощен в вещи, но действительно зачастую выражается в факте ее повреждения или уничтожения. Это и понятно, ибо действие не перестает быть действием вследствие того, что оно носит противоправный характер, а потому, нарушая закрепленное законом социалистическое общественное отношение, оно вполне способно вызвать и определенные изменения в вещах, на которые оно направляется. Более того, поскольку вещи в качестве средств или продуктов производства представляют собой те материальные ценности, в связи с созданием и присвоением которых складываются определенные экономические, общественно-производственные отношения людей, то нарушение этих отношений и выражается в попытках изменить закрепленное законом распределение средств и продуктов производства путем их присвоения, повреждения, уничтожения и т. п. Поэтому и факт правонарушения воплощается в тех или иных изменениях, которым подвергаются вещи, и материальная ответственность выражается в форме устранения тем или иным способом изменений в вещах, вызванных правонарушением. Но, как уже было показано, все это не дает оснований для отнесения вещей к разряду объектов правонарушения. Мы изложили теоретические соображения, доказывающие неприемлемость подобной позиции. К тем же выводам приводят и соображения чисто практического характера.
По соглашению между Лендормостом и одним из ленинградских заводов последний обязался в счет оплаты работ по асфальтированию территории завода Лендормостом осуществить ремонт принадлежавших последнему трех котлов. Лендормост завез на территорию завода котлы без специальных пропусков одновременно с доставкой своих машин и оборудования для производства работ по асфальтированию. Впоследствии завод, оплатив произведенные Лендормостом работы деньгами, отказался не только от ремонта котлов, но и от их возвращения, утверждая, что котлы Лендормосту не принадлежат ввиду отсутствия у последнего документов, подтверждающих их сдачу заводу. Лендормост же потребовал, наряду с возвращением самих котлов, возмещения убытков, вызванных тем, что завод использовал котлы для собственных производственных нужд, ввиду чего необходимость их ремонта вызывала дополнительные расходы по сравнению со средствами, запланированными для ремонта первоначально.
Фактические обстоятельства приведенного дела характеризуют определенное положение спорных вещей: котлы находятся в обладании завода и подверглись износу в связи с их производственным использованием. В какой, однако, мере эти обстоятельства свидетельствуют о противоправном характере действий завода? Если котлы действительно принадлежат заводу, то он вправе и обладать ими и производительно использовать их. Если же котлы принадлежат Лендормосту, то как их удержание заводом, так и, тем более, их производительное использование являются действиями противоправными, дающими основание возложить на завод материальную ответственность.
Таким образом, состояние вещей, их повреждение или уничтожение сами по себе показателем противоправного характера совершенных действий или воздержания от действий служить не могут. Если вещь была повреждена или уничтожена ее собственником, не связанным специальными ограничениями закона,[308] то, несмотря на наступившие последствия, в совершенных действиях нельзя усмотреть ничего противоправного. Наоборот, вещь может быть сохранена в своем прежнем виде, она может быть даже сохранена от уничтожения, если, например, собственник нуждается в ней именно для целей потребления, и, тем не менее, соответствующие действия будут признаны противоправными. Отношения государственной социалистической собственности нарушаются в случае уничтожения имущества, закрепленного за хозорганом. Но если то же самое имущество было уничтожено в процессе его производительного потребления, то это уже составит не нарушение, а условие дальнейшего развития государственной социалистической собственности. С другой стороны, не всякое производительное потребление является правомерным актом: если один хозорган использует в своем производстве без законных оснований имущество, закрепленное за другим хозорганом, то такие действия будут признаны противоправными, несмотря на производительный характер потребления. Следовательно, нарушение общественного отношения, закрепленного в норме права, сводится не непосредственно к факту повреждения или уничтожения вещей, а к конкретной общественной форме, в которой имело место наступление этого факта. Характер этой общественной формы выясняется путем анализа и оценки поведения на основе нарушенной им правовой нормы и закрепленного в ней социалистического общественного отношения, которые в своем единстве и составляют объект гражданского правонарушения.
§ 2. Формы противоправного поведения
1
Противоправное поведение может заключаться либо в совершении запрещенного, либо в несовершении предписанного действия. Отсюда две его возможные формы: противоправное действие и противоправное бездействие. Иногда правонарушение выражается в смешанной форме одновременного совершения запрещенных и несовершения предписанных действий. Таковы, в частности, случаи ненадлежащего исполнения договора, когда должник производит исполнение, договором не предусмотренное или даже запрещенное (например, поставляет продукцию ненадлежащего качества), и не выполняет действий, прямо указанных в договоре (например, не поставляет продукцию в ассортименте, установленном в договоре). Несмотря, однако, на тесную взаимосвязь между различными формами противоправного поведения, их теоретический анализ целесообразно проводить раздельно, в целях выявления специфических моментов, характеризующих как противоправное действие, так и противоправное бездействие.
Действие представляет собой наиболее типичный способ нарушения гражданских прав в области внедоговорных отношений.
Причинение вреда имуществу или жизни и здоровью гражданина потому чаще всего происходит посредством совершения противоправных действий, что обязанность причинителя перед обладателем этих прав обычно заключается, в первую очередь, в воздержании от посягательств на них.
Ст. 131 Конституции СССР возлагает обязанность на каждого советского гражданина беречь и укреплять общественную, социалистическую собственность как священную и неприкосновенную основу советского строя и, следовательно, предполагает совершение определенных положительных действий в целях выполнения этой обязанности. Однако для того чтобы возникла юридическая ответственность за бездействие, вызвавшее причинение вреда общественной, социалистической собственности, общая обязанность, сформулированная в ст. 131 Конституции СССР, должна быть уточнена путем установления конкретного правоотношения, например, путем заключения трудового или какого-либо иного договора. Поэтому и ответственность за такого рода бездействие, как правило, относится к области не деликтных, а договорных отношений. И все же действие не является исключительным способом нарушения гражданских прав внедоговорного характера, при известных обстоятельствах эти права могут быть также нарушены путем бездействия.
Известно, например, что причинение производственных травм в подавляющей массе случаев является результатом не каких-либо действий, а именно бездействия администрации, не принявшей всех необходимых мер для полного обеспечения техникой безопасности производственного процесса на данном предприятии. В форме бездействия может быть совершено также и причинение ущерба социалистической собственности или личной собственности граждан. Так, во время уже упоминавшихся работ по реконструкции Литейного проспекта в гор. Ленинграде организация, производившая рытье траншей, не обеспечила сохранности вырытого ею известнякового щебня, вследствие чего другие организации, выполнявшие строительные работы, были вынуждены специально прибегнуть к заготовке известнякового щебня, что значительно увеличило общие затраты государственных средств. По характеру отношений между различными производителями данных работ причинение вреда обусловило здесь возникновение деликтного обязательства, а противоправное поведение выразилось в форме бездействия, повлекшего за собой утрату заготовленных материалов. Следовательно, не только действие, но и бездействие составляет одну из возможных форм противоправного поведения в случаях причинения внедоговорного вреда.
То же самое следует сказать и о договорной ответственности. Так как договор возлагает на контрагентов обязанности по совершению определенных положительных действий, то на первый взгляд может показаться, что нарушение договорных обязательств выражается главным образом в форме бездействия. Но так называемое чистое бездействие могло бы иметь место лишь в случаях неисполнения договора, что практически встречается крайне редко. Что же касается ненадлежащего исполнения договорных обязательств, составляющего наиболее типичный вид их нарушения, то, как уже отмечалось, оно выражается в смешанной форме противоправного действия и бездействия. В то же время договор может быть нарушен и путем совершения недозволенного действия. Например, Грузторгстройлес дал Тбилисскому городскому банку поручение о переводе 15000 руб. на оплату железнодорожного тарифа по лесоотправкам своему уполномоченному, находившемуся в гор. Вельске Архангельской области, но по вине работников банка указанный перевод был отравлен в гор. Большое Саратовской области, вследствие чего уполномоченный Грузторгстройлеса вынужден был оформить перевозку груза без оплаты тарифа железной дороге, которая взыскала с грузоотправителя штраф с сумме 3019 руб. 80 коп.[309] Правонарушение совершено здесь в форме противоправного действия банка, допустившего несоблюдение договорных обязательств перед своим клиентом.[310]
Таким образом, и нарушение договора и причинение внедоговорного вреда может быть совершено посредством как противоправного действия, так и противоправного бездействия, ввиду чего вполне обоснованно признание их общими формами неправомерного поведения в области гражданских правоотношений. Мы оставляем при этом в стороне чисто схоластический спор о том, является ли противоправный характер поведения элементом состава правонарушения или противоправность, так сказать, «разлита» по всему составу, выступая в качестве общего выражения всех других его элементов.[311] В реальной жизни состав законченного правонарушения всегда выступает в виде целостного единства всех образующих его элементов и характеризующих его признаков. Поэтому не только противоправным нельзя признать поведение, лишенное соответствующих субъективных (вина) и объективных (причинная связь) моментов, но и виновным в юридическом значении этого слова оно не является в случаях, когда совершенное действие или воздержание от действий лишено противоправного характера, как и причинная связь между поведением и наступившим результатом обосновывает ответственность не сама по себе, а лишь при наличии других элементов состава. Но, как уже ранее подчеркивалось, единство элементов или признаков состава в действительно совершенном правонарушении не исключает, а, напротив, предполагает самостоятельный анализ каждого из них в отдельности, что относится также и к противоправному характеру поведения, выражающегося в форме неправомерного действия или бездействия.
2
Противоправный характер действия вытекает из факта запрещенности его законом. Однако гражданский закон, по общему правилу, не содержит в себе исчерпывающего перечня запрещаемых им действий. Такой перечень мог бы встретиться лишь в некоторых императивных нормах советского гражданского права, как это, например, сделано в отношении ряда вопросов, урегулированных в утвержденных или согласованных основных условиях поставки различных видов продукции. Но, не говоря уже о том, что нормы подобного рода встречаются сравнительно редко, как правило, они имеют отношение лишь к области договорной ответственности. Императивная норма ст. 403 ГК РСФСР, регулирующая деликтные обязательства, лишь общим образом запрещает совершение действий, причиняющих вред, устанавливая в то же время исключения для случаев, когда, например, причинитель был управомочен на причинение вреда. Но, как известно, управомоченность на причинение вреда не является единственным обстоятельством, исключающим его противоправность, а следовательно, и ответственность причинителя. Поэтому каким бы широким ни было правило ст. 403 ГК РСФСР, оно нуждается в ряде уточнений для того, чтобы на основе этого правила мог быть решен вопрос о противоправном характере поведения привлекаемого к ответственности лица. Эти уточнения содержатся в некоторых специальных законах, например, в ч. II ст. 413 ГК, говорящей о преступных действиях страхователя, или в ст. 407 ГК, уточняющей порядок ответственности за акты власти, или в ст. 407-а ГК, предусматривающей конкретный случай такой ответственности.[312] Но перечисленные уточнения, относящиеся к некоторым особым видам обязательств из причинения вреда, не раскрывают полностью содержания ст. 403 ГК, так как они не охватывают всех случаев ее практического применения.
Несколько иначе строятся диспозитивные нормы. Характерная особенность диспозитивных норм заключается в том, что они предоставляют контрагентам право самостоятельно разрешать ряд вопросов, возникающих из установленного правоотношения. Вследствие этого диспозитивные нормы всегда касаются конкретных, а не общих вопросов, точно определяя круг обязанностей, возлагаемых на контрагентов, если последние не включили иного условия в заключенный между ними договор. Но диспозитивные нормы рассчитаны преимущественно на область договорных отношений, а сформулированные в них правила получают практическое применение лишь в случаях, когда соответствующий вопрос не был разрешен в договоре. Если же стороны включили в договор условие, отличное от правила диспозитивной нормы, то и здесь возникают, по существу, те же трудности, что и при определении противоправного характера поведения на основе императивных норм. Предоставляя известную свободу контрагентам в определении ряда условий договора, диспозитивные нормы отнюдь не исходят из возможности установления любого условия, желательного для сторон. Здесь также действуют определенные ограничения, которые прямо в законе не указаны и потому должны быть установлены путем выявления подлинного смысла и содержания закона.
Какими же дополнительными критериями приходится пользоваться для выявления противоправного характера поведения на основе действующих норм советского гражданского права? Мы уже останавливались на значении, которое для анализа содержания правовой нормы имеют связанные с нею правила социалистического общежития. Наряду с этим, практическое применение получают также следующие критерии.
1) В договорных обязательствах:
а) Условия договора, точно определяющие круг функций, возложенных на каждого из контрагентов. Так, согласно договору между Обкомом союза и текелажно-транспортной конторой треста «Камлесосплав», на первый была возложена обязанность проведения культурно-массовых мероприятий на барже-клубе, а вторая должна была обеспечить «техническую эксплуатацию баржи как транспортного средства». Поэтому и неправильные действия лиц экипажа, приведшие к возникновению пожара, послужили основанием для возложения ответственности на такелажно-транспортную контору.[313] Условия договора могут при этом иметь значение для определения не только договорной, но и деликтной ответственности за вред, причиненный его участниками третьим лицам, как это и имело место в приведенном деле по линии ответственности такелажно-транспортной конторы перед Театром миниатюр в размере стоимости принадлежавшего ему и погибшего в результате пожара имущества.
б) Плановое задание, лежащее в основе договора и определяющее его содержание. Когда подрядчик, в нарушение технического проекта и сметы, произвел разбивку цветника у фасада выстроенного им жилого дома, Ленинградское отделение коммунального банка отклонило оплату этих работ, а арбитраж отказал в приеме искового заявления, несмотря на то, что заказчик был согласен выплатить подрядчику соответствующую денежную сумму. Отступления от плана иногда приобретают значение для признания противоправными действия обоих контрагентов, как это и имело место в данном случае, когда подрядчик пошел на выполнение внеплановых работ не только с согласия, но и по настоятельному требованию заказчика.[314]
в) Характер и профиль деятельности договорного контрагента, определяющий допустимость включения в договор соглашений во изменение условий, сформулированных в диспозитивных нормах закона. Так, арбитраж признал недействительным договор, по которому наемная плата за пользование помещением была определена в виде изготовления оборудования для наймодателя, поскольку производство таких работ не относится к профилю деятельности научно-исследовательского института, принявшего на себя указанную обязанность. Характер и профиль деятельности договорного контрагента может, однако, влиять на действительность не обязательно договора в целом, но иногда – лишь некоторых его условий.
г) Характер целей, для достижения которых договор заключен. Если цели противоречат общим требованиям закона или принципам, на которых зиждется советское гражданское право, договор признается недействительным с наступлением для сторон последствий, предусмотренных ст. 147–151 ГК РСФСР. Эти случаи, однако, уже были нами рассмотрены ранее и с точки зрения разрешаемых здесь задач не нуждаются в специальном анализе или иллюстрации.
д) Характер целей, для достижения которых используются права и обязанности, возникшие из законного договора. К. систематически сдавал внаем свою комнату, бывшую изолированной и излишней, с целью извлечения дохода. И хотя к моменту рассмотрения дела, ввиду приезда родственников К., комната перестала быть излишней, Пленум Верховного Суда СССР решил, что комната подлежит изъятию. При этом, что особенно интересно в данном деле, его разрешение обосновывалось Верховным Судом ссылкой не на нормы жилищного законодательства, а на ст. 1 ГК РСФСР. Пленум признал, что использование права на жилплощадь с целью извлечения доходов представляет собой осуществление права в противоречие с его социально-хозяйственным назначением.[315] Можно было бы, разумеется, обойтись и без ссылки на ст. 1 ГК и, как отмечает С. И. Вильнянский, анализирующий данное дело,[316] решить его на основе соответствующих правил жилищно-правового законодательства. Но ссылка на ст. 1 ГК является здесь особенно удачной потому, что она подчеркивает несовместимость подобных действий не только с прямым законодательным запретом, но и с общим духом нашего закона, с самой сущностью советского общественного строя.
2) В обязательствах из причинения вреда:
а) Управомоченность или обязанность совершить действия, причинившие вред. Эти обстоятельства исключают противоправность поведения, а потому и ответственность, в силу закона или конкретного правоотношения, установленного в соответствии с законом. Однако если право или обязанность осуществляются со специальным намерением причинить вред другому, соответствующие действия, как противные основным принципам советского права и социалистической морали, должны быть признаны неправомерными, с возложением материальной ответственности на причинителя. Так, суд обоснованно взыскал возмещение стоимости текущего ремонта с лица, которое намеренно задержало предъявление иска о выселении до того момента, пока незаконно проживавшие на его временно пустовавшей площади лица не закончили производство ремонта. Напротив, Ленпромторгу было отказано в иске о возмещении неамортизированных расходов по капитальному ремонту складского помещения, переданного по указанию планово-регулирующих органов другой организации, так как последняя осуществила свое право на приемку помещения и потому не обязана возмещать вызванные этим убытки.
б) Состояние необходимой обороны. Необходимая оборона, имеющая преимущественное значение для уголовного права и потому специально регулируемая его нормами (ст. 13 УК), важна также и для гражданского права, так как действия, совершенные в состоянии необходимой обороны, могут причинить имущественный вред, наступление которого относится уже к области гражданских правоотношений. Вопреки высказывавшемуся на этот счет противоположному мнению, необходимую оборону, если она была применена с соблюдением всех установленных законом правил, следует рассматривать не как обстоятельство, исключающее ответственность, несмотря на противоправный характер поведения, а в качестве права обороняющегося, ибо нельзя считать противоправным поведение, которое не только не нарушает норму права, а, наоборот, полностью соответствует сформулированным в ней требованиям. Следовательно, необходимая оборона исключает ответственность по общим правилам ответственности за вред, вызванный осуществлением права, как и, наоборот, превышение пределов необходимой обороны является уже злоупотреблением правом, а потому составляет деяние противоправное, влекущее за собой возложение ответственности.
в) Состояние крайней необходимости. Так же как и необходимую оборону, действия, совершенные в состоянии крайней необходимости, следует признать правомерными, поскольку закон (ст. 13 УК) предоставляет право на их совершение при определенных обстоятельствах. Если, однако, в отношении необходимой обороны к такому выводу склоняется большинство советских криминалистов,[317] то состояние крайней необходимости иначе квалифицируется рядом представителей науки советского уголовного права. Так, А. Н. Трайнин, признавая общим образом непротивоправный характер крайней необходимости, полагает все же, что она является общественно опасной.[318]
Трудно, однако, понять, каким образом поведение, прямо дозволенное законом, может носить общественно опасный характер? При крайней необходимости, правильно указывает Т. Л. Сергеева, «лицо действует в таких условиях, когда оно вынуждено поступать именно так, а не иначе, во избежание наступления общественно опасных последствий. Эта вынужденность действий и лишает их общественно опасного характера».[319]
В гражданском праве, в отличие от права уголовного, крайняя необходимость не всегда освобождает лицо от обязанности возместить полностью или частично причиненный им вред. Но именно потому, что действия, совершенные в состоянии крайней необходимости, не являются неправомерными, возложение на лицо такой обязанности по суду не может считаться формой его ответственности, а представляет собой случай, аналогичный тому, который в действующем законодательстве предусмотрен ст. 406 ГК, с тем, однако, что и независимо от имущественного положения сторон конкретные обстоятельства дела могут дать основание для возложения части ущерба или обязанности по его возмещению в полном объеме на причинителя.
Использование перечисленных критериев в судебно-арбитражной практике, прочно опирающейся на советский закон и связанные с его конкретными нормами правила социалистического общежития, служит вполне надежным основанием для выявления противоправного характера действия, посредством которого был причинен вред или нарушено договорное обязательство.
3
Бездействие признается противоправным, когда оно допускается лицом, которое могло и должно было действовать. «Должен был» – юридический критерий, предполагающий юридическую обязанность совершить определенные действия; «мог» – физический критерий, предполагающий физическую возможность их совершения.
Обязанность совершения определенных действий устанавливается либо законом непосредственно, либо договором, заключенным на основе закона. Поэтому обычно нетрудно проверить наличие такой обязанности. Если, например, увечье наступило вследствие того, что монтер, производивший ремонт электромеханизмов, работал без предохранительных перчаток, ответственность за результат должно нести предприятие, администрация которого допустила противоправное бездействие, поскольку она не снабдила рабочего необходимой спецодеждой, т. е. не совершила действий, совершить которые она была обязана в соответствии с трудовым законодательством и содержанием трудового правоотношения предприятия с потерпевшим.[320]
Разумеется, обязанность совершения определенных действий, так же как и обязанность воздержания от совершения определенных других действий, обычно формулируется в законе или в договоре наиболее общим образом. Поэтому, квалифицируя бездействие как поведение неправомерное, судебно-арбитражные органы также должны опираться на требования социалистической морали и социалистической добросовестности. Но использование и применение этих требований не связано здесь с какими-либо значительными трудностями, так как советский закон предъявляет к участникам гражданских правоотношений общее требование сделать все возможное для совершения действий, вытекающих из возложенной на них обязанности. Несовершение таких объективно возможных действий и будет представлять собой неправомерное бездействие.
По договору его контрагенты сами, в соответствии с общими требованиями закона, а в отношениях между социалистическими организациями – также и плановыми актами, определяют круг действий, которые они обязуются совершить друг перед другом. Непосредственно же по закону обязанность совершения определенных действий может быть возложена на конкретных лиц тремя способами.
1. Закон может возложить на соответствующих лиц обязанность совершения определенных действий в профилактических целях, в целях предотвращения опасной ситуации, наступление которой способно повлечь за собою вредные последствия. Несовершение таких действий само по себе является поведением противоправным и служит основанием для привлечения правонарушителя к административной или к уголовной ответственности, а если в результате бездействия наступили противоправные последствия, возникает также и гражданско-правовая ответственность. Такой характер носит, например, действующее законодательство по технике безопасности, в случае нарушения которого виновные лица привлекаются к административной или к уголовной ответственности, а потерпевшие вправе взыскать с предприятия причиненный им материальный ущерб.
2. Закон общим образом возлагает на лиц, по вине которых возникла определенная опасная ситуация, обязанность совершить действия, необходимые для предотвращения возможных вредных последствий. Таковы, в частности, общеизвестные примеры возложения обязанности по совершению определенных действий на опытного пловца, увлекшего пловца начинающего в дальний заплыв, или на опытного альпиниста, привлекшего к участию в тяжелом горном подъеме лиц, не искушенных в этом виде спорта.
В самих только что перечисленных действиях нет ничего неправомерного, и потому их совершение не вызывает необходимости в применении юридических санкций. Но эти действия приобретают значение юридического факта, приводящего к возложению по закону на соответствующих лиц обязанности совершить определенные другие действия в случае возникновения опасной ситуации. Бездействие, допущенное при этих условиях и повлекшее за собою наступление вредных последствий, служит основанием для применения мер гражданско-правового, а иногда и уголовно-правового характера.
3. Иногда закон возлагает на определенных лиц обязанность совершить те или иные действия в целях предотвращения последствий, которые могут наступить в результате опасной ситуации, возникшей помимо деятельности этих лиц. Например, даже «в тех случаях, когда опасность не грозит гибелью для пассажиров и экипажа, но судно находится в опасном состоянии, морская практика требует, чтобы другие суда, находящиеся вблизи этого судна, оказали необходимую по обстоятельствам дела помощь бедствующему судну».[321] Правда, оказание помощи может иметь при этом место лишь с молчаливого или с явно выраженного согласия капитана бедствующего судна. Но так как отказаться от оказания помощи можно лишь по «прямому и разумному воспрещению капитана судна, подвергавшегося опасности» (курсив наш. – О. И.),[322] следует признать, что решающее значение для возникновения обязанности совершения спасательных действий имеет все же не требование или согласие заинтересованного лица, а предусмотренная законом объективно сложившаяся ситуация.
Именно в связи с последней группой случаев в нашей литературе были сделаны предложения о внесении некоторых изменений в действующее законодательство. Предлагалось, в частности, возлагать ответственность также и на тех лиц, которые хотя и не несут прямой обязанности по оказанию помощи, но могли бы ее оказать без серьезного риска для себя. Так, М. М. Агарков писал: «…Противоречит ст. 130 Конституции СССР (и потому, по мнению автора, противоправно. – О. И.) поведение человека, здорового и умеющего плавать, который в летнее время не оказал помощи другому, тонущему в реке недалеко от берега».[323] М. О. Рейхель пошел дальше в этой направлении, предложив включить и Гражданский кодекс общую норму, обязывающую к возмещению вреда того, кто не оказал помощи находившемуся в опасном состоянии другому лицу, хотя и мог это сделать «без нарушения других более серьезных обязанностей и без большого для себя риска, труда и затрат»[324]. Напротив, С. И. Вильнянский, подвергая критике эти предложения, опасается, что они декретировали бы «принудительный альтруизм» и сильно напоминали бы § 826 Германского Гражданского уложения, который обязывает к возмещению вреда всякого, кто причинит вред другому не только противоправно, но и способом, противным «добрым нравам».[325]
Нельзя не признать, однако, несостоятельной аргументацию С. И. Вильнянского. Не всякий альтруизм, закрепленный в законе, является «принудительным альтруизмом». В нашей стране альтруизм советского закона соответствует социалистическому общественному строю. Поэтому, между прочим, закон у нас и соблюдается, главным образом, добровольно, а не принудительно. Проводить же аналогию между подобной проектируемой некоторыми авторами нормой советского права и соответствующим параграфом Германского Гражданского уложения – значит отдавать предпочтение словесному выражению правовых норм, упуская из виду отсутствие какого бы то ни было сходства по существу между социалистической нравственностью и «добрыми нравами» бюргера буржуазной Германии.
Вместе с тем к вопросу о возможности включения такой нормы в Гражданский кодекс следует отнестись с максимальной осторожностью, сформулировав ее так, чтобы соблюсти необходимые грани между тем, что, в силу возросшего сознания советских людей, могло бы получить санкцию закона, и тем, что должно и впредь оставаться в рамках одной лишь социалистической нравственности.
Необходимо, в частности, учитывать: а) особую ценность блага, уничтожение которого могло бы быть предотвращено положительным действием; б) исключительную ситуацию, вследствие которой могли бы наступить особо тяжелые последствия; в) особое положение в этой ситуации ответственного лица, действия которого могли бы явиться единственным достаточно надежным средством для предотвращения тяжких последствий; г) особо благоприятные условия, в силу которых совершение соответствующих действий не было сопряжено с серьезной опасностью для данного лица. При наличии этих условий следовало бы допустить привлечение к гражданско-правовой ответственности за бездействие, с предоставлением, однако, суду права уменьшить объем возмещения наступившего ущерба, если это оправдано конкретными обстоятельствами дела.
Помимо долженствования для признания бездействия противоправным необходимо также, чтобы имелась объективная физическая возможность совершить соответствующие действия.
Эта возможность иногда устраняется внешними обстоятельствами, непредотвратимыми для данного лица. Когда, например, врач Л. не оказал помощи далеко живущей больной потому, что он имел к тому времени вызовы к нескольким больным, страдавшим таким же тяжелым заболеванием, но проживавшим ближе от поликлиники, что давало врачу возможность, вместо посещения одной больной, в течение того же времени обслужить нескольких пациентов, он поступил правильно, хотя и не выполнил одной из своих обязанностей ввиду сложившихся внешних обстоятельств.[326]
В некоторых же случаях внутренние обстоятельства, т. е. состояние или качество данного лица, лишают его возможности совершить необходимые действия. Так, Верховный Суд признал неправильным вменение в вину Д. допущенное ею бездействие, так как вследствие внезапного заболевания с последующей отправкой в больницу она была лишена возможности нужные действия совершить.[327]
Между двумя критериями, сообразно с которыми определяется противоправный характер бездействия, существует определенная взаимосвязь, и если нельзя еще вводить без всяких оговорок общий принцип: «мог – значит должен был», то бесспорно действующим является принцип: «не мог – значит не должен был». Было бы нелепо считать, например, что П., по небрежности подчиненных которого наступил пожар, нес обязанности по надзору за ними, но при данных условиях, поскольку он находился в другом городе, не мог выполнить свою обязанность. Раз он не мог, значит и не должен был совершать соответствующих действий. Верховный Суд потому и не признал противоправным бездействие П., что последний не мог совершить соответствующих действий, а следовательно, и не был обязан их совершать.[328] В этом смысле критерий «мог» при определении противоправного характера поведения существенно отличается от использования аналогичного критерия для определения виновности. Вина есть, в первую очередь, определенное психическое отношение и потому «мог» означает здесь «мог предвидеть», «мог осознавать». Именно в этом смысле и употреблены слова «не мог предотвратить вреда» в ст. 403 ГК, – не мог потому, что не знал и не мог знать тех конкретных обстоятельств, при наличии которых данное поведение вызвало причинение вреда.
Противоправность поведения, напротив, выражает его объективное несоответствие требованиям правовой нормы. Поэтому поведение лиц, причинивших вред вследствие использования источников повышенной опасности, хотя бы это поведение и было невиновным, является все же противоправным, так как объективная возможность предотвратить вред сохраняется и при отсутствии вины, но его субъективно не в состоянии предотвратить данное лицо, поскольку оно не знало и не могло знать о возникновении ситуации, вызвавшей причинение вреда, т. е. было невиновно. Поэтому также незнание освобождает от ответственности, когда для ее наступления требуется вина, но не освобождает от обязанности, тогда как невозможность совершить действие потому и исключает ответственность, что она освобождает от обязанности его совершения. Так, арбитраж освободил Леннефтеторг от уплаты Ленинградской конторе Главросжирмасло санкций за невыборку хозяйственного мыла, ибо ответчик был невиновен, так как он не знал, что ему увеличены фонды на мыло. Но в то же время арбитраж обязал его выбрать мыло в очередной срок. Напротив, если наступает невозможность исполнить договор, последний вовсе прекращается, а следовательно, прекращаются и возникшие из него права и обязанности.
Отмеченное различие между двумя внешне сходными критериями, применяемыми, однако, к разрешению несовпадающих вопросов, будет иметь в дальнейшем значение для характеристики вины по советскому гражданскому праву, особенно такой ее формы, как неосторожная вина. Вместе с тем это различие важно также для решения некоторых практических вопросов, связанных с общей проблемой противоправности поведения и потому подлежащих рассмотрению в данной главе.
4
В качестве одного из обстоятельств, освобождающих от ответственности, главным образом в области договорных отношений, выступает при известных условиях так называемая невозможность исполнения. Поскольку невозможность исполнения может быть вызвана как виновным поведением должника, так и причинами объективного характера, а от ответственности она освобождает лишь в последнем случае, ее исследуют обычно в связи с проблемой виновности правонарушителя. Разумеется, если по закону ответственность наступает лишь за вину, то при ее отсутствии постановка вопроса о правомерности поведения лишена практического смысла. Поэтому выводы, сделанные в отношении невозможности исполнения в связи с характеристикой вины правонарушителя, имеют прямое отношение также и к оценке правомерности его поведения. Однако это обстоятельство зачастую упускается из виду, в связи с чем и решения, предлагаемые некоторыми авторами, иногда оказываются либо практически неправильными, либо недостаточно обоснованными в теоретическом отношении.
Так, в частности, обстоит дело с вопросом о судьбе расходов, произведенных по договору, который впоследствии либо был вовсе прекращен, либо подвергся изменениям в связи с отменой или изменением лежащих в его основании плановых заданий.
С. И. Аскназий, например, считает, что эти расходы должны быть возмещены организацией, в сфере планирования которой произошли соответствующие изменения. «Во взаимоотношениях между государственными предприятиями, – пишет С. И. Аскназий, – хозрасчетный характер деятельности отдельных предприятий, обособленное финансирование из государственных средств отдельных хозяйственных заданий и отдельных отраслей хозяйства (сметы министерств), требуют для обеспечения должного учета и контроля их работы, чтобы и потери, происшедшие от изменения в какой-либо определенной сфере хозяйства, были бы отнесены именно на эту отрасль хозяйства. К тому же должно быть учтено, что оборотные средства отдельных хозорганов, уменьшившиеся за счет потерь от изменения плана, в дальнейшем обычно приходится пополнять за счет резервов (или новых ассигнований) именно данной отрасли хозяйства. В связи с этим не может быть признано безразличным, какой хозорган будет нести потери, связанные с изменением плана. Механически оставлять эти потери на том хозоргане, который их понес (принцип локализации потерь), нам представляется нецелесообразным».[329]
Практика, однако, не идет по этому пути в случаях, когда оба контрагента подчинены органу, отменившему или изменившему плановое задание. Более того, хозорганы обычно и не предъявляют исков о возмещении таких потерь. Так, изученная нами практика по подобным делам, неоднократно, например, возбуждавшимся Ленторгом в связи с изменением планов его поставщиков, показывает, что, не предъявляя исков о возмещении потерь, Ленторг обращался в таких случаях в арбитраж лишь с просьбой об уточнении ассортимента в пределах нового планового контингента. В тех же изредка встречающихся делах, по которым истцы настаивали на денежном возмещении, арбитраж неизменно стоял на позиции отклонения подобных претензий. Так, например, если иск комбината «Трехгорная мануфактура» к прядильно-ткацкой фабрике «Октябрьская», предъявленный в связи с недопоставкой продукции в IV квартале 1952 г., был удовлетворен потому, что ответчик не представил документов, подтверждающих изменение плана, то по такому же спору о недопоставке товаров в I квартале 1953 г. комбинатом «Советская звезда» Ленинградской выходной базе Главтекстильсбыта для отклонения иска арбитражем было достаточно письменного уведомления главка, которому в то время подчинялись оба контрагента, об изменении плана поставки.
Опираясь на существующую практику, А. В. Венедиктов пришел к другому выводу по интересующему нас вопросу. По его мнению, «вопрос о распределении потерь (убытков), связанных с расторжением и изменением договоров планово-регулирующими органами… должен решаться не в плоскости определения того хозрасчетного звена, которое должно быть признано виновником создавшегося перерыва в работе другого хозрасчетного звена, а в плоскости сведения этих потерь к минимуму под углом зрения единства всего социалистического хозяйства в целом, под углом зрения единства социалистической (общественной) собственности».[330] В отличие от А. В. Венедиктова, для которого решающее значение имеет сведение потерь к минимуму, Г. Н. Амфитеатров отстаивал тот же тезис, опираясь на принцип вины и отмечая в связи с этим, что нельзя «отбрасывать огульно как раз те условия, которые не находятся в связи даже косвенно с действительным использованием хозрасчетных возможностей. Бить рублем в этом последнем случае уже не значит стимулировать хозрасчет».[331] Ввиду этого и А. В. Венедиктов и Г. Н. Амфитеатров настаивают на применении принципа локализации убытков, т. е. оставления потерь на балансе того хозоргана, который их фактически понес.
Но и это решение не всегда применяется на практике. Оно не применяется в случаях, когда плановое задание изменяется органом, которому подчинен лишь один из договорных контрагентов. Неисполнение договора дает при этих условиях право второму контрагенту требовать возмещения понесенных им потерь, т. е., иначе говоря, ответственность возлагается здесь на того контрагента, в сфере планирования которого произошли соответствующие изменения. Сясьский целлюлозно-бумажный комбинат в нарушение договора, заключенного между ним и Ленинградской бумажной фабрикой № 2, поставил в I и II кварталах 1953 г. фабрике целлюлозу с отступлением от согласованного между сторонами сортамента, недопоставив целлюлозу марки «Прима» и «А» и соответственно перепоставив целлюлозу марки «Б». Отклоняя претензию фабрики о взыскании штрафов за нарушение сортамента, комбинат сослался на письменное распоряжение Главцеллюлозы об изменении ему производственного плана по линии сокращения производства целлюлозы марки «Прима» и «А» и увеличения производства целлюлозы марки «Б». В связи с этим комбинат установил, в каком проценте от прежних показателей плана выпускаемая им целлюлоза указанных сортов причиталась фабрике, и поставил ей эти сорта в проценте, исчисленном на основе новых плановых показателей. Несмотря, однако, на изменение плана и даже на то, что истец и ответчик входят в одно и то же министерство, ведомственный арбитраж, учитывая, что план изменен главком, которому подчинен только ответчик и не подчинен истец, иск о взыскании штрафов за нарушение сортамента удовлетворил в полном объеме.
Но почему же практика не идет в таких случаях по пути локализации убытков? Ведь, казалось бы, и экономические соображения, выдвинутые А. В. Венедиктовым, и отсылка к принципу вины, сделанная Г. Н. Амфитеатровым, обосновывают необходимость в однообразном решении всех дел подобного рода? А между тем правильно поступает именно практика, применяющая либо принцип локализации потерь, либо принцип их возмещения, в зависимости от того, каким органом было произведено изменение планового задания. Когда изменение плана производится органом, которому подчинены оба договорных контрагента, то дело не просто в том, что они невиновны в неисполнении договора, а в первую очередь в том, что как исполнение договора, так и принятие исполнения становится отныне действием противоправным, запрещенным планом, противоречащим ему. Поэтому в чьей бы сфере изменение плана ни произошло, вопрос о возмещении убытков отпадает. Напротив, изменение плана органом, которому подчинен лишь один из договорных контрагентов, само по себе не может лишить второго контрагента прав, которые он приобрел по заключенному договору. Поэтому он и имеет право на возмещение убытков, возлагаемых на ту систему или ведомство, которым была в свое время допущена ошибка в планировании и которое должно нести последствия своих неправильных или ошибочных действий.
Таким образом, невозможность исполнения, вызванная изменением плана, хотя и исключает при известных условиях виновность контрагентов, имеет все же основное значение для характеристики не их вины, а правомерности исполнения договора после изменения лежащего в его основе планового задания. Напротив, в ряде других случаев невозможности исполнения большое практическое значение приобретает момент вины. Но и здесь во избежание различных ошибок как в теории, так и на практике нельзя не считаться с моментом противоправности.
По действующему законодательству (ст. 118–119 ГК) исполнение обязательства признается невозможным: а) при индивидуальной характеристике его предмета – в случае гибели последнего; б) при родовой характеристике – в случае невозможности доставки вещей того же рода.
В решении вопроса об ответственности контрагента за невозможность исполнения обязательства существенное значение имеет его вина. Но для того чтобы признать невозможность исполнения наступившей, не меньшее значение имеет также учет момента противоправности. Особенно наглядно это проявляется в обязательствах, предмет которых определен родовыми признаками.
Такие правила гражданского права, как правило о том, что риск случайной гибели определенного родовыми признаками предмета договора несет должник, «в системе планового хозяйства, применительно к продукции производственных предприятий и фондируемой (или иной строго планируемой) продукции сбытовых органов, – указывает С. И. Аксназий, – должны претерпеть значительные изменения».[332] Действительно, должник лишен здесь возможности исполнить договор за счет изделий, которые будут им изготовлены в следующем периоде, так как эти изделия предназначаются по плану для других получателей, а потому и соответствующие действия должника носили бы неправомерный характер. Вместе с тем у должника не всегда имеется возможность восполнить случайно образовавшийся пробел за счет собственного производства, а потому он и невиновен в неисполнении обязательства. В связи с этим С. И. Аскназий предложил ввести для фондируемой (или иной строго планируемой) продукции понятие ограниченного рода в смысле продукции данного предприятия с освобождением его от ответственности за неисполнение договора, вызванного случайной гибелью этой продукции.[333]
Мы думаем, однако, что этим совершенно правильным уточнением п. 1 ст. 119 ГК нельзя ограничить характеристику пределов применения последней. Следует признать, что по общему правилу возложение ответственности за неисполнение обязательства с предметами родового характера, часть которых случайно погибла, допустимо лишь при условии, когда должник может восполнить образовавшийся пробел либо за счет расширения собственного производства, либо путем приобретения таких предметов у третьих лиц. Случайная гибель таких предметов и невозможность их восполнения за счет расширения собственного производства будут свидетельствовать о том, что должник невиновен. Обязание же должника приобрести предметы того же рода не всегда допустимо по закону, так как совершение подобных действий может оказаться неправомерным, если, например, сделка по приобретению продукции выходит за пределы специальной правоспособности юридического лица, либо не может быть заключена потому, что отсутствуют необходимые плановые предпосылки для ее заключения, и т. п. При этих условиях ответственность должника исключается ввиду того, что в наступлении невозможности исполнения он невиновен, а его бездействие, выразившееся в том, что он не приобретает соответствующих предметов у третьих лиц, является правомерным.
Нет при этом никакой надобности в изменении самого текста п. 1 ст. 119 ГК. В указанной статье говорится, что должник не освобождается от ответственности за невозможность исполнения, «если предмет обязательства определен родовыми признаками и если доставление имущества того же рода не стало объективно невозможным». Задача судебно-арбитражных органов и заключается в том, чтобы выявить наступление такой невозможности на основе конкретных обстоятельств дела. При этом должны быть учтены моменты, характеризующие как противоправность, так и виновность поведения должника. Необходимо еще раз подчеркнуть, что и в договорных и во внедоговорных отношениях создавшаяся невозможность совершения соответствующих действий освобождает от ответственности за бездействие, когда она наступила помимо воли и сознания данного лица. Но это уже вопрос, связанный не с определением противоправного характера совершенных действий или воздержания от действий, а с проблемой вины по советскому гражданскому праву.