[200]. Противоречив потому, что ничего другого, кроме самой ответственности, не могло бы воплотиться в ее модели.
Действительно, почему эта модель применяется только к компенсационным, но не к карательным санкциям? Вероятно, потому, что наказание невиновного лишено смысла со всех точек зрения, тогда как его компенсационная ответственность приобретает достаточный смысл по крайней мере с точки зрения потерпевшего.
Но если безвиновная компенсационная ответственность известный смысл имеет, почему та же модель не стала всеобщим правилом? Видимо, потому, что при невиновности обеих сторон советский закон проявил бы неоправданную односторонность, став целиком на защиту интересов потерпевшего и полностью сбросив со счетов интересы причинителя. Однако на определенную область отношений действие указанной модели все же распространено. Почему в этих пределах законодатель пренебрег ее односторонностью? Очевидно, потому, что эта модель, благодаря специфике области ее применения, не только не становится односторонней, а, наоборот, полностью уравновешивает положение обеих сторон: один эксплуатирует технику, несмотря на угрозу случайного вреда, а другой компенсируется в пределах фактического ущерба, несмотря на невиновное его причинение.
При отмеченных условиях возложение компенсационной обязанности независимо от вины, сообразуясь с требованием справедливости, не оказывает на общественную активность людей того сдерживающего влияния, какое проявилось бы в случае распространения такого же правила на обычную деятельность. Дело в том, что с одной стороны, эксплуатация общей техники вследствие ее объективно предопределенного опережающего прогресса в сравнении с развитием техники безопасности не может не создавать угрозы причинения в известном объеме случайного ущерба. Но, с другой стороны, благодаря применению специальной техники безопасности позиция субъекта, эксплуатирующего общую технику, существенно упрощается: операции, выполняемые им в предупредительных целях, типизированы в таких масштабах, что случайности здесь практически возможны лишь в меру их неустранимости на достигнутом техникой безопасности уровне. За указанными пределами эксплуатация общей техники менее опасна, чем аналогичная работа, выполняемая технически неоснащенными способами (см., например, автоматизированные и производимые вручную погрузочные работы). Поэтому ответственность за случайные опасности не способна затормозить процесс техники уже ввиду одних только обеспечиваемых таким развитием границ безопасности. Вместе с тем, поскольку общая техника, как и техника безопасности, создается и применяется людьми, они же должны заботиться об устранении возникшей опасности, делая все возможное, чтобы сократить разрыв между двумя видами техники. Стимулировать нужную заботливость способны и предусмотренные советским законом такие санкции, применение которых не обусловлено виной нарушителя.
Отмеченное действие компенсационных санкций иногда, впрочем, оспаривают на том основании, что они применяются не к изготовителям, а к потребителям техники[201]. Но если в современных условиях социалистического хозяйствования признано вообще необходимым усилить воздействие на производителя через потребительский спрос, то нет препятствий к тому же воздействию на него в указанных специальных целях. К тому же производительные потребители техники, судя по планированию и самой практике изобретательства в СССР, проявляют не меньшую заботу о безопасном ее использовании, чем изготовители. А так как создание нового технического средства безопасности завершает сложный процесс, нередко начинающийся с выработки новых практических навыков, то, как показывает, например, практика вождения автомобилей, в этом процессе участвуют не только производительные, но и личные потребители техники.
Приходится также сталкиваться с утверждением, что вообще недопустимо при помощи юридических санкций подстегивать научно-технический прогресс, а если бы они обладали стимулирующим действием, то и с землетрясениями можно бороться, возлагая ущерб на изучающие их научно-исследовательские учреждения[202]. Но, не возражая против правового регулирования научно-технического прогресса, трудно отказывать ему в обеспечении юридическими санкциями. Оценивая же границы их стимулирующего действия, не нужно забывать, что между причинением вреда землетрясением и эксплуатирующим технику человеком не больше сходства, чем между выявлением причин землетрясения и разработкой техники безопасности. И если благодаря особому стечению исключительных обстоятельств можно стимулировать, не осуждая, то в виде такого же исключения допустимо возлагать ответственность, не обвиняя.
Значение общего правила имеет ответственность за вину; она справедлива, не оказывает на участие в общественных процессах тормозящего влияния и обеспечивает нужный воспитательный эффект. В качестве исключения из этого общего правила ответственность за противоправно-вредоносное поведение независимо от вины может быть введена при условии, что она: а) не противоречит принципу справедливости, так как выражается в компенсационных, а не карательных санкциях; б) не отвращает от участия в общественных процессах, так как применяется к деятельности, которая одновременно повышает опасность и уменьшает ее; в) не лишена воспитательного действия, так как вследствие особенностей той же деятельности стимулирует к еще не совершенному, хотя и не осуждает того, что уже было совершено.
Структурные подразделения системы права (на материалах гражданского права)[203]
В советской юридической науке никем не оспаривается и потому может считаться общепризнанным трехчленное деление последовательно восходящих к системе права образующих ее в своей совокупности элементов: норма, институт, отрасль. Достаточна ли, однако, эта «триада» для того, чтобы полностью исчерпать структурные подразделения правовой системы?
Советское право воплощается в законах и в иных нормативных актах. Атак как оно целиком укладывается в органически присущую ему систему, то в ней должны найти свое место и любые составные части выражающих наше право законодательных актов. Но куда следует отнести преамбулы к законам, не содержащие ни норм, ни институтов, ни тем более отраслей права?
Конечно, если бы преамбулы носили чисто разъяснительный или сугубо декларативный характер, можно было бы сказать, что они вообще не входят в систему права, хотя и неотделимы от соответствующих законодательных текстов. В действительности же они имеют и другое значение. Так, ст. 5 Основ гражданского законодательства устанавливает, что гражданские права охраняются законом, за исключением случаев, когда они осуществляются в противоречии с назначением этих прав в социалистическом обществе в период строительства коммунизма. Но в самой ст. 5 назначение гражданских прав не определено, и выявить его можно, опираясь лишь на ту часть преамбулы к Основам, в которой устанавливаются задачи, стоящие перед советским гражданским законодательством. Поэтому и применение ст. 5 на практике без использования преамбулы неосуществимо.
Правовая, а не какая-либо иная природа таких преамбул не должна, следовательно, вызывать сомнений. Но закрепляют они не нормы или институты, а общие принципы для отрасли права в целом либо отдельных ее институтов. Такие общие принципы могут быть выражены и в нормах права, как сделано, например, для гражданского процессуального права ст. 7–11 Основ гражданского судопроизводства. Однако и в подобных случаях понятие нормы не перекрывает понятия принципа, поскольку норма соотносится с институтом как более дробное подразделение системы права, а закрепленные ею принципы могут распространяться на ряд институтов или носить общеотраслевой характер. Нужно также подчеркнуть, что имеются в виду именно общие принципы, а не общие нормы, включенные по законодательно-техническим соображениям в Общую часть кодекса. Общие нормы остаются нормами лишь повторяющимися в каждом специальном институте (разумеется, по существу, а не текстуально), тогда как принцип стоит над институтами и предопределяет их непосредственное содержание. Вот почему приведенная выше «триада» нуждается по крайней мере в присоединении к ней также и правовых принципов.
Но этим суть проблемы не исчерпывается. Не исчерпывается, главным образом, ввиду известной неопределенности понятия правового института. Так, говорят, например, об институте права собственности и одновременно об институтах права государственной собственности, права кооперативно-колхозной собственности, права профсоюзно-общественной собственности, права личной собственности и права собственности мелких частных хозяйств единоличных крестьян и кустарей[204]. Что же здесь действительно является институтом, а что институтом считаться не может? Если перечисленные отдельные виды права собственности[205] – институты, то право собственности вообще нечто большее, чем институт, и нечто меньшее, чем отрасль права. То же самое можно было бысказать о наследственном праве в сопоставлении с наследованием по закону и по завещанию, об изобретательском праве в сопоставлении с правом на изобретение и на рационализаторское предложение и т. п. Поэтому очевидно, что отрасль права может слагаться не только из институтов, но и из более укрупненных подразделений, которые в свою очередь образуются совокупностью соответствующих институтов.
Не допускаем ли мы, однако, смешения разных категорий – института как подразделения отрасли права с разделами кодекса или иного нормативного акта как с чисто законодательно-техническими подразделениями?
Смешения здесь никакого нет. Напомним, что, например, при институционной системе построения Гражданского кодекса нормы наследственного права в особый раздел не выделяются, а соединены в общем разделе с другими способами приобретения имущества, чем не исключается выявление соотносимости не вообще способов приобретения имущества, а именно наследственного права с наследованием по закону и по завещанию. С другой стороны, нет препятствий к объединению в один раздел кодекса авторского и изобретательского права. Но общие нормы для того и другого создать невозможно