Сам автор этой теории, критикуя односторонность как субъективного, так и объективного подхода к интерпретации системы права, усматривает в ней «диалектическое сочетание противоположных и в то же время соотносительных начал, двустороннее единство субъективного и объективного моментов»[250]. Однако в конкретном анализе провозглашенного единства с не вызывающей сомнения последовательностью отражена лишь субъективная установка, которая сопровождается многочисленными корреспондирующими ей высказываниями: «Система права есть научная конструкция», «субъективная по своему происхождению»; она, «как всякое произведение индивидуального сознания», создается «своим автором (или авторским коллективом)»; «возможно и сосуществование разных вариантов системы права», так как «правовые нормы могут систематизироваться по разным своим признакам», включая вариации даже в отношении одного и того же признака».
Что же касается установки объективной, то она согласно тому же мнению реализуется тем полнее, чем шире восприятие выдвинутой отдельным автором или авторским коллективом системы права «в научной литературе, в учебниках и учебных пособиях, в живой преподавательской практике, в кодификационной работе, во всех соответствующих видах деятельности правотворческих и правоприменительных органов»[251]. Но объективизация в смысле широкого или даже единодушного признания, упрочивая общественную весомость индивидуальной позиции, не превращает ее из субъективного фактора в не зависимое от людей объективное явление. Примененное автором удвоение понятия объективного, означающего якобы материальность в одном случае и всеобщность в другом, создает лишь иллюзию словесного сходства и различия каждой из двух сторон объективно-субъективного учения о системе права сравнительно с одноименными «односторонними» системно-правовыми концепциями. На самом же деле к объективной теории это учение не приближается ни на шаг, так как они находятся в разных логических плоскостях, поскольку имеется в виду объективность не материальная (не зависящая от воли людей), а чисто субъектная (разделяемая всеми или большинством). С субъективной же теорией это учение соприкасается самым непосредственным образом, но в соотношении, прямо противоположном тому, к которому автор стремится, ибо не столько превосходит ее своеобразно понимаемым моментом объективности, сколько уступает ей несравненно большей субъективностью.
Действительно, объявив систему права теоретической конструкцией, В. К. Райхер вынужден тем не менее учитывать, что речь идет не о правоведении, а о праве, обладающем не только нормативной, но и системной всеобщностью, которая не может обходиться без определенных внешних фиксаторов, привлекаемых автором в большом разнообразии – начиная от научного признания и кончая использованием в законотворческой практике. Но если к этому всего лишь и сводится «объективный, аспект системы права», то субъективная теория совершенно незаслуженно обвиняется в его игнорировании[252]. Именно она и выводит указанную систему не из теоретических конструкций, а из самого закона[253]! И поэтому скорее эта теория как всецело объективная (в толкуемом В. К. Райхером смысле) противостоит его субъективной в своих исходных положениях доктрине, чем названная доктрина как некое соединение объективного и субъективного преобладает над остающейся целиком субъективной (по утверждению В. К. Райхера) прежней теорией. Ктому же, обнаруживая расхождения в оценке формирующих систему права источников, они почти ничем не отличаются друг от друга в доказательственном плане – в плане использования приводимых в их обоснование доказательственных соображений.
Одно из таких соображений носит теоретический характер, выражаясь в созвучных формулировках субъективной и объективно-субъективной теории. С. М. Корнеев, например, писал: «Право создается людьми. Точно так же и система права»[254]. То же самое говорит В. К. Райхер: «…действующее право… создается… людьми. Следовательно… вместе с ним оказывается созданной людьми и его система»[255]. Отмечая смысловое тождество приведенных умозаключений, нужно лишь учитывать, что если они логичны для субъективной теории, приписывающей законодателю создание и права, и его системы, то объективно-субъективная теория, разобщив эти явления между законодателем и наукой, существенно поколебала убедительность сделанного вывода, во всяком случае привела к невозможности утверждения, будто система права создается «вместе» с самим правом. Главное же заключается в том, что общая формула «созданное людьми зависит от их воли» не обладает приписываемой ей силой неоспоримости. Наоборот, не оставляя места для объективных законов общественного развития, она заслуживает принципиально критического отношения к себе, а поскольку такие законы существуют, любой достигаемый человечеством результат соединяет волевые качества со свойствами неволевого происхождения. Система права в этом смысле не составляет какого-либо исключения, и, несмотря на отстаиваемый В. К. Райхером противоположный взгляд[256], субъективное ее конструирование так же мало отличается освобождающей от необходимости доказывания очевидностью, как объективная теория – приписываемой ей бездоказательной неочевидностью.
В самом деле, от объективной теории требуют, чтобы она разъяснила, «существует ли среди многих представленных в литературе систем права такая, которая может быть признана объективно сложившейся, или она еще правовой наукой не обнаружена? В первом случае возникают вопросы: 1) какая именно система заслуживает такого признания? 2) чем обосновано это признание? 3) каков механизм образования данной системы? Во втором случае возникают вопросы: 1) чем обосновано утверждение о существовании еще не обнаруженной, но объективно существующей системы права? 2) каков механизм ее образования?»[257]. Оценивая перечисленные вопросы, можно констатировать, что определенная их часть с позиций объективной теории объяснена: это, например, относится к характеристике механизма образования объективно понимаемой системы права. Другая часть не должна ставиться ей в упрек, так как обусловлена спецификой каких угодно, а не только конкретно проводимых научно-правовых исследований: это, например, относится к еще не достигнутому ее сторонниками единодушию в определении природы и численности входящих в систему права внутренних подразделений. Третья часть несовершенна гносеологически как вытекающая из отождествления объективного с общепризнанным: это, например, относится к предположению, что раз среди представленных в литературе систем права нет пока еще ни одной, которая в качестве объективно сложившейся рассматривается всеми, то, следовательно, она до сих пор не обнаружена, а значит, признание ее существующей ни на чем не основано.
Но если бы даже весь «набор» соединенных друг с другом вопросов отличался стопроцентной безупречностью, то разве любая другая, в том числе породившая их объективно-субъективная теория не должна была бы на них ответить? И почему такой ответ фактически не последовал за постановкой самих вопросов, нуждающихся в крайне незначительных коррективах для приспособления к теории своего автора? Вот как бы они выглядели в соответственно откорректированном виде: «Существует ли среди многих теоретических конструкций системы права такая, которая может быть признана полностью объективировавшейся, или она еще правовой наукой не создана? В первом случае возникают вопросы: 1) какая именно конструкция заслуживает такого признания? 2) чем обосновано это признание? 3) каков механизм обеспечения ее всеобщей объективизации? Во втором случае возникают вопросы: 1) чем обосновано утверждение, что предложенные конструкции формируют систему права, а не являются чисто доктринальными суждениями о ней? 2) каков механизм признания этих конструкций имеющими для права системообразующее действие до завершения процесса всеобщей их объективизации?» Если автор считает, что на вопросах такого порядка проверяется достоверность созданного учения о системе права, то hic Rhodos, hic salta, и да будет дан на них ответ. Мы же думаем, что их доказательственная значимость слишком преувеличена, ибо, как бы они ни решались, это ни на йоту не приблизит к истине выдвигаемое в защиту анализируемых взглядов главное соображение о том, что все созданное волей людей обязано человеческой воле также своей системой.
Другое соображение носит уже не теоретический, а сугубо утилитарный характер. Тем не менее и оно формулируется обеими родственными концепциями в совпадающих смысловых вариантах. Так, С. М. Корнеев, сопоставляя субъективную и объективную теории, писал: «Взгляд, будто отрасли права существуют объективно… ведет к отрицанию творческой роли законодательства и науки права в построении правовой системы», тогда как в соответствии с противоположным взглядом «законодательство основывается (в отношении системы права) на достижениях юридической науки»[258]. В том же направлении высказывается В. К. Райхер, сопоставляя названные теории как бы сквозь призму самих субъективной и объективной правовых систем: «Первая из них динамична, тогда как вторая статична. Первая… легко и скоро может перестроиться в соответствии с изменением нормативно-правового материала… Но могла ли бы последовать реакция на такие изменения в условиях объективно сложившейся системы права?»[259]. Из дальнейшего изложения явствует, что либо вовсе не могла, либо последовала бы при преобразовании этой системы из объективной в субъективную