[260]. Однако прежде чем реагировать на приведенные суждения по существу, нужно выяснить, правомерна ли вообще постановка заключенного в них вопроса и имеет ли она какое-либо отношение к признанию реальности объективного закона. Закон, если он объективен, не может быть хорошим или плохим, полезным или вредным. Он проявляется во всей своей неумолимости, невзирая на сопутствующие ему эмоции, суждения, оценки, и если что-нибудь действительно заслуживает проверки, то не существование закона под углом зрения обеспечиваемой им достижимости желаемой цели, а соответствие избранной цели объективно действующему закону. Нельзя, например, добиваться облегчения взлета летательных аппаратов путем отрицания закона земного притяжения, а раз уж к научной дискуссии привлечены соображения полезности, то этого не стоит делать и по чисто утилитарным мотивам, ибо без названного закона стали бы невозможными не только преодолеваемые трудности, но и какие бы то ни было воздушные полеты. Точно так же дело обстоит с любыми объективными законами, которые при обращении с ними, как они в силу своей объективности заслуживают, оказываются «утилитарнее» всех без исключения устремленных к их отрицанию иных видов утилитаризма.
Если система права действительно объективна, то, с одной стороны, ничего с этим не поделаешь, а с другой стороны, так ли уж это плохо, как может показаться по первому, притом даже чисто утилитарному, впечатлению? Говорят, что объективно толкуемая система права уступает субъективной из-за своей неспособности «оперативно» перестраиваться вслед за меняющейся системой законодательства. Но разве при субъективности системы права она чем-нибудь отличалась бы от системы законодательства с сохранением проблемы приспособляемости первой ко второй хотя бы в самых скромных пределах ее актуальности?
И не служит ли неизменность системы права при отсутствии вызывающих ее преобразование коренных социальных сдвигов тем стабилизирующим право фактором, который уравновешивает изменчивость некоторых юридических норм, выражающих их законодательных актов и объединяющей эти акты законодательной системы? А охарактеризованное соотношение с действующими законами не дает ли оснований в том и усмотреть утилитарную ценность объективно складывающейся системы права, что благодаря ей быстротечные юридические нормы в самый момент своего обновления становятся на четко определенное место, обеспечивающее, несмотря на динамичность юридической надстройки, важную для практики относительную ее статичность?
Положительная реакция на поставленные вопросы вполне вероятна, но она в решающей степени зависит от того, насколько доказательна объективность системы права. В. К. Райхер, например, объявляет подобную идею чистейшим постулатом или даже нагромождением постулатов, быть может потому и не принимая всерьез приводимых в ее подтверждение доводов, что выверяет их правильность так, как если бы объективная концепция на самом деле была целиком субъективной. Процитировав существенное для объективной концепции положение, что юридическая норма тяготеет только к одному, строго определенному месту в системе права, он спрашивает, как «согласуется такое тяготение с наличием в юридической норме… нескольких различных признаков», какой механизм определяет «силу тяготения, исходящую из различных признаков устанавливаемой юридической нормы», где располагается норма при наличии «двух или более признаков, с одинаковой силой обусловливающих ее тяготение к разным местам системы права» (разрядка моя. – О. И.)?[261] И автор вправе рассуждать с тем более уничтожающей силой иронии, чем невероятнее представляется возможность защиты от его рассуждений. Да вот только объективная теория осталась для этой полемической атаки совершенно недосягаемой, так как не имеет к развернутым аргументам ровно никакого отношения. Не имеет по той простой причине, что образующее их главное ядро понятие признака, привлеченное для демонстрации объективной теории в состоянии полной беспомощности, лежит в основе не объективно складывающейся структуры, а как раз субъективно проводимой классификации. Но если объективная теория, пусть и вследствие необъяснимого парадокса, все же низведена ее противниками до уровня постулата, то опровергнуть подобную оценку обязаны ее сторонники. Целесообразно лишь, стремясь приблизиться к истине в возобновившейся дискуссии, уточнить ее границы.
Поскольку речь идет о системе права, а не о чем-либо ином, в проводимом сопоставлении следует придерживаться рамок объективной теории, полностью отвлекаясь от взгляда на эту систему как на теоретическую конструкцию, ибо конструкция может быть чем угодно, в том числе учением (причем даже правильным учением) о правовой системе, но только не ее собственным качеством, свойством или элементом. Нет также надобности обращаться к системе права в полном ее составе, а соответственно обсуждаемой здесь конкретной проблеме допустимо сосредоточение внимания всецело на гражданском и административном праве в пределах их соприкосновения с хозяйственным законодательством. Но чтобы теоретический анализ соединялся с эмпирическими данными, он должен хотя бы иллюстративно подкрепляться такими фактами реального сочетания системных и систематизаторских образований, которые находятся на пересечении хозяйственного законодательства с гражданским и административным правом. Подобные факты имеются в бесчисленном множестве, и возможный выбор достаточно широк, а в плане обсуждаемой задачи более или менее безразличен. Воспользуемся поэтому любым из таких фактов, взятым чуть ли не наугад. Пусть им будет, например, Устав железных дорог СССР (УЖД), в котором ст. 18–36 посвящены планированию грузовых перевозок (нормы о планировании), а ст. 37–77 – основанным на плане, и договоре взаимным обязательствам сторон (нормы об обязательствах).
И те и другие нормы обязаны своим возникновением и подчинены своим содержанием воле законодателя, детерминированной, естественно, объективно существующими материальными условиями жизни общества. Стоит, однако, приступить к работе над их группировкой, как отмеченная волевая зависимость сразу же обнаружит самоочевидную неоднозначность.
Так, законодатель может, не затрагивая содержания названных норм, включить их в единый УЖД или даже в следующий по масштабности обобщенный акт транспортного, а затем и вообще хозяйственного законодательства, либо, наоборот, приурочить к планированию и обязательствам в области грузовых перевозок специальный нормативный акт, либо даже издать самостоятельные акты по каждому из этих вопросов. Но при столь широко распространяющейся свободе в нормативном расположении установленных юридических правил тот же законодатель, оставив неприкосновенным их содержание, не может внести и самых минимальных изменений в их отраслевую принадлежность: где бы ни разместились нормы о планировании и обязательственном опосредствовании грузовых перевозок, первые сохраняют административно-правовую, а вторые – гражданско-правовую природу.
Отмеченная правовая дифференциация, неодолимая в любых сферах хозяйствования, открывает путь к объединению норм о планировании транспортной деятельности с законодательством о плановой организации промышленности, строительства, торговли и др., а правил об обязательствах по грузовым перевозкам – с нормированием обязательств по поставкам, строительному подряду и т. п. Став на такой путь, было бы возможно в пределах каждой группы объединенных норм образовать общую часть с отражением в конкретных разделах одной только специфики закрепляемых каждым из них правовых режимов. Понятно, что воспользоваться открывающейся возможностью или оставить ее нереализованной – дело законодателя. Но при столь далеко простирающихся границах выбора целесообразных законодательно-технических приемов тот же законодатель не может ни упразднить, ни хотя бы в незначительной степени уменьшить принципиальную общность отраслевого регулирования: будет ли она закреплена в общей части, продублирована в специальных разделах текстуально или методом взаимных отсылок либо вовсе обойдена молчанием, эта общность при всех обстоятельствах проявится в одном содержании для планирования и в другом – для обязательств.
Разумеется, отраслевая регулятивная общность не устраняет классификационных оснований, позволяющих подвергать нормативный материал межотраслевой систематизации. По ее образцу, в частности, строится УЖД, соединяющий нормы о планировании грузовых перевозок с нормами об их же обязательственном опосредствовании. Своеобразие подобных систематизационных построений состоит в допускаемом ими использовании общих правил того отраслевого законодательства, к которому соответствующая их часть непосредственно примыкает. Так, Кодекс торгового мореплавания СССР в ст. 18 устанавливает, что за изъятиями, им самим предусмотренными, включенные в него нормы должны применяться в сочетании с общими правилами соответственно гражданского или административного законодательства: В УЖД аналогичная общая установка отсутствует, однако, поскольку в Основах гражданского законодательства представлен также институт перевозок (ст. 72–77), общим правилам этого законодательства должны подчиняться не исключающие их использования конкретные нормы УЖД. Таким образом, масштабы привлечения к межотраслевым систематизациям общеотраслевых правоположений определяются волей законодателя. Но при столь беспрепятственно реализуемом усмотрении в отборе распространяющихся на межотраслевую систематизацию общеотраслевых юридических норм тот же законодатель не может сделать одного: создать собственную общую часть для самой этой межотраслевой систематизации, объединяет ли она планирование и обязательственное опосредствование грузовых перевозок или какие угодно другие нормы и институты разных отраслей советского права[262].
Изложенные факты неопровержимы. Они и свидетельствуют о существенном различии между системой права и систематизацией юридических норм. Систематизация строится по субъективно избранному объективному признаку, тогда как система есть органическое единство юридических норм, внутренне расчленяющееся не по отдельным признакам, а сообразно с целостным содержанием каждой нормы в соединении всех ее качеств, свойств, атрибутов. Отсюда вытекают и проходящие между ними иные разграничительные линии.