4) Правоотношение. Оно соединяет по меньшей мере двух субъектов, выполняющих противоположные функции: один из них управомоченный, другой – обязанный. Если каждый участник правоотношения обладает правами и обязанностями, то они противоположны обязанностям и правам другого участника. Следовательно, правоотношение – это единство противоположностей. Оно дополняется борьбой, когда возникший спор между его участниками разрешается соответственно уголовным, гражданским или административным процессуальным правом. Разрешение спора означает либо окончание правоотношения, либо восстановление его единства вслед за отпадением борьбы противоположностей.
5) Отчужденность и взаимодействие. Применение правовой нормы предопределяет ее отдельные положения, но ее содержание изменяется, если изучено взаимодействие данной нормы с взаимосвязанной нормой. И то, и другое необходимо иметь в виду в процессе практического применения юридических норм правоприменительным органом.
6) Причинение вреда источником повышенной опасности. Оно влечет ответственность не только за вину, но и за случай. К примеру, автомашина – источник повышенной опасности в состоянии движения и перестает им быть в состоянии покоя. В первом случае вина ответственности не требует, а во втором она необходима.
7) Видыпричинной связи. Многие исследователи различают необходимую и случайную причинную связь между противоправным поведением и вредоносным результатом. По их мнению, только в первом случае наступает ответственность за результаты, а во втором случае она исключается. Но необходимость (закономерность) почти нигде не заключается в поведении нарушителя. Смерть закономерна, а смерть от убийства или болезни случайна. Необходима поэтому иная трактовка причины как условия ответственности. Неправомерное поведение может вызвать действительность результата или его конкретную возможность. Эта причинность достаточна для ответственности. Если же поведение создало лишь абстрактную возможность, ответственность не наступает. Сравним посылку в ночное время через железнодорожную колею человека, попавшего под поезд или убитого бандитом. В первом случае налицо причинность, достаточная для ответственности за убийство, а во втором – ее нет.
Перечисленные проблемы, определенные в общем виде, могут составить план книги о методологии права. Если хватит времени, я сам ее напишу. Если нет, пусть напишет любой согласный со мной ученый.
Заключение
Можно предложить любой план или дать любой совет, но если не соблюдается принцип правдивости, нельзя написать нужной работы. Обычно этот принцип соблюдается. В противном случае научный трактат будет скоро разоблачен. Но есть один вид литературы, где такая опасность кажется неосуществимой. Это – мемуарная литература. Блестящее тому подтверждение – мемуарная книга Ю. К. Толстого. Не собираюсь писать о ней рецензию. Как любил говорить сам Ю. К., она не входит в орбиту моих научных интересов. Приведу лишь некоторые места, чтобы составить о книге полное представление.
Начну с заглавия в центре оглавления: «Исповедь на незаданную тему»[265]. Да, конечно, книга Б. Н. Ельцина называется «Исповедь на заданную тему». Противопоставление? Нет, Б. Н. Ельцин редко упоминается. Плагиат? Как это ни странно, существует плагиат заглавия, не дозволенный авторским правом. Его не было в работе Плеханова «Чего не делать?» в ответ на книгу Ленина «Что делать?»: там противоположность заглавий отражала противопоставление позиций. Здесь же отрицание «не» лишь прикрывает заимствование чужого заглавия, ничего не противопоставляя. Однако, сравнительно с неправдой, воплощенной в самой книге, этот плагиат быстро забывается. Возьму лишь некоторые места.
Стр. 18: «Через три года после утверждения Анатолия Александровича в докторской степени ему предложили возглавить кафедру хозяйственного права. Хотя до того момента Анатолий Александрович был решительным противником хозяйственно-правового направления в юридической науке, это не помешало ему согласиться возглавить кафедру».
Позвольте! Есть два направления в науке о хозяйственном праве: как отрасли права в противовес гражданскому праву и как ответвления, подчиненного гражданскому праву. Решительным противником чего был А. А. Собчак – первого или второго? Ю. К. это прекрасно знает: только первого, но не второго. Что же нелегального в его согласии возглавить кафедру хозяйственного права во втором, цивильном варианте?
Ю. К., однако, из-за давления обвинил Собчака в активности для продвижения на предложенную ему должность (там же). Что имеется в виду, понять невозможно. Но я хорошо помню, как Ю. К. это делал для самого себя, понуждая меня через своих высокопоставленных друзей провести его на профессорскую должность раньше В. Т. Смирнова и В. Ф. Яковлевой, ставших задолго до него докторами наук. И вследствие поддержки со стороны профессора С. А. Малинина он спокойно вытесняет своих многолетних коллег.
Обратимся к другому месту. Стр. 170:
«Когда я принес Иоффе написанный и перепечатанный на машине текст, он прочел его и, не сделав по существу ни одного замечания, неожиданно заметил: “Откуда Вы взяли этот местечковый стиль?” Меня так и подмывало ответить Иоффе, что ни от кого другого, как от него, я этот стиль усвоить не мог, но не желая его обидеть, сдержался».
Здесь мы встречаемся с тем редким случаем, когда Ю. К., не заметив, сам обнаруживал фальшь: он не хотел меня обидеть в личной беседе и легко сделал это публично, в ненаучной книге. Но в чем заключалась нанесенная мне обида? В слове «местечковый», означавшем на языке Ю. К. псевдоним некой нации, к которой я принадлежал. Ради этого и придуман весь никогда не происходивший разговор.
Такие им же опровергнутые утверждения встречаются у Ю. К. сравнительно редко. А как доказать тот же характер многочисленных голых осуждений, столь же фантастических? Лишь одним способом: апеллируя к здравому смыслу!
Так, он был обуреваем своим якобы графским происхождением и в устных беседах не забывал частенько вспоминать о нем. А в книге? Прямо только один раз, на стр. 162, где члену семьи Венедиктова и Ковалева приписываются слова: «Все-таки чувствуется, что он граф». А косвенно? Без стеснений, но не всегда продуманно. На той же 162 стр. он сообщает, что А. В. Венедиктов брал его «маленькую печоринскую руку в свою большую, надежную и лукаво спрашивал: “Все-таки признайтесь, сколько было десятин”, намекая на мое происхождение». Как антиментально выглядит рука Толстого сравнительно с рукой Венедиктова! Но не в руке дело. Кто может поверить, что глубоко интеллигентный и благородно воспитанный Венедиктов подзуживал десятиной своего молодого ученика, намекая на его «происхождение»?! Но ради крепкого словца сомнительной рекламы чего только не скажешь!
Я вспомнил, как народный артист СССР H. П. Акимов в юмористической статье о советах авторам мемуаров, нуждавшихся в людях, к которым у них не было доступа, рекомендовал заявлять, что сидели эти люди недалеко от мемуаристов и так громко говорили, что те слышали их разговоры.
Не знаю, читал ли эти советы Ю. К., но что он следовал им – не подлежит никакому сомнению. В той же книге он помещает меня и моего собеседника бредущими пьяными по дачному поселку и так громко говорившими, что он, шедший сзади, слышал все. Оказывается, я говорил не только всякую чепуху, но и компрометирующие меня вещи. Но его старания ни к чему не привели. На компрометирующие материалы никто не реагировал. Меня никто никогда об этом не спрашивал.
И последнее. Ю. К. позволил себе там же вспомнить об автомобильной аварии, в которую я попал и которая привела к сотрясению мозга и явилась, по его мнению, причиной моей нетерпимости к критике. Как видно, Ю. К. не только граф, но и с таким же успехом психоаналитик. Но я не буду комментировать этот вывод. Да судит о нем сам читатель!
Пусть царит правда в науке!
За методологию на самом высоком уровне!
Идеология права[266]
Глава 1. Общие проблемы правовой идеологии
1. Понятие идеологии
Части мира в современных условиях разделены для исследования между отдельными науками. Каждая из них обеспечивает знание своей части и воплощает, следовательно, воззрение на нее. Но мир неразделен. Он существует как единство всех своих частей. Поэтому, наряду со специальными отраслями знаний, должны быть добыты представления о мире в целом. Такое значение имеет наука философии как учение о наиболее общих закономерностях всего мироздания, т. е. как мировоззренческая наука. Она и воплощает в себе идеологию. Идеология и есть, таким образом, философски сформированное мировоззрение, определяющее подход ко всему мирозданию и к его отдельным частям, но приобретающее различное конкретное выражение в первом и во втором случае. Поэтому можно говорить не только об идеологии вообще, но и об отдельных ее видах – идеологии природы, идеологии истории, идеологии культуры и т. п. В этом смысле существует и идеология права, как общее мировоззрение, примененное к изучению частного предмета – права и иных правовых явлений.
Истории известны случаи принудительного навязывания вида идеологии. Так было с идеологией средневековой религии, а в наше время с идеологией марксизма-ленинизма. Отступления от христианства карались инквизицией, а от марксизма-ленинизма – целой серией репрессий – от увольнения с работы до внесудебной расправы.
По самой сущности идеологии ее выбор должен бы быть свободным. Как известно, деление философов на материалистов и идеалистов зависит от ответа на основной вопрос философии – что первично и что вторично – материя или дух, природа или теория. Ответ на этот вопрос бездоказателен: в том и в другом его значении он остается постулатом. Но если решение о философском направлении произвольно, то и выбор частной идеологии должен быть свободным. Понуждение здесь тем более неприемлемо, чем при определении идеологии вообще. На различных этапах человеческой истории одни философы были материалистами, другие – идеалистами. Встречались также мыслители-идеалисты с уклоном в сторону материализма (например, Кант с его учением о вещи в себе и вещи для себя) и мыслители-материалисты с уклоном в сторону идеализма (например, Спиноза с его учением о механизме и об изначальной силе, давшей толчок к движению всего мироздания). Были также чистые идеалисты (например, Гегель с его теорией абсолютной идеи) и чистые материалисты (например, Фейербах, выступивший в защиту материализма против идеализма). То же самое наблюдалось и в частной идеологии. Среди юристов России были ученые-идеалисты и ученые-материалисты. Многие из них опирались только на идеалистическую философию, разработанную одним или несколькими идеологами. Другие не чурались использования учения идеалистов и материалистов. Третьи вообще не заявляли себя сторонниками определенной философской концепции, но их критики давали им соответствующую квалификацию. Субъективно или объективно, по собственному признанию или по определению читателей, но каждый исследователь российского права имел свою вполне определенную идеологическую принадлежность.
Если благодаря государственной поддержке в обществе господствует единая идеология, то соответствующая страна расценивалась как моноидеологическая по своему характеру. При отсутствии такой поддержки, в системе свободного выбора речь шла о мультиидеологии. Идеологическая мультипликация могла соединить однотипные и разнохарактерные идеологические установки, например, разные виды материализма и идеализма. Небезынтересно, что даже марксизм-ленинизм – этот носитель господства моноидеологии в России и покоренных ею странах – возник из сочетания диалектики Гегеля (идеалиста) и других источников (преимущественно материалистических). Это, однако, не мешало его сторонникам называть такое сочетание эклектикой и отстаивать подчиненный ему моноидеологизм по своему образу и подобию.
2. СССР – страна классической моноидеологии
Как уже говорилось, моноидеология царила не только в СССР. Но классические черты она приобрела именно в Советском Союзе.
Вскоре после установления в России нового политического режима в 1917 году вводится цензура, закрываются многие газеты и частные издательства, начинается оголтелая борьба с немарксистской идеологией. Эта борьба выражается в беспощадной критике буржуазной философии и любых вообще духовных идей, отступающих от марксизма-ленинизма. Вся советская история духовного развития заполнена этой борьбой, причем если произведение попало в «обойму» критики как антимарксистское, этот ярлык уже никогда с него не снимался, независимо от обоснованности или точности критической оценки. Одновременно раскритикованные авторы теряли возможность дальнейшей публикации или иного применения своей профессиональной способности. Наиболее видные ученые прошлого высылались за границу или подвергались иным репрессиям. Лишение профессиональной работы считалось наименее серьезным ударом в борьбе с идеологическими противниками.
В СССР систематически проводились большевистские кампании, в результате которых целые отрасли знаний дисквалифицировались и многочисленные коллективы мыслителей утрачивали профессиональную занятость. Часто это наносило невозместимый ущерб общему прогрессу в стране. Так было с кибернетикой, отвергнутой в цитадели большевизма как идеалистической выдумкой Запада, и восстановленной в правах уже после того, как Россия невосполнимо отстала от передовых стран и не могла уже преодолеть свое отставание, воспользовавшись применением кибернетических достижений. Так было с генетикой, фальсификатором Лысенко и его подручными, добившимся разгона самых передовых кафедральных коллективов и самых выдающихся советских генетиков как приверженцев буржуазного учения менделистов-морганистов. Возрождение генетики наталкивалось на непрекращающееся сопротивление лысенковцев и проходило в условиях огромных потерь в животноводстве и зерновом хозяйстве.
В 40-х годах и в начале 50-х годов проводятся одна кампания за другой, оставлявшие неизлечимые раны на всех отраслях духовной жизни: от литературы и искусства до философии и науковедения, от музыкиитеатрадометодикиипрактики преподавания. Нагенеральных представлениях, посвященных отдельным видам духовного творчества, главным докладчиком был секретарь ЦК КПСС А. А. Жданов, а разгром устремлялся с этой высокой инстанции во все закоулки однопартийной духовной активности. Особую роль устрашающей метлы приобрела борьба с космополитизмом, этим официозным обозначением организованного разгула антисемитизма. От точного определения фигуры космополита официальные инстанции предпочли воздерживаться. Но и критики и критикуемые хорошо понимали о ком идет речь. Когда ученый-юрист профессор Серебровский сказал с трибуны, что он будет говорить о своих космополитических ошибках, председательствующий на собрании перебил его словами:
– Говорите не о себе, а о мадам Флейшиц.
Слово «мадам», непривычное в обращении того времени, достаточно объясняло, какой критики от него ждали, а фамилия Флейшиц безошибочно указывала на персональную адресность критикующего. Учитывая, что эта кампания сопрягалась с борьбой против врачей-убийц, она достигала уровня еврейских погромов.
В дополнение к организованным массовым кампаниям против людей научных профессий, советские органы цензуры начали периодически издавать списки запрещенных авторов и их работ, всякие ссылки на которых цензурой запрещались. Эти списки затрагивали не только создателей новых произведений, задержанных цензурой, но и работы, появившиеся давно, однако, вызвавшие недоверие у цензурных органов. Их авторы, возможно, давно уже прекратили творческую работу или даже переселились в мир иной, но бдительная советская охрана чистоты идеологии продолжала стоять на посту, прочно замыкая дверь для всякой угрозы чистоты официально одобренной идеологии. Бывали поэтому и такие случаи, когда ученый, ничего не подозревая, продолжал работать в своей области, а шельмующие его материалы двигались по секретным каналам, образуя непроходимые шлюзы для любых попыток посягнуть на чистоту советской науки.
Такие сверхсекретные материалы сопутствовали человеку, куда бы он ни отправился, и каждый раз наносили ему неожиданный удар, когда он помышлял о поездке за границу для выпуска новой книги или для участия в международной конференции. Попытки разузнать причины персональных торможений обычно ни к чему не приводили. Загнанный в систему ограничений, человек продолжал стремиться узнать правду. Но эти попытки кончались либо ничем, либо таким информационным туманом, который еще более усугубляет положение ущемленного.
Существенное изменение произошло лишь после того, как твердая политическая система, сложившаяся в СССР, перестала действовать под влиянием реформистского движения, распада былой твердыни, развала ее неукоснительной деятельности. Сперва разрушается единая социалистическая система, затем рушится Советский Союз, образовалось множество новых самостоятельных государств, расширились рамки свободы, а вслед затем утрачивается прежний информационный монолит.
3. Крах моноидеологизма
Слом Берлинской стены, распад СССР, окончание «холодной войны», изменение в соотношении сил Запада и Востока, информационные выпады против былого монолита, его неспособность защититься против правдивой критики, разоблачение преступных деяний Сталина, а потом Ленина выдвинули на авансцену вопрос, что представляет собой их учение, какую методологию оно поставило на вооружение Советскому государству и как защитить ее изнутри и вовне – на всем протяжении критики пороков этой методологии ей не противопоставлялся какой-либо иной идеологический феномен. Но из-за того, что воплощается в себе его причина, не оставалось места для защиты марксизма-ленинизма. Он умер вместе с распадом СССР, без похоронных объявлений. Смерть его наступила столь же естественно, как раковая агония изжившего себя феномена.
Из многочисленных ударов, нанесенных по марксизму-ленинизму, самые сильные исходили от А. Н. Яковлева, бывшего второго секретаря ЦК КПСС, а теперь – без постов и регалий, рядового бойца за правду и честность, против фальши и лжи, за искренность и неподкупность. Из большого числа работ в этом духе, опубликованных Яковлевым, я возьму только две: «Омут памяти» (от Столыпина до Путина) (М.: Вагриус, 2001. Книга 1; 2002.
Книга 2), а также «Постижение» (М.: Вагриус, 1998). В этих книгах можно с доверием относиться к каждому слову – такова клятва автора и таково же воплощение его клятвы. В них описывается то, что автор знает, и логически следует то, что должно быть сделано в области моноидеологии.
О самом себе Яковлев говорит:
– Да, я тот самый Яковлев, о котором сталинисты, а также некоторые бывшие номенклатурные «вожди» говорят и пишут, что именно я чуть ли не главный виновник развала Советского Союза, Коммунистической партии, КГБ, армии, мирового коммунистического движения, социалистического лагеря и всего остального (Яковлев А. Омут памяти. С. 5).
Но «…и сегодня приходится вести борьбу по крайней мере на три фронта – с наследием тоталитаризма, с нынешней диктатурой чиновничества и с собственным раболепием» (там же, с. 7).
«Я пришел к глубокому убеждению, что Октябрьский переворот является контрреволюцией, положившей начало созданию уголовно-террористического государства фашистского типа» (там же, с. 9).
«Корень зла в том, что адвокату Владимиру Ульянову… удалось создать партию агрессивного и конфронтационного характера, “партию баррикады”… Образовалась партия Вождя. Ее политические целинасамом деле были целями Вождя. Дальнейший ход событий подтвердил подлинную суть партии “меченосцев”, как ее называл Сталин» (там же, с. 10).
«Иными словами, вдохновителем и организатором терроризма в России выступил Владимир Ульянов (Ленин), вечно подлежащий суду за преступления против человечности» (там же, с. 11).
«Известно, что человекоистребление – самое древнее греховное ремесло. XX век вытворил демоцид – истребление народа и народов» (там же, с. 12).
«Ленин, Сталин и Гитлер – тройка создателей неокаинизма. Главные преступники века. Погубил этот век и Россию. Была крестьянской – стала люмпенской. Была православной – стала атеистической» (там же, с. 12).
«Организатором злодеяний и разрушения России является… Сталин, подлежащий суду, как и Ленин, за преступления против человечности» (там же, с. 12).
Охарактеризовав вначале советский политический режим, А. Н. Яковлев затем на протяжении всех книг обращается к идеологии советского общества. Ее анализ представляет ужасающую картину духовного рабства, в котором состояли советские люди.
Их идеология строилась по модели моноидеологии, предписанной сверху и навязанной всем. Никакого выбора у индивидуумов и коллективов людей не было. Они были обязаны следовать тому, что называлось марксизмом-ленинизмом, любое отступление от которого расценивалось как буржуазная пропаганда, подлежащая выкорчевыванию жесточайшими методами. Эти идеологические постулаты подлежали непоколебимому соблюдению всеми – от высших начальников до рядовых «винтиков» социального организма. Только стоящие на самом верху вожди как творцы этой идеологии – Ленин, а потом Сталин свободны в образовании новых общеидеологических формул, приобретавших общеобязательную силу.
Моноидеология, наряду с правдой, допускала ложь, против которой никто не мог выступить, какой бы очевидной она ни была. В таких условиях индивидуальный разум и индивидуальная совесть теряли всякое значение. Советское общество – это общество коллективного разума и коллективной совести как общество единое, а не расчлененное на группы и классы.
Идеология этого общества поощряла доносительство и требовала аплодисментов для беспощадной борьбы с ее реальными или мнимыми противниками. Вчерашний друг сегодня должен считаться врагом, если такова выраженная государством общая воля. Следуя велениям своей идеологии, люди отворачивались от своих недавних близких, включая даже самых близких родственников. Хотя Сталин и объявил, что сын за отца не отвечает, сам он вырубал до самого отдаленного звена родственные кланы «врагов народа».
«Враг народа» – понятие, введенное в первые годы после Октябрьского переворота, стало надежным средством борьбы с широкими слоями идеологических противников, неявных или подпольных. Против обвинения в том, что ты враг народа, никто не решался выступать. Поэтому оно действовало безотказно.
Такое положение сохранялось до кризиса и разлома советской системы. Одновременно с этим кризисом сперва Сталин, а потом и Ленин были деидеологизированы на основе конкретных, державшихся в строжайшем секрете, фактов. Ссылки на них полезли со страниц литературы, включая идеологическую проблематику. Таким образом, огромная страна с ее многочисленными духовными заведениями оказалась лишенной какой бы то ни было официальной идеологии. Старая идеология была устранена, новая еще не появилась. Но постепенно накапливалась критика старой идеологии, и стало очевидным, что она практически перестала существовать. Среди ее критиков центральное место занял А. Н. Яковлев. Но и он не обратился к формированию новой идеологии. О его идеологической концепции можно судить преимущественно на основе прежних суждений.
В то же время одновременно с книгой «Омут памяти» он издает другую книгу – «Постижение» (М.: Вагриус, 1998). Формально эта книга посвящена религии буддизма, а фактически центр тяжести в ней перенесен на формирование нового гуманистического мировоззрения, победа которого «составит кардинальный переворот в психологии человека»[267]. Нельзя «…построить общество Великого Гуманизма, если нравственные категории свободы: добро, сострадание, справедливость – не станут нормами человеческих отношений и основой всех государств, в том числе – мировых, не превратятся в повседневные правила, в естественные мотивы поведения человека»[268]. Он не мог, конечно, объявить буддизм идеологией нового общества. Но его рассуждения о том, над чем он задумывался, работая над этой темой, не оставляют сомнения в идеологической направленности его исканий. О том же свидетельствует само название книги – «Постижение».
Какуже отмечалось,А. Н. Яковлев прямонепредлагает объявить буддизм моралью будущего общества, но в то же время он формулирует моральные правила буддизма, причем тональность, в которой это делается, не оставляет сомнений в его симпатиях к буддизму. При таких условиях нет надобности анализировать все эти правила под углом зрения ни идеологии вообще, ни правовой идеологии будущего общества. Но у нас нет под рукой другого сборника нравственно-идеологических правил для анализа в свете построения высокоразвитой идеологии права. К тому же, при господстве идеологии марксизма победа коммунизма должна привестикотмиранию права, а, стало быть, сама постановка подобного вопроса лишена исторических оснований. Насколько известно, из числа советских ученых один лишь С. С. Алексеев не разделял этой точки зрения, допуская сохранение каких-то правовых правил и после полной победы коммунизма. Напротив, все другие виды идеологии расходятся в этом вопросе с марксизмом, обходя проблему отмирания права полным молчанием. Теперь, когда марксизм потерял свое господствующее положение даже в прежних территориальных пределах, нет надобности возрождать эту его теорию. Современность не дает пока оснований для суждения об отмирании права. Следовательно, нет необходимости отрицать существования права и правовой идеологии в обществе будущего.
В то же время проверка соотношения этого права и его идеологии не требует анализа всех идеологических правил, определенных А. Н. Яковлевым. Мы коснемся только одного правила ввиду его несомненного торжества в Высшем Обществе. Это правило предполагает отрицание всякого насилия со стороны государства и общества, как и индивидов и их групп. Как примирить с ним право, которое по самой своей природе немыслимо без насилия? Для ответа на этот вопрос нужно перейти от проблем правовой идеологии к их преломлению в будущем праве Высшего Общества.