§ 1. Поведение
Поведение людей и их коллективных образований составляет предмет правового регулирования. Назначение такого регулирования имеет своей целью обеспечение нужного поведения с точки зрения порядка, который соответствует данной общественной системе. Но и в этих пределах правовое регулирование не всегда возможно. Если право рассматривает определенное поведение как необходимое, оно должно быть, во-первых, подконтрольным, то есть проверяемым в смысле соблюдения установленных юридических правил, и, во-вторых, принудительно осуществимым, то есть вызываемым к жизни при помощи установленных законом мер вопреки воле уклоняющихся от соблюдения юридических предписаний. Поэтому, когда семейно-брачный закон допускал лишь брак по любви, то это была не правовая норма, так как наличие чувства любви невозможно проконтролировать, и при отсутствии этого чувства невозможно достичь его появления посредством принуждения.
Но даже при наличии обоих указанных признаков всеобщая регламентация подконтрольности и принудительной осуществимости поведения нецелесообразна. Конечно, право своими нормами обеспечивает свободу, но вместе с тем и ограничивает ее. Если бы по каждому поводу человек должен был оглядываться на действующий закон, свободная его жизнь перестала бы существовать. Это теперь прямо признается действующим в стране законодательством, провозгласившим дозволенным все, что прямо не запрещено. Учитывая незначительное время, истекшее с момента установления этого принципа, государство должно обеспечить его правильное понимание. Необходимо надлежаще толковать суть запрещения, чтобы не ограничивать его действие в противовес его содержанию.
Прямые законодательные запреты встречаются реже, чем количество запретительных норм. Уголовный кодекс, например, прямо запрещает все уголовно наказуемое, предусматривая лишь некоторые исключения (например, необходимую оборону или крайнюю необходимость). Административные правила вождения автомобилей, вводя предписания, тем самым запрещают противное им поведение. Но уже в гражданском кодексе число запретов встречается гораздо реже. А число цивилистических запретов, логически вытекающих из гражданской правовых норм, гораздо больше, чем можно предположить на первый взгляд. Чтобы составить об этом полное представление, нужно иметь в виду следующее.
Нарядустем, что всенезапрещенное дозволено, закон может регулировать одни разновидности определенного типа поведения и разрешить другие варианты такого же типа. Так, например, обстоит дело с договорами в гражданском праве, которые, закрепляя основные договорные виды, разрешают заключать и иные договоры, законом не предусмотренные. Это разрешение более ограниченно, чем все не запрещенное. Оно разрешает лишь не предусмотренные законом виды договоров, а не все любые соглашения вообще. Соглашение о совершении одним лицом неправомерного действия в пользу другого не есть вообще договор гражданского права, так как не порождает гражданских прав и обязанностей, а потому не является дозволенным договором. То же самое нужно сказать о принятии предложения прийти в гости или о согласии встретиться на спектакле в театре. Невыполнение такого соглашения одной из сторон может причинить убытки другой стороне, которые, однако, не подлежат возмещению, так как не вытекают из нарушения договора как акта делового характера.
Как правило, субъективное право ни к чему не обязывает управомоченного. Но есть права, являющиеся одновременно обязанностями, например, права-обязанности родителей по воспитанию детей. Уклонение от осуществления таких прав запрещено характером обусловленных ими обязанностей, и даже выбор родителями определенных воспитательных средств не полностью свободен, так как зависит от их положительной моральной оценки. То же самое следует сказать о гражданской правоспособности, разрешающей иметь только гражданские права и обязанности, или о компетенции органов власти, обязанных реагировать на все то, что требует применения их властных полномочий.
Бытует мнение, что введенное правило о компетентности только республиканских органов к изданию норм гражданского законодательства не исключает создание этих норм нижестоящими органами по поручению органов республиканских. Это мнение ошибочно. Раз общее правило не предусматривает возможности такой передачи компетенции, то и компетентный орган не вправе к ней прибегнуть. Это особенно становится ясным при сопоставлении с указанными правилами аналогичных, но еще более строгих требований уголовного закона, издавать которые вправе даже не все республиканские, а только законодательные республиканские органы. Никому не придет в голову допускать издание уголовных законов по поручению республиканского законодателя подчиненным ему другим, незаконодательным органом.
Особое место среди норм, расширяющих или ограничивающих индивидуальную свободу, занимает деление их на нормы императивные и диспозитивные. Первые допускают только определенное ими поведение. Вторые, восполняя пробелы в соглашении сторон, становятся императивными, если соглашением ничего иного не предусмотрено (например, обязывающие к текущему ремонту нанимателя и к капитальному – собственника сдаваемого имущества).
По общему правилу лишь исполнение обязанностей осуществимо в принудительном порядке, тогда как права, если они не являются одновременно обязанностями, в своем осуществлении зависят от желания управомоченного. Обычно если такое желание налицо, то побуждают к ускоренному осуществлению права нормы о давностном сроке, ограничивающем время осуществления права (исковая давность), или о сроке самого его существования (преклюзивные сроки). Но иногда встречаются права, носители которых относятся к ним более или менее безразлично, тогда как государство весьма заинтересовано в их осуществлении. Таковы, например, избирательные права. Если бы избиратели их не осуществляли, государство не могло бы сформировать свои избирательные органы. Между тем, в условиях сталинской диктатуры, когда любые выборы протекали якобы с участием подавляющего большинства избирателей (99,99 %), их исход и количество участников были заранее предопределены. Принимались меры не только к фактическому понуждению избирателей к участию в выборах, но и к совершению этих действий в первой половине дня. Тем не менее, находилось немало избирателей, которые от участия в выборах уклонялись. Сами выборы носили формальный характер, не стыкуясь с их результатом. А как сказал один европейский ученый, если бы управомоченный знал о формальности своего права, он бы отвернулся от него с отвращением.
Сейчас, когда выборы едва ли не во всех случаях превратились в двух– или многомандатные, их формализм в значительной степени уменьшился. Выборы Президента Российской Федерации, состоявшиеся 14 марта 2004 г., проводились в форме голосования относительно нескольких кандидатур, причем внушительную победу одержал Владимир Путин, набравший при переизбрании 71 % поданных бюллетеней. Его соперники не набрали сообща столько голосов, сколько было отдано Путину. Таким образом, почти полное единогласие в пользу единственного кандидата сменилось дифференцированными показателями. Вместо почти стопроцентного участия в голосовании избирателей на этих выборах приняло участие немногим более половины. Это, вероятно, психическая реакция в условиях свободы на былую несвободу.
Но в то же время отклики очевидцев иногда оказываются диаметрально противоположными. По мнению В. Аксенова, демократия широко внедрилась в российское общество, включая средства массовой информации, использование прямых телевизионных передач, в которых В. Аксенов сам участвовал, не подвергшись предварительной проверке или какому-либо инструктажу. В отличие от этого, Гарри Каспаров считает, что в стране утверждается путинократия, как он выразился, и Россия идет, по его утверждению, к единоличной диктатуре, ввиду чего создан общественный комитет, задачи которого обеспечить подготовку демократичных выборов президента в 2008 г. Корреспондентка из Франции, не отрицая ни одного из этих выводов, обращает внимание на улучшение жизни в России, хорошее настроение людей и смену каменных лиц улыбчивой общительностью.
При такой разноречивой информации трудно сделать издалека правильный единообразный вывод. Нужно подождать с вынесением окончательных оценок. Но итоги президентских выборов ни в какой мере не удручают. Они свидетельствуют о новом повороте, о котором до перелома нельзя было и мечтать. Следует поэтому надеяться, что эти выборы открывают положительную перспективу, и что по этому, а не по какому-либо другому пути пойдет ожидаемое постсоветское развитие.
§ 2. Правовое государство
Центральной практической проблемой в связи с теорией правового поведения является задача построения в постсоветском обществе правового государства. Эта идея, появившаяся на Западе, сложна для понимания и связана с огромными трудностями в процессе ее практического осуществления.
Что представляет собой правовое государство практически?
Государство называется правовым, если оно обладает двумя качествами: правомерностью всех законодательных норм и их общеобязательностью как для граждан или организаций, так и для самого государства. Каждое из этих качеств нелегко объяснить, еще труднее обеспечить.
Что означает непротивоправность законов? Об этом человечество размышляло давно. Еще древние римляне различали естественное право и действующее (позитивное) право. Накануне Французской революции 1789 г. это различие возрождается школой естественного права (Руссо, Монтескье во Франции, Гоббс, Локк в Англии, Пуфендорф в Германии). Практический лозунг древних римлян заключался в критике действующего права посредством критерия естественного права, а школы естественного права – в выявлении степени соответствия ему позитивного права. Советская юриспруденция отвергала естественное право как антинаучное, исходя из того, что право есть социальное явление, а естественно-правовая доктрина рассматривает его как явление природы. Так ли это? Сомнения возникают вследствие колоссальных успехов римской и еще в большей мере буржуазной юриспруденции. Как могли быть такие реальные успехи достигнуты, если они порождались антинаучной теорией?
Возьмем для примерного анализа основную идею римского права: Quod ad jus naturalis pertinet, omnes hominess equales sunt (что касается естественного права, все люди равны). В каком смысле равны – в природном, естественном (рост, сила, цвет кожи, разум)? Ничего подобного римлянам не приходило в голову. Естественное равенство мыслилось лишь как антипод общественному неравенству между свободными и рабами. Более того, противоречивость обоих антиподов решилась в пользу деления на свободных и рабов, а не в плане их равенства. В этом случае римляне покидали критерий естественного права в пользу aequitas (справедливости): если захвативший в плен воина мог его убить, то он тем более мог обратить его в рабство. A что aequitas общественная, а не естественная категория, тут и сомневаться не о чем. И римляне заменили одно другим не как разноплоскостные, а как однородные категории, отводя естественное право в сторону ввиду его непримиримости с рабством, этим главным институтом Древнего Рима, и переходили на позиции aequitas как понятие, логически оправдывающее институт рабства.
Между прочим, сам советский закон иногда пользуется таким критерием, как природа вещей, не находя в нем дефектов естественно-правового мировоззрения. Когда Гражданский кодекс устанавливает, что принадлежность следует судьбе главной вещи, если иное не установлено законом или договором, он ориентируется на естественное соотношение, например, скрипки со смычком. Ясно, что скрипка, а не смычок главная вещь; смычок только принадлежность. Столь же очевидно, что общее правило о продаже скрипки без смычка противоречило бы природе вещей и должно считаться недействительным. По характеру соотношения между этими предметами только в прямо указанных случаях скрипка передается без смычка, а смычок без скрипки.
Нужно вообще отметить, что иногда объявление некоторых правовых формул буржуазными противоречит сути дела. Конечно, слово «фикция» крайне неприятно, но объявлять его грехом буржуазного права, по меньшей мере, неосмотрительно. Гражданский кодекс, касаясь условных сделок и наказывая виновную сторону в содействии или противодействии наступлению условия, считает в первом случае его ненаступившим (хотя оно фактически наступило) и во втором случае наступившим (хотя оно фактически не наступило). Ясно, что это правило выразило две фикции, хотя в данном случае речь идет о советском законе. А делать научные выводы на основании плохого или хорошего звучания слов нет никаких оснований.
Очевидно, таким образом, что и «природа вещей» и принципы нравственности могут быть использованы в разумных пределах для проверки правомерных или противоправных принятых законов. Историческая изменчивость нравственных правил или несовпадающие нравственные установки противостоящих классов не устранят «вечных», общечеловеческих нравственных истин как критерий оценки при их помощи развивающегося права. Они не должны лишь допускать преувеличений. Когда на жалобе женщины, вступившей в брак с обманщиком, Александр II начертал «полагать девицей», он нарушил изложенное правило. Но когда семейный закон «полагает» фактического отца обязанным в некоторых отношениях, он учитывает «естественное» положение вещей и не делает ничего дурного.
Однако в современных условиях критика законности права, наряду с нравственностью и природой вещей, должна опираться на более устойчивые критерии. Судя по многолетней практике США и накопившемуся опыту Российской Федерации, главным источником для этих целей должна служить конституция. Почти все решения о признании недействительными провозглашенных норм в той и другой стране опираются на конституцию. Но иногда по чувству справедливости новый закон воспринимается негативно, однако без необходимых указаний на конституцию. Помните конфискацию значительной части вкладов в сберкассах? Разве противозаконность этой конфискации вызывала у кого-либо сомнения? Но провозглашенное мероприятие не было аннулировано, хотя конституционное правило об охране трудовых сбережений граждан могло бы при соответствующем его истолковании оправдать объявление о признании конфискации недействительной.
Чтобы облегчить разрешение проблемы, нужно со всей тщательностью расширить разделы конституций в постсоветских республиках (о правах граждан, полномочиях государственных и общественных организаций, о суверенитете государства) и включить в них общую норму о недействительности всех противоречащих им юридических норм и актов. Тогда эти юридические акты и правовые нормы можно будет нейтрализовать, а в исключительных случаях, при их недостаточности или неполноте, критерии природы вещей и существующей нравственности послужат основой объявления недействительными противозаконных по своему содержанию юридических норм.
Кто же компетентен принимать необходимые решения?
В Великобритании и США такая компетенция предоставлена судам, к которым с требованием о признании нового закона недействительным кто-либо обратился. Достоинство этой системы состоит в том, что самые высокие функции надзора за законностью сосредоточены в целом множестве полномочных органов, и давление, оказываемое на один из них, не парализует активность других, сохраняя надзор едва не во всей его силе. Но здесь наблюдаются и весьма существенные недостатки. Суд вправе реагировать на противозаконность нормативного акта, лишь если к нему обратятся за защитой нарушенного права. Однако не все законы требуют судебного рассмотрения споров, а если требуют, то нужно дожидаться соответствующего обращения в суд, чтобы судебное решение могло приобрести общую значимость.
В Германии и Франции существуют конституционные суды, которые оценивают при предусмотренных обстоятельствах законность принятого нормативного акта и при наличии всех необходимых условий объявляют его недействительным вследствие незаконности. Эта система имеет большие преимущества сравнительно с предыдущей. Конституционный суд вправе рассматривать соответствующий вопрос также по собственной инициативе, что придает всеобщность его решению, если установлены условия недействительности обсуждаемого акта. Но здесь налицо один весьма серьезный недостаток. Единственный существующий управомоченный к надзору за законностью орган легче подвергнуть давлению, чем целую систему органов такого рода.
Именно это произошло в России, воспринявшей систему конституционного суда. Поразительно, что Президент Б. Н. Ельцин, так терпеливо относившийся к критике своей персоны в средствах массовой информации, не проявил достаточной устойчивости при столкновении с конституционным судом, который тотчас же оказался под газетной критикой, обращенной против его председателя В. Зорькина.
Самый решительный удар против него нанесла газетная статья его знакомого, едва ли не близкого друга, который, по собственному рассказу, встречался с ним семьями. Отвлекаясь от своих сугубо личных разногласий с В. Зорькиным, я хотел бы рассмотреть этот случай на началах полной научной объективности. Ясно одно: «друг» действовал не по собственной инициативе; его легко было отыскать при сложившихся обстоятельствах. Имея в виду публичные выступления В. Зорькина в роли примирителя Президента с Думой, «друг» сказал, что В. Зорькин не выдержал тяжелой ноши председателя Конституционного Суда. Ну что же, это замечание правильно, и ошибочность своего поведения председатель Конституционного Суда понимал, конечно, не хуже меня или своего критика. Вопрос лишь в том, зачем он это сделал? Без риска впасть в ошибку можно предположить, что В. Зорькину не хотелось уступать давлению, и как честный юрист он понимал, что его спор с Президентом неизбежен. Его цель заключалась в примирении, которого он стремился достичь, уговорив к уступке президента. А в жизни эта попытка привела к просьбе В. Зорькина об отставке по «дружескому» совету его приятеля. С этого момента исход драматического конфликта был вполне предсказуем. В. Зорькин ушел, сменивший его председатель отменил прежнее решение и принял противоположное, а тут подошел срок ухода на пенсию, и он был таков. Теперь же В. Зорькин опять председатель Конституционного Суда.
Учитывая односторонность обеих систем, видимо, целесообразно создать смешаннуюсистему, при которой конституционный суд вправе в особо сложных случаях обратиться с запросом о мнении верховного суда и затем вынести свое решение с учетом оценки полученного ответа. Единство мнений двух высокоавторитетных инстанций – конституционного и верховного судов вполне способно противостоять незаконному давлению на их правильную практическую линию.
§ 3. Правовая интеллигентность
Правовое государство появляется не сразу. Даже при абсолютно правильном решении вопроса о понятии такого государства, а также о процедуре разрешения вопроса о законности спорного акта и механизме оценивающих его органов нужна юридическая интеллигентность народа в обращений с нормами права. Помню, как в Хартфорде я поехал на проверку степени засоряемости воздуха моей машиной, без чего ее эксплуатация не допускалась, но забыл прихватить с собой документ о приобретении права собственности и позвонил декану юридического факультета, на котором я работал, с просьбой гарантировать наличие у меня соответствующего документа. К моему крайнему удивлению, тон этого в высшей степени любезного человека резко изменился, и он сказал: «Вы просите меня уговорить начальника контрольной станции нарушить закон. Но и я не могу, и он не должен этого делать».
Это и была юридическая интеллигентность декана при отсутствии некоторых ее признаков у меня. Она заключается в непримиримости личности к какому бы то ни было нарушению закона, к такому же автономному отвержению всего нарушающего закон, как, например, к несоблюдению правил элементарного приличия.
Конечно, приведенная иллюстрация касается весьма незначительного обхода закона. Но она могла скрывать за собой тяжкие преступления, например, угон частной машины посредством упрощенной процедуры названной регистрации. Да дело и не в весомости отдельного примера, а в таком его типе, который обнимал бы все явления данного рода. В приведенном ранее примере Ельцин, автоматически действовавший отрицательно против борьбы со средствами массовой информации, подвергавшими его критике, не заметил недозволенности своих действий в борьбе с конституционным судом, и фактически совершил такое же правонарушение, к которому пытался прибегнуть я в случае проверки процента засоряемости воздуха эксплуатацией моей машины. И так же, как человек, приученный пользоваться во время еды вилкой и ножом, не станет есть руками, оставшись в квартире один, не пойдет на любое нарушение закона тот, кто приучился к его строжайшему соблюдению. Это и есть правовая интеллигентность, впитанная с молоком матери и превратившаяся не только в привычку, а в естественную потребность, благодаря широкому распространению которой вызревает правовое государство, провозглашенное законом и тщательно взращенное практически.
Как и всякая интеллигентность, правовая интеллигентность появляется благодаря строжайшей системе многопланового воспитания – от детского и школьного возраста до обучения в техникумах и вузах, не прекращаясь с переходом на практическую работу. Небольшие затраты времени с систематичностью на протяжении всей жизни делают свое дело медленно, но верно. Человек становится поборником права и законности с такой же неумолимостью, с какой музыканты появляются в музыкальных семьях или артисты в семьях художественных.
Нужно только, чтобы в каждом заведении этим делом занимались достойные, понимающие свою задачу люди. Они должны рекомендовать своим воспитанникам надежные литературные источники. Помня, что в этом случае Том Сойер более знающий советник, чем Павка Корчагин, а книги Диккенса и Бальзака, Толстого и Чехова, Достоевского и Шолом-Алейхема, Винниченко и Панаса Мирного способны вызвать гораздо больший эффект, чем чтение законов и инструкций.
Пройдет несколько десятилетий, и провозглашенное правовое государство появится как спелый плод в реальной жизни.