с соответствующими наименованиями.
Но, странным образом, названные кафедры и секторы НИИ имеют противоположную направленность в различных юридических вузах: либо хозяйственно-правовую (например, соответствующий сектор ИГПАН), либо гражданско-правовую (например, кафедра хозяйственного права в Екатеринбурге). Что же касается образованных в условиях того времени новых научно-исследовательских институтов, то они именовались институтами частного, т. е. гражданского права. Журнал имеет своим названием не «хозяйственное право», а «Хозяйство и право», и печатаются в нем как «хозяйственники», так и цивилисты. Курсы лекций по хозяйственно-правовой тематике читались и раньше, например выдающимся цивилистом А. В. Венедиктовым (Организация промышленности в СССР), а специализация в области хозяйственного законодательства (но не отрасли права) никем не отрицалась, и появление ее в перечне ВАК для защиты диссертаций лишено какого-либо доказательственного значения.
Возникает вопрос: чем вызывается подобная двойственность? Почему различные хозяйственно-правовые образования свидетельствуют одновременно в пользу как сохранения целостности гражданского права, так и поддержки создания хозяйственного права? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно воспроизвести новую, «вторую», концепцию хозяйственного права в виде, по крайней мере, основных ее посылок.
II. Теоретические посылки современного хозяйственного права
Чтобы дать читателю возможность проверить объективную правильность моего изложения главных посылок современной концепции хозяйственного права, приведу перечень важнейших работ ее сторонников[279]. Сошлюсь также на критико-аналитические выступления противников этой концепции[280].
Исходные положения второй концепции хозяйственного права заключаются в его приурочении только к организациям, но не к гражданам. При этомдаже организации первоначальновключались в сферу хозяйственного права в пределах госорганов. Только впоследствии к ним были присоединены кооперативные, кроме колхозов, и общественные организации в той мере, в какой они осуществляли хозяйственную деятельность. Сообразно с этим предлагалось изъять соответствующие юридические нормы из гражданского и административного права, переключив их в право хозяйственное.
Если бы такая концепция была принята законодателем, впервые образовалась бы правовая отрасль без участия граждан, обнимающая только (да и то не все) организации.
Эта позиция оправдывалась не только теоретически, но и серьезными практическими действиями ее сторонников. Когда был разослан для обсуждения проект Основ гражданского законодательства Союза ССР и союзных республик, принятый в 1961 году законодателем с внесением необходимых изменений, В. В. Лаптев принес в ВИЮН на обсуждение перепечатанную часть проекта, которая касалась только организаций и не затрагивала граждан. В последней части проект остался в сфере гражданского права. Разработанные им же или группой авторов с его участием проекты хозяйственных кодексов были построены в соответствии с тождественными взглядами.
Зачем понадобилось такое дробление сложившейся в стране правовой системы? Административное и гражданское право развивались до тех пор путем разработки максимально общих категорий для совокупности норм каждой из этих отраслей права. А если использовать их соответствующие части для формирования еще одной, третьей, отрасли права, какой бы оказалась судьба достигнутых обобщений вследствие подобной дифференциации? Ими нужно было бы пожертвовать ради существенной раздробленности, повернув науку вспять от достигнутого ею прогресса.
Но, может быть, регресс в этом отношении компенсировался бы новыми достижениями применительно к субъектам выделенного хозяйственного права? При подобной реформе появились бы также субъекты хозяйственного права. Но что бы они добавили к уже существующим субъектам гражданского и административного права?
Решение этого вопроса создавало непреодолимые трудности для самой обсуждаемой концепции. Она строилась так, чтобы полностью вытравить из нее следы гражданского права. Но как это сделать, если государственные организации, осуществляющие хозяйственную деятельность, уже приобрели гражданскую правосубъектность вследствие их имущественной самостоятельности? Пришлось изобрести категорию хозяйственной правосубъектности в тройственном разрезе: межхозяйственные связи (предприятие – предприятие), внешнехозяйственные связи (предприятие – орган управления) и внутрихозяйственные связи (предприятие – цех, цех и цех внутри предприятия).
Нетрудно, однако, заметить, что межхозяйственные связи (предприятие – предприятие) – это переименованные гражданские правоотношения, внешнехозяйственные связи (предприятие – орган управления) – это переименованные административные правоотношения, а внутрихозяйственные связи – это отчасти административные правоотношения (цех – предприятие), а в другой части (цех и цех внутри предприятия) – чистейшая выдумка, ибо цехи состоят в административных правоотношениях с администрацией предприятий и не находятся в каких-либо взаимных правоотношениях, а соединяются лишь производственно-техническими отношениями. Юридические контакты между цехами зиждутся не на правах и обязанностях (внутрихозяйственная поставка – еще одна игра, придуманная по гражданско-правовому сценарию в виде хозяйственно-правовых мультипликаций), а на том, что выдающийся немецкий юрист XIX века Рудольф Иеринг называл рефлексией права, и что ввиду его непролетарского происхождения было начисто вычеркнуто из советского правоведения. А зря! Рефлексия права позволяет обрисовать более широкую сферу действия права, чем одни только правоотношения.
Пассажиры, сидящие в автобусе на передних местах, но не пользующиеся подобными льготами, обязаны уступить эти места вошедшим инвалидам в силу распорядка, установленного автобусным парком. И те, и другие состоят в правоотношениях не друг с другом, а с автобусным парком. У вошедших инвалидов есть не права, а рефлексы их прав перед парком относительно сидящих пассажиров. Но поскольку такие рефлексы юридически защищены охраной названных прав, инвалиды могут требовать освободить места у тех, кто их фактически занимает.
То же самое наблюдается и в межцеховых отношениях. Цехи, все без исключения, подчиняются не друг другу, а только администрации предприятия. Она определяет последовательность межцехового движения производимого изделия. В соответствии с этим, а не по договорам поставки, цехи, опираясь на рефлексы своих прав, получают производимые изделия один от другого.
Одновременно с гражданской правосубъектностью из хозяйственного права была также исключена гражданская право-, дееспособность. Вместо нее используется другой термин – компетенция. Ну что же, органы управления как органы власти имеют свою компетенцию. А предприятия? Они никем не управляют или, точнее, управляют сами собой. Какая же у них может быть компетенция? А для того и потребовались внутрихозяйственные правоотношения, чтобы предприятие также было «компетентным», т. е. управляющим не только собой. Но цех уже наверняка никем не управляет, и его «компетенция» звучит скорее как конфуз, нежели как приемлемый термин. «Хозяйственники», однако, на это не реагируют, объявляя компетенцию таким же общим понятием для всех видов хозяйственно-правовой правосубъектности, каким право-, дееспособность служит для всех ее гражданско-правовых видов. Остается только непонятным, даже отвлекаясь от призрачной компетенции цеха, как образовать подобное, если три вида компетенции существенно друг от друга отличаются: одна существует «внешне», другая – «между», третья – «внутри». Недаром, вместо общего понятия, в хозяйственно-правовой литературе появляется сказанный скороговоркой тройственный перечень.
К нему в дальнейшем присоединяется еще один, пожалуй, наиболее удивительный тройственный перечень под именем управление имуществом. Еще А. В. Венедиктов, вводя термин «оперативное управление», предостерегал от ошибочного смешения с административным управлением: первое обрисовывает права государственных предприятий на выделенную им часть государственного имущества, а второе осуществляется посредством властных действий органов государственного управления. Когда же оперативное управление было заменено хозяйственным ведением для имущества, предоставляемого государственным предприятиям, исчезло даже словесное сходство между ним и административным управлением. Но какое это может иметь значение для созидания новой отрасли права? Раз она создана, нужны и цементирующие ее обобщения. Ведь есть же какое-то имущество не только у предприятий, но и у цехов, не говоря уже об административных органах. Коренное различие их правовых оснований не устранит их общности – пусть эта общность выражается категорией управления. Так, однако, не строится наука! Ну и пусть. А мы, «хозяйственники», именно так и будем ее строить!
К изложенным доводам хозяйственно-правовая литература в дальнейшем присоединяет еще один, едва ли не самый существенный довод: неразрывность плановых (вертикальных) и договорных (горизонтальных) отношений в социалистическом хозяйстве. В этом, дескать, состоит прогрессивное качество социализма, не замеченное цивилистами и превозносимое «хозяйственниками». В действительности, однако, пытаясь спасти договор как воистину важный инструмент хозяйствования, цивилисты, начиная со времен М. М. Агаркова, отстаивали теорию сложного фактического состава – план плюс договор, P. O. Халфина шла еще дальше, утверждая, что не план вместе с договором, а сам договор, хотя и предуказанный планом, служит основанием обязательственных отношений между хозяйственными организациями в СССР.
Все это снимается со счетов. Какое бы недоумение ни вызывали их аргументы, «хозяйственники» настаивают на своем: так держать! Мало ли, что логические пределы самих понятий субъекта права, оперативного управления или тем более полного хозяйственного ведения имуществом не допускают их переноса в другую отрасль права. Это-де цивилисты говорят. А вы найдите другие аргументы, раз вы «хозяйственники». Не можете? Ну, значит, плохие хозяйственники!