Постсоветская Россия
Вводные замечания
Постсоветский период начался в 1985 г., после того как Горбачев, сменив умершего Черненко, стал Генеральным секретарем ЦК КПСС. Сначала его политический курс был неясен. Первым его шагом была борьба против алкоголизма, которая не могла быть популярной в народе, привыкшем пить водку каждый выходной день, а нередко и во время рабочей недели. Недовольство привело к тому, что население прозвало Горбачева «минеральный секретарь», (сторонник употребления минеральной воды). Еще менее популярным был второй его шаг, направленный на борьбу с извлечением так называемых нетрудовых доходов, т. е. с заработком средств запрещенными законом способами (например, путем выполнения частных заказов других граждан). Но очень скоро этот суровый курс стал весьма либеральным. Горбачев разрешил индивидуальную трудовую деятельность почти во всех сферах обслуживания, начиная с ремонта автомобилей и заканчивая созданием частных гостиниц, семейных ресторанов и т. д. По сути, эти меры оказали негативное влияние на экономическую монополию государства, давая, соответственно, свободу индивидуальной инициативе и таким образом делая граждан относительно независимыми от государства. Становилось ясно, что рано или поздно подобный курс в экономической сфере должен будет коснуться и советской политики. Политические перемены ожидались повсеместно, и, наконец, они произошли.
Новый лидер начал предпринимать некоторые меры по демократизации: гласность, перестройку общественной системы, ускорение социального развития и т. д. Сначала его нововведения представлялись как меры по улучшению существующей системы. Но такое положение не могло сохраняться долго. В конце концов оно переросло в попытки изменить многочисленные господствовавшие прежде условия и заменить их социальными явлениями более гуманистического характера.
Тем не менее, как бы ни были значительны политические, экономические и правовые реформы Горбачева, он проявлял себя как приверженец советской системы почти до конца своей политической карьеры, т. е. до августа 1991 г., когда потерпела неудачу попытка сторонников жесткого политического курса осуществить государственный переворот. Лишь после этого события Горбачев ушел с поста Генерального секретаря ЦК Коммунистической партии СССР, которая, как незаконная организация была распущена, хотя позднее и восстановлена, после ее новой регистрации в соответствии с общей для всех признанных в стране политических партий процедурой. Им овладела также идея многопартийной системы с отменой конституционной нормы, провозглашавшей КПСС руководящей и направляющей силой советского общества. После долгих колебаний он, наконец, принял идею создания частной собственности, оставшись, тем не менее, убежденным противником частной собственности на землю. Своего поста главы СССР Горбачев лишился только в декабре 1991 г., когда Ельцин вместе с главами Украины и Белоруссии распустили Советский Союз и таким образом ликвидировали должность его Президента, занимаемую Горбачевым. Вместо федерации из пятнадцати республик появились независимые государства, большинство которых формально вошло в состав Содружества Независимых Государств (СНГ), не имевшего почти никакой связующей силы. Бывшая Российская Республика, прежде член СССР, стала Российской Федерацией – независимым государством. И Ельцин возглавил ее как первый Президент.
Его политические и экономические взгляды оказались более радикальными, чем у Горбачева. С политической точки зрения этих деятелей различало то, что Горбачев поддерживал систему Советов, в то время как Ельцин боролся против этой системы, став первым лидером, добровольно вышедшим из рядов Коммунистической партии и объявившим себя сторонником кардинальных политических перемен. Эти перемены произошли и продолжали происходить в постсоветской России благодаря Ельцину и его окружению. С экономической точки зрения различие между Горбачевым и Ельциным состояло в том, что если первый защищал государственную («социалистическую») собственность, то второй решительно выступал против нее. Горбачев не пошел дальше того, чтобы предложить создание частных коллективов при государственных предприятиях и колхозах. Ельцин же разработал программу приватизации, которая в конечном итоге должна была привести к полной ликвидации государственной («социалистической») собственности. Что касается сферы права, то здесь Горбачев и Ельцин обнаруживали больше сходств, чем различий. Оба провозглашали создание правового государства взамен царившего в СССР произвола. И оба попирали действующие законы более грубо, чем политики, не дававшие подобных обещаний установить и упрочить законность.
Однако одно дело обещания и совсем другое – действительность. За последнее десятилетие страна находилась под властью руководителей, прямо либо косвенно пытавшихся изменить систему, унаследованную ими от своих предшественников. Следовали ли они в действительности обещанному курсу? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо рассмотреть его по меньшей мере в связи с тремя явлениями: политикой, экономикой и правом.
Политическая система
Нововведения, осуществленные Горбачевым в политической системе, были одновременно и демократическими, и антидемократическими. И едва ли хоть один его политический шаг был сделан без намерения усилить свое личное политическое значение.
Один из первых его политических проектов появился как результат размышлений об устранении двойной системы управления страной – через Советы и через Коммунистическую партию. Сама по себе эта идея была разумной и демократичной. Но вдумайтесь в намеченный Горбачевым способ ее реализации: руководитель соответствующего органа КПСС должен был стать главой соответствующего Совета: секретарь районного комитета КПСС был бы председателем районного Совета, секретарь областного (краевого и т. п.) комитета КПСС был бы председателем областного (краевого и т. п.) Совета и т. д. Это, конечно же, означало что сам Горбачев как Генеральный секретарь Центрального Комитета КПСС прочил себе место Председателя Верховного Совета СССР. Но еще важнее было то, что эти его меры не могли устранить дуализма советской системы управления: дуалистические функции лишь объединялись в лице руководителей партийных и советских органов. Однако вся советская бюрократия, контролируемая бюрократией партийной, сохранялась в неприкосновенности. К тому же вместо выборов, какими бы ограниченными они ни были, руководитель партийного комитета автоматически становился главой соответствующего Совета. Следовательно, чтобы заменить двойную систему единой в пределах одной должности, Горбачев в таких же пределах отверг выборы, заменив их автоматическим назначением. Как явно антидемократический, этот акт действовал лишь временно, и позднее, особенно после роспуска КПСС, подобное совмещение двух должностей в одном лице исчезло. Однако к тому времени и сама двойная система управления в целом прекратила свое существование.
Реорганизация высших органов советского управления сопровождалась процессом создания новой избирательной системы, начатым Горбачевым и также опиравшимся на демократические и антидемократические тенденции. Он дополнил прежнюю структуру советского управления (во главе с Верховным Советом СССР) съездом народных депутатов, главной функцией которого, наряду с принятием наиболее важных законов, были выборы Верховного Совета, основанные на правиле о периодической обновляемости его состава. Первый работал лишь несколько раз в году, второй же стал мощным постоянно действующим органом, работа которого прерывалась только короткими каникулами. Таким путем СССР обрел свой первый парламент – Верховный Совет, значимость которого для становления демократии не вызывает никаких сомнений. Однако этот новоиспеченный парламент должен был избираться не всем народом (такая процедура использовалась для выборов народных депутатов съезда), а съездом через его депутатов. В результате демократия, делая шаг вперед, совершала антидемократический шаг назад.
Значительное внимание Горбачев уделял превращению фиктивных выборов в реальное избрание депутатов съезда. Новые положения о выборах требовали, чтобы во всех избирательных округах в выборах участвовало не менее двух кандидатов и чтобы на всех избирательных участках обязательно были кабины для тайного голосования, расположенные таким образом, чтобы все избиратели проходили их прежде, чем опустить свои бюллетени в урны для голосования. Эти меры, конечно, способствовали демократии. Однако одно из нововведений Горбачева оказалось настолько антидемократическим, что даже диктаторам типа Сталина не удавалось ничего подобного. Он установил, что одна треть всех депутатов съезда должна не избираться, а назначаться КПСС и другими общественными организациями, в том числе, например, Обществом филателистов. Данная часть депутатских кресел на съезде была распределена между этими организациями, и КПСС получила сто из них, максимально возможное количество. Создать парламент хотя бы частично путем назначения, а не выборов – означало полностью порвать даже с видимостью демократии. Не следует, однако, забывать, что перед Горбачевым стояли две противоположные задачи: демократизировать выборы и обеспечить большинство для своей партии. Свободное избрание одного из по меньшей мере двух кандидатов служило цели демократизации; назначение же одной трети руководством, учитывая также дополнительные места, которые могли быть получены КПСС путем свободных выборов, служило задаче обеспечения большинства. И Горбачев, действуя неправильно с точки зрения демократии, политически был прав: большинству коммунистов, не назначенных, а участвовавших в выборах, не удалось стать народными депутатами. Чтобы предотвратить подобную неудачу, лично для себя Горбачев предпочел назначение, а не выборы, и стал народным депутатом в соответствии с волей КПСС, не дав избирателям возможности выразить свое отношение к нему персонально.
Наряду со съездом народных депутатов Горбачев провозгласил создание поста Президента СССР. Должность президента как единоличного органа власти никогда не была известна в этой стране. Поэтому с внешней стороны данное нововведение означало поворот от коллегиального правления к единоличному. Однако с точки зрения соотношения между демократией и антидемократией президентство может иметь как демократическую, так и антидемократическую направленность в зависимости от масштаба президентской власти. Для Горбачева эта власть не была чрезмерной, и само по себе президентство нельзя связывать с его демократическими или антидемократическими предпочтениями. Но в то время как по общему правилу президент должен был избираться всем народом, избрание первого Президента, т. е. Горбачева, в порядке исключения было возложено на съезд народных депутатов. Так Горбачев стал депутатом съезда, депутатом Верховного Совета, председателем этого Совета и президентом СССР, не будучи ни разу избранным подлинно демократическим путем. Для себя он предпочитал назначение либо имитацию выборов, а не выборы в собственном смысле слова, не подлинную демократию.
В развитии всех этих событий для Горбачева таились две опасности: консерваторы КПСС справа и Ельцин со своими последователями слева. Однако всерьез Горбачев воспринимал только вторых, не обращая должного внимания на первых.
Вражда между Ельциным и Горбачевым имела довольно необычный характер. Как Генеральный секретарь Центрального Комитета КПСС Горбачев был инициатором перевода Ельцина из Свердловска (ныне Екатеринбург) в Москву, где тот вскоре стал партийным лидером советской столицы и членом Политбюро без права голоса. В связи с вмешательством жены Горбачева в деятельность московского партийного лидера Ельцин выступил на пленарном заседании Центрального Комитета КПСС, дав отрицательную оценку этой ненормальной ситуации. Его смелый поступок привел к исключению из Политбюро и утрате поста московского партийного руководителя. Но Ельцин не сдался и на волне происходившей в стране либерализации начал победоносную борьбу за мандат депутата Верховного Совета СССР и РСФСР, должность Председателя Верховного Совета РСФСР и пост Президента РСФСР, на который был избран тайным голосованием всем населением России. Горбачев пошел на крайние меры, в том числе лично выступив против Ельцина на большом собрании избирателей, чтобы нанести ему поражение. Однако все его усилия были тщетны. Ельцин впервые в советской истории показал, что можно утратить все свои политические позиции и восстановить их на еще более высоком уровне, если опираться на поддержку народа. Поэтому его окружали народная любовь и доверие, и Горбачев был обречен в своих попытках вытеснить Ельцина. Как Президент РСФСР, Ельцин формально занимал более низкий уровень, чем Горбачев – Президент СССР. Но фактически он считался более сильным политиком, поскольку был избран на свой пост прямым народным голосованием всего населения РСФСР, тогда как Горбачев получил должность Президента Советского Союза от съезда народных депутатов СССР. Становилось ясно, что политическое равновесие между этими двумя деятелями недостижимо и что лишь один из них победит в дальнейшей политической борьбе.
Тем не менее первый удар по Горбачеву нанес не Ельцин, а сторонники жесткого политического курса в партийных и правительственных кругах. Поскольку Горбачев смягчил некогда сильный государственный прессинг и предоставил населению относительную свободу слова, это было использовано в первую очередь многочисленными этническими группами, чтобы начать разговоры об их угнетенном положении и необходимости борьбы за суверенную независимость. Принудительно присоединенные к СССР Балтийские республики были первыми, кто стал настаивать на своем освобождении. Та же тенденция, выразившаяся в требовании не освобождения, а предоставления независимости, наметилась и в других союзных республиках. Борьбу за суверенитет провозгласили даже небольшие национальные образования, такие как Татарстан. Аналогичное движение начало развиваться и на некоторых территориях, не представлявших какой-либо определенной этнической группы, таких как Дальний Восток. «Парад суверенитетов», – так назвал Горбачев эти нарастающие проявления. Иногда они вызывали национальные конфликты и опасные восстания. В Литве и Грузии они стали настолько сильны, что Горбачев санкционировал применение в Вильнюсе и Тбилиси военной силы. Хотя он и отрицал свое участие в принятии тех пагубных решений, его выдали другие члены Политбюро, да и по определению вопросы такой значимости не могли быть решены без Генерального секретаря Центрального Комитета КПСС.
Однако в подавлении крайних проявлений национально-освободительного движения Горбачев также лихорадочно искал путь спасения Советского Союза, понимая опасность его возможной дезинтеграции. В конце концов он пришел к выводу о том, что разумно было бы заменить Договор об образовании СССР 1922 г. новым договором союзных республик, расширяющим их суверенитет и таким образом преобразующим советскую федерацию в конфедерацию, т. е. в сложное государство с меньшей связью его членов и с передачей им большего объема полномочий от центра. Подписание этого договора состоялось в августе-сентябре 1991 г. Но несколько наиболее консервативных политических деятелей страны – председатель Совета Министров, вице-президент, а также министр обороны, председатель КГБ и др. – оценили договор Горбачева не как средство спасения СССР, а как шаг к его развалу. Чтобы предотвратить подобный исход, они предприняли попытку государственного переворота, образовав «Государственный комитет по чрезвычайному положению», мыслившийся как высший, хотя и временный орган власти, и лишив Горбачева, также временно, его президентства. Впоследствии они отвергали обвинение в попытке захвата власти, ссылаясь на то, что все участники государственного переворота уже были на высшей ступени власти, и утверждая, что их единственной целью было предотвращение угрозы развала СССР. Однако в этом объяснении смешаны правда и ложь. Они действительно стремились воспрепятствовать заключению задуманного Горбачевым договора и тем самым сохранить СССР. Но власти, связанной с их должностями, для достижения этой цели было недостаточно. Чтобы реализовать свой политический замысел, им нужно было получить президентские полномочия, устранив или по крайней мере нейтрализовав действующего президента. И все шаги, направленные к этой цели, были не чем иным, как государственным переворотом.
Для дальнейшего развития политических событий наибольшее значение имело то, что Горбачев находился в отпуске в Крыму, а политические конфликты, грозившие перерасти в вооруженные столкновения, развивались в Москве, где в то время Ельцин был высшим должностным лицом, защищавшим установившийся строй, и ведущим политиком, признанным всенародным голосованием. Поскольку путчисты наполнили Москву своими войсками, Ельцин организовал и возглавил в московском Белом доме (здании российского парламента) оборону против этих войск. Войска отступили, руководители государственного переворота были арестованы, а Ельцин стал главным национальным героем. Это явилось предвестником его окончательного продвижения на позицию первого политического лидера страны.
Когда Горбачев вернулся в Москву, он сохранил президентский пост лишь формально, но не фактически. В связи с этим достаточно упомянуть, что Съезд народных депутатов СССР прибег к самороспуску, самоликвидировавшись после заседания с участием Горбачева. А затем Горбачев, Президент СССР, отчитывался перед Верховным Советом РСФСР под председательством Ельцина, Президента РСФСР. И процедура этих заседаний приобрела настолько унизительную для Горбачева форму, что их можно оценить скорее как ликвидацию, чем упрочение его президентства. Таким образом, хотя Горбачев формально и продолжал в течение нескольких месяцев осуществлять функции президента, в действительности с этого времени он стал политическим трупом.
Тем не менее, он оставался Президентом СССР, а следовательно, был помехой Ельцину в том, чтобы официально взойти на вершину политической иерархии. Это препятствие нельзя было устранить силой: герой, подавивший государственный переворот, лишился возможности осуществить свой собственный. И Ельцин решил применить другой метод: распустить СССР, упразднив тем самым пост его президента, самому остаться Президентом России как независимого государства, которое займет подавляющую часть бывшего СССР, и таким путем стать первым политическим деятелем на большей части распавшегося Союза не только фактически, но и формально.
Оценивая распад СССР, необходимо принять во внимание его объективное и субъективное значение.
С объективной стороны трудно переоценить политически это важнейшее в истории человечества событие. Советская система, жестокая сама по себе, как спрут опутала целый мир, подвергая постоянной опасности все человечество. Падение СССР было падением социалистической системы в целом, и даже те не очень многочисленные страны, которые продолжали называть себя «социалистическими», уже не выглядели столь ортодоксальными и зловещими по сравнению с тем временем, когда во главе этой системы был СССР. Надо признать, что бывшие члены СССР испытывают определенные негативные последствия его ликвидации, и порой эти последствия весьма ощутимы. Разделение экономических функций между бывшими союзными республиками утратило свое прежнее значение, и хозяйственные связи между носителями этих функций разорвались полностью либо в части. На Украине и в Белоруссии это привело к экономической катастрофе. Не многим лучше ситуация в Армении, Грузии, Азербайджане и Таджикистане, где экономические трудности соединены с вооруженными конфликтами. Сама Российская Федерация могла бы избежать многочисленных экономических затруднений, если бы продолжала опираться на прежние союзные отношения с другими, ныне независимыми странами, некогда бывшими членами советской федерации. Однако определенным трудностям вновь образованных независимых государств сопутствовала значительная экономическая и политическая выгода, выразившаяся в их государственном суверенитете и избавлении от экономического подчинения России. В то же время интересы всего мира должны превалировать над интересами бывших советских республик. Таким образом, позитивное объективное значение роспуска СССР представляется абсолютно несомненным.
Что же касается субъективных целей трех политических лидеров, распустивших СССР в декабре 1991 г., то они в каждом конкретном случае были различны. У Шушкевича (Белоруссия) не могло быть сколько-нибудь серьезного мотива для того, чтобы согласиться на этот роспуск. Белоруссия всегда являлась наиболее верным союзником России, и белорусский народ никогда не выражал желания отделиться от СССР. Кравчук (Украина), возможно, учитывал постоянное стремление своего народа к независимости, к преобразованию одной из пятнадцати советских республик в «самостийну» Украину. Напротив, Ельцин руководствовался исключительно или главным образом соображениями своей собственной политической карьеры. Образование Содружества Независимых Государств, многочисленные попытки укрепить связи между Россией и другими бывшими союзными республиками СССР, противоречия между Россией и некоторыми другими независимыми странами (например, Украиной по поводу Крыма и Черноморского флота), которые не предвиделись в декабре 1991 г. или, возможно, просто не принимались в то время во внимание, свидетельствуют об отсутствии каких-либо весомых причин, по которым Ельцин мог бы быть заинтересован в разрушении СССР. Но в результате его распада Горбачев исчез с политической арены, и Ельцин занял его место, хотя и в меньших геополитических масштабах. Это могло быть единственным подлинным мотивом его деструктивного шага. Взятое в отдельности, поведение Ельцина должно быть квалифицировано как преступление. Но система, свергнутая при его участии, была сама по себе настолько преступной, что преступление Ельцина не могло квалифицироваться подобным образом. Если не считать протестов коммунистов, в основном людей пожилых или представляющих высшие эшелоны коммунистической бюрократии, это экстраординарное событие прошло почти незамеченным, и никакой государственный орган, управомоченный опротестовать провозглашенное решение, и пальцем не пошевелил, чтобы выразить свою озабоченность по поводу происшедшего.
Тем не менее позитивное значение роспуска СССР не устраняет вопроса о законности этой акции. Серьезное внимание привлекают три обстоятельства.
Во-первых, встреча трех лидеров в западной части Белоруссии (Беловежской Пуще) держалась в секрете в то время, когда гласность официально была выдвинута в качестве одного из основополагающих принципов деятельности государства. Нарушение этого принципа произошло не в связи с каким-то второстепенным вопросом, а в связи с вопросом судьбы одной из двух супердержав – жизни или смерти Советского Союза. Но если гласностью могли пренебречь при решении столь важной проблемы, то оставалось ли какое-нибудь основание для общего утверждения о самом существовании гласности в СССР? Телевизионная трансляция на всю страну парламентских заседаний не может быть использована в качестве контраргумента в подтверждение гласности, если сравнивать ее с тайной встречей трех лидеров. Последняя действительно решила проблему, затрагивающую интересы всего народа, в то время как первые более походили на политические шоу, чем на политическую работу. С полным основанием одна советская газета описывала такой разговор между двумя собеседниками:
– Сегодня передают Жванецкого. Ты будешь смотреть эту программу?
– О, нет! Я могу с тем же успехом посмотреть заседание Верховного Совета.
Словесные баталии, проходившие на этих заседаниях, были действительно интересны, и многие депутаты демонстрировали в них вершины полемического искусства и подтверждали верность определенным политическим принципам. Но решения, принимаемые съездом народных депутатов и парламентом, даже вместе взятые, не были столь важны, как одно-единственное решение трех лидеров, принятое на их встрече. Его секретность, по определению несовместимая с гласностью, наглядно показала фиктивный характер последней в советских и постсоветских условиях. Если гласностью могут пренебречь хотя бы однажды, и притом в решении проблемы чрезвычайной, то что препятствует проявлять к ней такое же отношение всегда и во всем?
Во-вторых, обычная процедура встреч такого рода предполагает, что лидеры, представляющие на переговорах соответствующие союзные республики, наделены необходимыми полномочиями высшими республиканскими органами (съездом или по крайней мере республиканским парламентом) и что эти органы одобрили результаты переговоров. Но в этом случае было не так. Три лидера не имели необходимых полномочий и не могли их иметь, поскольку действовали втайне не только от народа, но и от органов, которые бы могли их уполномочить на ведение переговоров – съезда и парламента. По окончании переговоров они объявили о роспуске СССР. Это было сделано без какой-либо ратификации и с такой поспешностью, что Горбачева буквально выставили из его кабинета, и он вынужден был пользоваться другой комнатой, чтобы привести в порядок свои документы. Такие формы политического поведения по своему характеру являлись диктаторскими, а не демократическими. Зачем они были нужны? Возникла ли здесь чрезвычайная политическая ситуация и необходимые меры должны были предприниматься без промедления? Отнюдь нет. Роспуск СССР не только оставил неразрешенными существующие проблемы: он создал множество новых проблем, требующих своего решения. К чему же тогда подобная спешка?
Спешка была вызвана теми же причинами, что и секретность. Три лидера не были уверены, что их желание распустить СССР будет поддержано в ходе публичного обсуждения. Быть может, они полагали более вероятным провал своего плана, если бы тот был обнародован. Поэтому они предпочли секретность гласности. После того как ими было достигнуто соглашение, они стали опасаться, что растянутый во времени процесс его реализации может вызвать сопротивление и привести к признанию этого соглашения юридически недействительным. Чтобы предотвратить подобные последствия, они решили действовать как можно скорее. По сути, в состоянии чрезвычайности находилась не страна, а трое договаривающихся лидеров. Могла ли такая чрезвычайность оправдать применение диктаторских методов? Если да, то не могли ли тогда те же методы быть применены в любое время в будущем, несмотря на то, что демократия официально была провозглашена формой политического устройства?
В-третьих, на момент своего роспуска СССР состоял из пятнадцати союзных республик – равноправных участников этого союза, независимо от того, являлись ли они учредителями СССР, или же вступили в него после его создания. Следовательно, для законного роспуска СССР было необходимо совместное решение всех союзных республик. Главы трех республик, даже если бы они соблюли все требуемые юридические формы, могли принять решение об отделении от союза только своих республик, но не об упразднении от своего имени и от имени двенадцати других республик союза в целом. Решение «трех», обязывающее «пятнадцать», неправомерно, а потому недействительно. Это должно было повлечь полную недействительность роспуска СССР, который приобрел юридическую силу лишь после того, как все бывшие союзные республики приняли свои новые конституции и провозгласили себя независимыми государствами. Но действительное или недействительное, решение «трех» лишило «пятнадцать» их членства в союзе прежде, чем они выразили на это свое согласие. Можнолибыло квалифицироватьтакое поведение иначе, как диктатуру, опирающуюся согласно Ленину на силу, а не на право? Было ли явное пренебрежение к законности в данном случае чем-то чрезвычайным или же, подобно секретности и срочности, оно проистекало из опасения «трех», что если они будут дожидаться совместных переговоров «пятнадцати», то вместо достижения цели потерпят неудачу? И если страх политического руководства оправдал нарушение законности, то почему бы тому же основанию и его следствиям не действовать постоянно, невзирая на обещание превратить государство произвола в правовое государство?
Итак, роспуск СССР повторил историю становления советского режима: диктаторское подавление большинства меньшинством, секретность заговора, предшествующая огласке, незаконная деятельность как система вместо законности как принципа. Но, быть может, это было лишь вначале, и, как только Россия стала независимым государством, демократия, гласность и законность воцарились во всей их полноте?
Как известно, Ельцин в своем качестве Президента Российской Федерации с самого начала находился в конфликте с российским съездом и парламентом. В этих органах, избранных на основе конституционных нововведений Горбачева, большинство составляли противники реформ. Было вполне естественно, что они блокировали почти все реформаторские проекты, представляемые им президентом или правительством. И в той же мере естественно было, что Ельцин делал все возможное, чтобы найти выход, из этого тупика. В подлинно демократических странах для привлечения-необходимого большинства главы государств ведут переговоры с группами парламентариев и лично с теми, кто сомневается, колеблется и т. п. Сначала Ельцин использовал такой же подход, однако затем вследствие его безрезультатности прибег к решительной мере, издав в 1993 г. указ о роспуске парламента.
Этот указ был незаконным, поскольку президент не обладал таким правом. Сторонники Ельцина, тем не менее, его защищали, подчеркивая крайнюю необходимость данных мер, ибо действовавший тогда парламент был непреодолимым препятствием на пути реформ. Но эти аргументы сами по себе являлись антидемократическими. Демократия предполагает торжество большинства в рамках юрисдикции того органа, в котором это большинство преобладает. Конечно, в определенных случаях большинство может ошибаться, и точка зрения его оппонентов оказывается единственно справедливой. Но демократия препятствует тому, чтобы мнением большинства пренебрегали, апеллируя к справедливости, обоснованности и т. п., если только противоположное мнение не находит более сильной юридической поддержки, чем точка зрения большинства. В противном случае имела бы место не демократия, а ее карикатура. Таким образом, указ Ельцина был одновременно и незаконным, и антидемократическим. Поэтому российский парламент решил его игнорировать и оставаться в здании парламента столько, сколько это будет необходимо для того, чтобы заставить президента отменить свое распоряжение. Эта парламентская акция была безупречна с юридической точки зрения как единственный доступный способ самозащиты против посягательства на правовой статус парламента. Но после этого события приняли иной оборот. Ельцин отключил парламент от электричества, горячей воды и лишил его других ресурсов. В ответ парламент стал готовиться к вооруженной борьбе, а затем атаковал Московский телевизионный центр и столичную мэрию. Тогда ельцинский министр обороны отдал приказ открыть огонь по зданию парламента. После этой операции, оставившей сотни жертв, лидеры парламентского сопротивления были арестованы, и восстание исчерпало себя. Мог ли президент Клинтон разрешать подобным путем свои противоречия с Конгрессом США по поводу уголовного обвинения или реформы системы здравоохранения? Такое никогда не пришло бы ему в голову. А Ельцин смог. Потому что американская демократия не терпит диктатуры, в то время как демократия постсоветская существует постольку, поскольку ее терпит диктатура.
Как водится, один антидемократический шаг влечет за собой и другой. Распустив парламент, Ельцин решил, что этим созданы наилучшие условия для разработки и введения в действие новой Конституции без обсуждения ее в парламенте, который временно не существовал. Проект новой Конституции был разработан тайно, специально сформированным для этого органом под названием «Конституционное совещание», опубликован в ноябре 1993 г. и вынесен для голосования на народный референдум 12 декабря того же года. Обсуждаться надлежащим образом этот проект не мог не только по причине отсутствия парламента, но также и потому, что от публичных обсуждений, следуя примеру принятия прежних конституций, вообще воздерживались. Их заменили обсуждением в специальных институтах и ведомствах. Избиратели могли сказать либо «да», либо «нет», т. е. даже меньше, чем на народном собрании Древнего Рима, где вместо «да» или «нет» избиратель мог также сказать «поп liquet» (вопрос неясен). Для действительности этого референдума требовалось участие всего лишь 50 % избирателей, отвечающих установленным требованиям. Оставляя в стороне слухи о подтасовке итогов голосования, нельзя все-таки оценить событие 12 декабря 1993 г. как всенародное одобрение проекта Конституции, ибо этот проект поддержало менее 50 % избирателей. Поразительно, что, будучи уверенным в своей победе, предрешенной наиболее благоприятной процедурой, Ельцин не включил в проект права президента распустить парламент под тем предлогом, который он использовал в сентябре 1993 г. Такое право принадлежит президенту теперь только в двух случаях: отклонение парламентом кандидатуры председателя правительства, предложенной президентом, и выражение недоверия парламентом действующему правительству. Но даже в этих случаях роспуск президентом парламента становится возможным лишь при определенных дополнительных условиях. Отклонение проектов законов, вызвавшее в 1993 г. парламентский кризис и не предусмотренное прежней Конституцией, осталось также за пределами регулирования Конституции от 12 декабря того же года. Нет сильнее доказательства, свидетельствующего о понимании Ельциным антиконституционности и антидемократичности своего поведения накануне кровопролития 1993 г. и в его процессе.
В начале 1994 г. был избран новый российский парламент. Уровень легитимности этого парламента может быть оценен соответствующим образом, если принять во внимание, что его выборы требовали участия всего лишь 25 % избирателей, и весь парламент теоретически мог быть избран 13 % голосов от общего числа избирателей. Трудно представить себе подобные выборы, которые имели бы место в истории и были законными с точки зрения всех установленных формальностей. Такие формальности противоправны сами по себе, особенно если исходят от государства, считающего себя правовым и демократическим.
В то же время нарушение демократии оказалось очень заразительным, искушая тех, кто прибег к нему хотя бы однажды, следовать тем же путем снова и снова. В изъятие из общего правила о четырехгодичном сроке полномочий вновь образованного парламента, те, кто был избран на основе Конституции 1993 г., должны были проработать только два года (возможно, из-за сомнительной легитимности выборов). Тем не менее парламентские и правительственные круги уже пытались обсуждать вопрос о продлении полномочий парламента и президента, соответственно, с 1994 по 1996 г. и с 1996 по 1998 г. Процедура, намеченная с этой целью в устных дискуссиях, выглядит очень простой: это может быть сделано с согласия большинства депутатов парламента и субъектов Российской Федерации. Однако эта процедура, простая с виду, имеет один недостаток: она противоречит действующей Конституции, ограничивающей срок полномочий президента и действующего парламента. Конституция явилась результатом так называемого всенародного голосования. При таких обстоятельствах не только реальное продление полномочий президента и парламента, но даже обсуждение парламентскими и правительственными кругами неконституционных форм его осуществления является противоправным и антидемократическим. Но исключен ли такой шаг полностью? Ранее он имел как сторонников, так и противников. Никто из них, однако, не предложил спросить об этом народ путем проведения референдума или в иной подобной форме. Следовательно, существовала реальная опасность, что вопрос будет решен без участия народа как по крайней мере формального творца Конституции, что это решение будет исходить лишь от депутатов парламентов и других законодательных органов Российской Федерации. Если бы такое случилось, тогда все разговоры о российской демократии лишились бы своего основания. Они должны были бы либо прекратиться, либо считаться обыкновенной пропагандой. Теперь ситуация изменилась: объявлены выборы президента и парламента с соблюдением установленных законом сроков. Однако противоположное решение не исключено, и поскольку этот и многочисленные иные подобные факты почти непрерывно следуют один за другим, Россия до сих пор не может считаться демократической страной. В лучшем случае, в ней господствует диктатура, украшенная некоторыми атрибутами демократии, имеющими определенное практическое значение. В результате соглашения «трех» 1991 г. и в соответствии с Конституцией 1993 г. Россия из члена СССР, прекратившего свое существование, превратилась в независимое государство с определенной организацией центральной власти и механизмом взаимодействия между этой властью и регионами.
На уровне центральной власти двойная система управления была заменена единой вследствие роспуска Коммунистической партии. Советы должны были остаться единственной системой государственного управления. Но они тоже скомпрометировали себя как давнишний инструмент Коммунистической партии, используемый для подавления и насилия. Поэтому устранение двойной системы выразилось не только в ликвидации Коммунистической партии, но также и в замене советов иной политической системой, введенной Ельциным после того, как Горбачев исчез с политической арены.
Посредством этой деятельности Ельцину удалось искоренить громоздкие конструкции и антидемократические нововведения Горбачева. Из системы высших органов власти он устранил съезд народных депутатов как излишний, фактически ненужный орган. В результате парламент принял на себя его функции, и выборы депутатов парламента стали прямыми, всенародными, осуществляемыми путем тайного голосования. Название парламента изменилось: вместо Верховного Совета он стал называться Федеральным Собранием. Слово «Совет» исчезло, и это имело не только символическое значение. Это подчеркивало решительный разрыв с прежней системой. Подобно бывшему Верховному Совету СССР, Федеральное Собрание состоит из двух палат: Государственной Думы и Совета Федерации (прежний Верховный Совет РСФСР был единым). Однако эти палаты не провозглашены равноправными. Наоборот, их компетенция неодинакова. Например, Совет Федерации без Государственной Думы назначает на должность судей Конституционного Суда и Генерального прокурора. С другой стороны, после отклонения федерального закона Советом Федерации этот закон считается принятым, если он одобрен двумя третями голосов Государственной Думы.
Наиболее существенные нововведения Ельцина касаются института президентства.
Компетенция президента расширилась настолько, насколько это было возможно. Конституция называет его главой государства. Его компетенция в этом качестве включает право назначать наиболее важных государственных чиновников с утверждением, а иногда и без утверждения парламентом. К ней отнесено также множество иных вопросов, решаемых лично президентом без необходимости обращения к парламенту или иному органу. За исключением вопросов, составляющих исключительную компетенцию парламента (утверждение государственного бюджета, изменение государственных границ и др.) президент вправе решать любые государственные проблемы. Хотя он обязан соблюдать Конституцию и федеральные законы, его указы, противоречащие этому требованию, тем не менее, фактически вступают в силу и могут быть нейтрализованы новым законом, принятым парламентом, новым указом самого президента или вмешательством Конституционного Суда, функции которого будут охарактеризованы ниже. Например, в 1994 году Ельцин издал указ о неотложных мерах по защите населения от бандитизма и иных проявлений организованной преступности. Этот указ во множестве своих положений нарушает действующие законы: он устанавливает более длительный срок для задержания подозреваемых, чем уголовно-процессуальный закон. Дело обстоит еще проще, если президент не согласен с законом, принятым парламентом. В этом случае он может воздержаться от его подписания в течение четырнадцати дней, и закон, чтобы вступить в силу, должен будет вновь быть одобрен большинством не менее двух третей голосов обеих палат парламента.
Все прерогативы президента, вместе взятые, показывают, что если Российская Федерация является республикой, как провозглашает статья 1 новой Конституции, то ее следует характеризовать как президентскую, но не демократическую республику. Это различие очень важно, имея в виду, что демократическая республика не имеет с диктатурой ничего общего, в отличие от президентской республики, под маской которой может успешно скрываться настоящая диктатура.
Чтобы дать правильную оценку институту российского президентства, необходимо также обратить внимание на президентское окружение – так называемую администрацию президента. Она представляет собой большую группу многочисленных комитетов, комиссий и иных органов, фактически охватывающих все направления деятельности правительства. Данные органы не избираются, а назначаются президентом и действуют иногда временно, но чаще на постоянной основе. Эта система, однако, обладает значительной властью, поскольку никакой вопрос не имеет шанса дойти до президента прежде, чем он будет рассмотрен и оценен соответствующим звеном президентской администрации. Вопрос в том, кто сильнее – такое звено или министерство, к чьей компетенции вопрос относится. Если министерство и звено президентской администрации придерживаются различных взглядов по одному и тому же вопросу, решение зависит от выбора президента, и нередко его аппарат одерживает победу над министерством. Таким образом, наряду с законно сформированным правительством существует параллельная система, созданная президентом, которая контролирует правительство. Следовательно, государственные органы, образованные парламентским путем, управляются бюрократическим корпусом, созданным путем внепарламентским. Это препятствует тому, чтобы рассматривать Российскую Федерацию как республику – демократическую либо президентскую. В действительности это государство диктатуры одного лица и его администрации, диктатуры, замаскированной под именем демократии или, точнее, президентской демократии.
С точки зрения взаимоотношений между центром и местами СССР, как отмечалось выше, был империей, хотя и назывался федерацией. Он состоял из национальных союзных республик, подвластных немногочисленной правящей верхушке, политическими приоритетами которой являлись русский народ и подчинение всех других национальностей и народностей его господству. Является ли империей постсоветская Россия? С одной стороны, она проявляет свою имперскую направленность, вмешиваясь в дела бывших союзных республик, существующих теперь как независимые государства, во всех случаях, когда возникают национальные конфликты или назревает раскол. Присутствие российской армии в Грузии повлияло на исход восстания в Абхазии; восточная и западная части Молдовы приняли во внимание расположение российской армии на востоке; в Таджикистане российские вооруженные силы были использованы в боях против иностранных захватчиков. Некоторые из этих формирований приглашаются местными правительствами, некоторые остаются, но уже не по решению местных властей, а по указанию Москвы. Однако при любых обстоятельствах это есть поведение страны, которая не может окончательно забыть своего прежнего имперского статуса.
Но как это соотносится с российской Конституцией 1993 г.?
Новая Конституция отвергает национальный принцип федеративного устройства, принятый в СССР. Вместо этого она рассматривает в качестве равноправных членов («субъектов федерации») 21 республику, 6 краев, 49 областей, два города федерального значения (Москву и Санкт-Петербург), одну автономную область (Еврейскую) и десять автономных округов, всего 89 различных равноправных образований. Каждая республика имеет свою собственную конституцию, которая принимается в соответствии с Конституцией Российской Федерации и поэтому не должна ей противоречить. Все остальные субъекты федерации, руководствуясь российской Конституцией, могут разрабатывать и принимать свои уставы. Вся государственно-властная компетенция разграничена на три группы прав, составляющих: исключительную компетенцию федерации (например, принятие федеральной Конституции, управление федеральной государственной собственностью и др.); совместную компетенцию федерации и ее субъектов (например, обеспечение соответствия всех нормативных актов субъектов федерации федеральной Конституции, защита прав и свобод человека и гражданина и др.); и компетенцию субъектов федерации (охватывающую вопросы, находящиеся вне пределов компетенции двух предшествующих видов).
Конституция 1993 г. не предусматривает системы государственных органов для субъектов федерации. Последние должны решать этот вопрос сами. Наиболее распространенная система состоит из думы как выборного (законодательного) органа и органа исполнительного, который не избирается, а назначается. В Москве и Санкт-Петербурге вместо дум действуют городские законодательные собрания, а исполнительный орган именуется правительством. Законодательные собрания, а не думы образованы и в некоторых других субъектах федерации. Но в ряде случаев местные представительные органы (думы, собрания) играют лишь церемониальную роль, подлинная же власть находится в руках исполнительных органов, т. е. местной бюрократии. Они состоят главным образом из бывших чиновников Советской России – коммунистов и их сторонников. Вот почему меры, предпринимаемые центром, встречают на местном уровне непреодолимые препятствия, и то, что кажется более или менее приемлемым в общем централизованном нормотворчестве, терпит провал вследствие усилий местных чиновников. Вследствие этого трудно утверждать, что новая, постсоветская система полностью вытеснила прежнюю, советскую. Более правильно было бы рассматривать современное состояние, как сосуществование двух систем – советской и постсоветской.
Но каковы бы ни были злоупотребления советских чиновников в условиях постсоветской системы, эти чиновники представляют местную власть и осуществляют местное управление. Однако наряду с этим Конституция предоставляет президенту право назначать во все уголки страны своих полномочных представителей. Функции последних не очерчены Конституцией, что говорит об их могуществе, а не о слабости. По сути, представитель – это лицо, осуществляющее президентский контроль на соответствующей территории, а все вместе эти представители призваны обеспечивать централизацию страны в целом, несмотря на видимость децентрализации.
Суверенитет в Конституции связан лишь со всей федерацией и всем ее народом. Субъекты федерации не считаются суверенными, и даже национальные республики не имеют права выхода из России, в отличие от бывших союзных республик, которым такое право формально предоставлялось Конституцией СССР, хотя любая попытка его осуществления квалифицировалась как государственная измена и влекла самые суровые меры подавления. Но уже сам факт, что новая Конституция даже формально не признает права выхода хотя бы в отношении национальных республик, обнаруживает тенденцию вновь созданного государства к централизации, а не к децентрализации. Это означает, что Россия является федерацией только лишь по названию. В сущности же она – унитарное государство. События в Чечне, без сомнений, это доказывают. Несмотря на то, что Чечня не подписала договор о создании Российской Федерации, провозгласив себя независимым и суверенным государством, российское руководство пренебрегло этим решением и постаралось военной силой заставить Чечню остаться частью российской территории в качестве субъекта федерации. В то же время нельзя отрицать, что постсоветский строй в России создал определенные условия для развития демократии, которой страна не знала за всюпрежнююее историю, если не считать нескольких месяцев в 1917 г. между отречением царя от престола и захватом власти большевиками. Но значение этой демократии должно быть оценено реалистически, без преувеличений.
Начать с того, что на смену одной-единственной партии – Коммунистической – пришла многопартийная система. Это было огромным достижением и главным ударом, нанесенным по жестокой диктатуре. Однако неожиданно открывшаяся перспектива была использована очень слабо. Только коммунисты и сторонники Жириновского нашли сильные формы организации, обеспечивающие их партиям реальную политическую силу. Демократические партии не уделили должного внимания выбору адекватных форм и вместо укрепления своих позиций начали терять политический вес в обществе. Итоги выборов в парламент 1994 г. – следствие главным образом небрежности в политической организации. В этом отношении русские националистические партии, или даже неофашисты оказались несравнимо активнее, и некоторые их организованные группы, созданные по образцу немецких штурмовых отрядов, запугивали население в ряде российских городов. Большинство этих акций – явные преступления, наказуемые в соответствии с российским уголовным законом. Но правоохранительные органы либо воздерживаются от их преследования, либо, сначала возбуждая уголовное дело, затем прекращают его, рассматривая подобные действия в качестве правомерного проявления сугубо политической деятельности официально зарегистрированной в установленном порядке партии. Таким путем они косвенно легализуют некоторые антидемократические движения. Ясно, однако, что демократия, открывающая дорогу национализму и фашизму, не есть подлинная демократия; это демократия со знаком «минус», т. е. антидемократия.
То же самое происходит со свободой мысли и слова. Частный книжный рынок переполнился литературой антигуманного содержания. Гитлеровская «Mein Kampf» и печально известная подделка «Протоколов Сионских мудрецов» в крупных российских городах относятся к числу наиболее доступной литературы. Но, как сообщают сами российские средства массовой информации, правоохранительные органы, получая соответствующие жалобы, утверждают, что таких книг не найти.
Весьма показательно, что, подобно советскому руководству, российские лидеры избегают прямых упоминаний об антисемитизме как в своих выступлениях, так и в ответах на вопросы во время официальных и неофициальных встреч. Когда однажды в Санкт-Петербурге народ спросил Ельцина, почему в их городе не принято никаких мер против антисемитизма, тот ответил вопросом на вопрос:
– А что, в вашем городе есть антисемитизм?
Президент России не мог не иметь соответствующей информации о втором по величине городе страны – Санкт-Петербурге. Он знал, конечно, о местном антисемитизме, и удивление, выраженное будто бы неосведомленным лидером, было лишь способом уклонения от ответа на вопрос.
В сентябре 1994 г. Ельцин отстранил от должности Миронова, председателя Государственного комитета по печати. Мотивом этого послужило поведение Миронова. В своих публичных выступлениях и публикуемых статьях он развивал две идеи: (1) пресса не может быть совершенно свободной; она должна быть объектом строгого государственного регулирования; и (2) основная задача прессы – развивать национализм, именно русский национализм, потому что Россия по определению может быть только русским националистическим государством. При таких обстоятельствах, когда должностное лицо в ранге министра, невзирая на Конституцию, критикует свободу слова и поддерживает русский национализм, у Ельцина не было иного выхода, кроме как отстранить его от должности. Но склонности Миронова были хорошо известны из его работ, опубликованных до назначения на высокую должность. Почему же при назначении Миронова Ельцин не принял их во внимание? Никто не знает. В то же время чиновник в ранге Миронова совершенно точно знал духовную атмосферу в высших эшелонах российской власти. И если, несмотря на свою осведомленность, он пропагандировал идеи, не просто молчаливо считавшиеся нежелательными, но даже формально запрещенные, то он тем самым лишь раскрыл тщательно скрываемый секрет о том, что писаная Конституция и действительное положение вещей могут различаться точно так же, как провозглашенная демократия и подлинная антидемократия. Возникает, однако, вопрос: если диктатура существует при постсоветском строе, тогда чем этот строй с политической точки зрения отличается от своего предшественника – советского строя? Провозглашение демократии не было чуждо даже Сталину. Ему принадлежала первая формально демократическая Советская Конституция, принятая в 1936 г., которая ввела равные и прямые выборы при тайном голосовании – институт, сам по себе демократический и никогда прежде не применявшийся советами. Но, как показано выше, Сталин изобрел методы, превратившие провозглашенную демократию в чистую фикцию: один кандидат и никакого выбора.
Демократия была для него игрой во всех случаях, когда он пользовался ею. Он знал наперед, что вводимые демократические институты на практике будут бессмысленными, и тем не менее в случае необходимости всерьез обсуждал их практическую значимость.
В 1936 г., рассматривая замечания на проект Конституции, полученные в процессе его обсуждения, Сталин в своем выступлении процитировал письмо, автор которого выражал беспокойство, что при новой системе выборов может случиться так, что где-нибудь депутатом будет избран священник. Сталин остроумно заметил, что такая возможность полностью не исключена, однако она свидетельствовала бы исключительно о слабости «нашей» атеистической пропаганды. На самомжеделе Сталин знал, что такой возможностинесуществует, поскольку правило «один депутат – одна кандидатура» подразумевалось им с самого начала процесса разработки Конституции, а сама эта процедура от начала и до конца основывалась на принципе: все возможные результаты будут предопределяться Коммунистической партией. Но он не мог упустить такого предлога, чтобы сказать о демократии как о чем-то реально существующем в советском обществе.
Само собой разумеется, что некоторые направления сталинской политики были несовместимы даже с игрой в демократию. Политические чистки в отношении миллионов людей, например, едва ли могли быть осуществлены в демократических формах, даже если бы дела «врагов народа» слушались открыто в суде, или митинги трудящихся, требующих смертной казни, действительно имели бы место. С другой стороны, догматический склад ума Сталина не мог позволить ему по-настоящему допустить демократию в каких-либо ее проявлениях вследствие твердой убежденности, что в противном случае его («пролетарская») диктатура будет подорвана. Этот взгляд был близоруким, а потому ущербным для самой сталинской диктатуры.
В период становления и затем окончательного утверждения постсоветской системы новые политические лидеры проявили себя более гибкими и менее ограниченными. Они поняли, что некоторые элементы демократии – подлинной, а не притворной – не представляют для диктатуры никакой опасности, особенно если они поставлены под контроль органов этой диктатуры. Зачем запрещать митинги и демонстрации вне официальных праздников? Их можно позволить безо всякой опасности для существующего строя, если в каждом случае необходимо получать соответствующее разрешение, если маршрут демонстрации подлежит предварительному согласованию и если на этом мероприятии должна присутствовать милиция. Зачем сохранять цензуру? Литературная безвкусица отрицательно сказывается на образовании, но она отвлекает от политических проблем, а потому имеет позитивное значение. Что же касается литературы, опасной политически, то она может быть изъята под законным предлогом, а ущерб, понесенный издателем, будет стимулировать его к весьма эффективной самоцензуре. Зачем запрещать критику президента и других высших должностных лиц? Поскольку эта критика не ослабляет их власти, они могут ее игнорировать и, с одной стороны, продолжать свой диктаторский политический курс, а с другой – отвергать обвинения в диктатуре, ссылаясь на незапрещенность критики и ее свободное осуществление в стране. Зачем избегать подлинно демократических выборов, в которых кандидаты не определены заранее, а выдвигаются свободно, и могут победит или проиграть в зависимости от свободных убеждений избирателей? Если правящая верхушка вступает в конфликт с парламентским большинством, и все конституционные меры не обеспечивают желаемого результата, тогда против такого парламента могут быть использованы антиконституционные меры, например его роспуск, хотя бы и не предусмотренный Конституцией, либо его военное подавление, хотя бы и запрещенное законом.
Постсоветские лидеры осознали все эти возможности, в отличие от «гения всех времен и народов», который не смог перешагнуть через порог своих предрассудков. И действительно, существенная разница очевидна: всеобъемлющая, но фиктивная демократия советского государства и не всеобъемлющая, фрагментарная, но все же подлинная демократия государства постсоветского. Однако даже подлинная, но фрагментарная демократия не может оправдать характеристику государства как демократического в той же мере, что и демократия всеобъемлющая, но фиктивная.
Политические мотивации западных стран, связанные с торговлей, разоружением и т. д., могут объяснить, но не оправдать их оценку постсоветской России как демократической страны или как страны, переживающей процесс демократизации. Так или иначе, но требования объективной истины приводят к другому выводу: политическая система постсоветской России представляет собой личную и номенклатурную диктатуру с некоторыми элементами демократии.