– «Но ведь конь о четырех ногах и тот спотыкается», – заявил представитель конторы.
– «Да, конь спотыкается», – воскликнул Гранберг, представлявший интересы заказчика. – «Но чтобы целая конюшня спотыкалась – дело невиданное!»
В другом деле судья, как это часто тогда бывало, благоволил к прокурору и открыто игнорировал адвокатов. К концу перерыва в судебном заседании, проходившем на сцене бывшего кинотеатра, суд появился на сцене, но ни прокурора, ни адвоката на месте не оказалось. Они еще поднимались по двум параллельным лестницам.
– Почему опаздываете? – закричал судья на Гранберга.
– Ходил за прокурором, – невозмутимо ответил тот.
Третье дело характерно не столько юмором, сколько своим драматизмом. Аспирант Горного института похитил маленького сынишку своего руководителя, а затем анонимно потребовал у профессора в виде выкупа положить в обусловленном месте не позже указанного времени 10 тысяч рублей, по тем временам достаточно крупную сумму. Местные правоохранительные органы захватили преступника, когда он завладел деньгами, положенными с их помощью в указанном месте. Город буквально всколыхнулся, узнав об этом деле и о том, что ребенок был захоронен живым еще до отправления профессору денежного требования. Толпу желающих не мог вместить ни один из доступных суду залов. Тогда пришлось ввести пригласительно-пропускную систему.
Можно представить себе напряжение, царившее в зале. Оно распространилось на всех близких к подозреваемому, прежде всего на его адвоката. Тут судье нужно было проявить особую щепетильность: не задевая адвоката, предотвратить впечатление о благосклонности к подсудимому. К сожалению, судья не задумывался над этим и тем самым лишь подливал масла в раскаленную атмосферу. Но привел ее к взрывоопасному состоянию сам подсудимый. В своем последнем слове он сказал:
– Перед Вами, граждане судьи, живой горняк высшей квалификации, а мертвец, там – ни к чему не подготовленный сопляк. Кто из нас нужнее государству?
Зал взревел от возмущения. Адвокату не давали говорить. Прокурор потребовал высшую меру наказания. Но Гранберг решил использовать чудовищный промах подзащитного в его собственных интересах.
– Я знаю, – говорил он, – что глупость не смягчает вину. Но вспомните последнее слово моего подзащитного и вы убедитесь, что, во всяком случае одно – его глупость, не вызывает сомнений. Справедливо ли назначить высшую меру наказания за глупость?
Поворот неплохой и даже остроумный, но не в таком драматическом деле. Подсудимого расстреляли, а юмор адвоката остался незамеченным. Впоследствии драматической оказалась судьба самого Гранберга. Во время войны, когда немцы возложили огромную контрибуцию на еврейскую общину, он возглавил делегацию по обращению к оккупантам, но вместо пощады получил пулю в лоб.
3. В адвокатской коллегии, в которой состоял Гранберг, адвокатом номер один почитался Синайский – представитель рода Синайских, давшего стране немало юристов разных квалификаций и неодинаковых направлений. Мне довелось слушать его один раз в нашумевшем процессе местных руководителей, обвинявшихся в очковтирательстве – преступлении, рожденном сталинским соцсоревнованием. Победителем в соревновании считался тот, кто достиг самых высоких показателей в сельском хозяйстве, промышленности и др. Но вместо реальных достижений можно было подтасовать их в отчетах. А результат был тот же: участие в областной выставке, премия и т. п.
– Зачем Вы занимались очковтирательством? – спросил судья Заблудовский.
– Хотели попасть на областную выставку, – ответил бывший председатель райисполкома Куречко.
– А попали в областной суд, – съязвил Заблудовский.
В ходе процесса Синайский был мало заметен. Он, казалось, сосредоточенно читал книгу, не обращая внимания ни на что другое. Но как только дело доходило до его вопросов, становилась очевидной его осведомленность во всех деталях. Особенно остроумной оказалась дуэль с прокурором Компанцевым, который на протяжении всего слушания не переставал обвинять подсудимых в подмене соцсоревнования потемкинскими деревнями. Под самый конец Синайский обратил эту интерпретацию в фарс.
– Нужно потерять чувство реальности, – сказал он, – чтобы проводить аналогию между подсудимыми и Потемкиным. Эти преувеличивали реальные успехи, а Потемкин своими деревнями пытался скрыть нищету и разорение.
Это вызвало неожиданный эффект в зале и не прошло мимо внимания суда. Но когда огласили приговор, он привел многих в смущение. Потемкина, как известно, не расстреляли. Его даже не судили. А очковтирателям преподнесли: расстрел – четырем, 10 лет лишения свободы – большинству, особенно тем, кто был изобличен в корыстных побуждениях, и меньшие сроки нескольким подсудимым. Ни одного оправдания не было. Никакой реакции на остроумие адвоката. И лишь по жалобе подсудимых освобождены были все, кроме осужденных за хищения.
4. Отмена приговора в стране, где началась кампания по массовому уничтожению центральных (бывших и действовавших) руководителей как врагов народа, была сама по себе явлением необычным. Впрочем, вскоре эта необычность улетучилась. Тройки, эти сталинские сверхгильотины (генпрокурор, секретарь ЦК и министр внутренних дел – в центре, а также их «близнецы» по составу и функциям – в областях), слушавшие дела без обвиняемых, по протоколам и пятиминутному докладу следователей, назначали расстрел как общее правило, и длительные сроки лишения свободы как исключение. Таким образом, запустили машину уничтожения до масштабов, доступных лишь газовым камерам.
Она и поглотила очковтирателей, временно и в виде курьеза погулявших на свободе.
А курьезов при такой массовости репрессий было сколько угодно. Один за другим два секретаря райкома партии и забулдыга из местного шалмана Колька Гох как враги народа арестовываются по общему делу и потом исчезают навсегда. Выдающийся пианист-самородок, оставлявший пианино только ради водки, вместе с его безымянным преступным напарником по «божественной влаге» оказались стойкой террористической группой. Районы получали плановые задания по арестам и проводили массовую чистку без оглядки.
Но не только на местном уровне. Явная халтура наблюдалась и в центре.
Карл Радек, широко известный и за пределами партии как уничтожающий ее юморист, славился как автор всех политических анекдотов. В 20-х годах он стал знаменитостью, когда придя вслед за Троцким с опозданием на заседание съезда партии, услышал слова сидевшего в президиуме Ворошилова:
– Вот идет Лев, а за ним его хвост.
Реакция Радека была мгновенной и прозвучала на весь мир:
– У Клима Ворошилова в мозгу одни прогалины. Но лучше быть хвостом у льва, Чем задницей у Сталина.
Понятно, что когда начались московские процессы, Карл Радек оказался одним из первых обвиняемых. Но вот загадка: почти все получили расстрел, а он только 10 лет. Почему?
Истина раскрылась только сейчас. В личном разговоре на Лубянке Радек дал слово принять на себя любые признания в обмен на сохранение жизни, обещанное Сталиным. Поэтому он ушел из суда живым. Но впоследствии по заданию МВД был убит в лагере одним из уголовников.
Николай Бухарин, до ареста главный редактор «Известий», проживал в Кремле. В прошлом – союзник Сталина, дорогой Бухарчик, «крови которого не отдадим Вам», т. е. противникам Сталина. Но затем, когда «левые» были разгромлены, стал обузой для вождя и объектом его нападок как лидер правых.
Во время процесса Зиновьева, Каменева и других был вместе с Рыковыми Томским назван ими своим союзником. Ивот выходит очередной номер «Известий» с призывом на верхушке первой страницы: «Разоблачить до конца связи Бухарина, Рыкова, Томского с группой Зиновьева и Каменева» и с подписью внизу последней страницы: «Ответственный редактор Н. И. Бухарин».
В этот день Бухарин возвратился в Москву из Киргизии, куда он ездил на охоту, подбиваемый своим секретарем – соглядатаем МВД. В аэропорту прибытия его ожидал номер «Известий», подписанный им и направленный против него. Ехать в этих условиях домой, в Кремль, было нелегко, но и другого места для отъезда с аэродрома не находилось. В голову не приходил никакой иной выход, как оставаться в аэропорту. Через какое-то время туда приехала жена Бухарина, дочь крупнейшего плановика Кремля. Произошел разговор:
– Едем домой.
– Куда? – В Кремль.
– А видела сегодняшние «Известия»?
– А ты видел, кто их подписывал?
– Ну что же, поедем.
Некоторое время он еще пожил на старой квартире. Сталин даже по телефону с ним однажды разговаривал. А потом допросы с пристрастием, признание и записка Сталину: «Коба, зачем тебе понадобилась моя жизнь?»
Последовал и суд, и расстрел. Но когда сейчас перечитываешь вдумчиво и не спеша судебные допросы и последнее слово Бухарина, то становится ясным, что он скорее разоблачал своих гонителей, чем прислуживал им.
Лев Троцкий после изгнания из СССР в 1929 году и краткого проживания в Турции поехал в Швецию, где он находился в то время, когда на процессе в Москве Пятаков докладывал, что, находясь за границей, летал в столицу Швеции для личной встречи с Троцким и получил от него новые инструкции. Но вот незадача – в Стокгольме не было отеля, названного Пятаковым как место своего пребывания, а по справкам авиалиний Стокгольм не имел тогда воздушной связи с местом, откуда якобы летел Пятаков. Этими обстоятельствами Троцкий решил воспользоваться, обращаясь с письмом к военному суду, слушавшему дело Пятакова и др., с просьбой потребовать его выдачи. У Троцкого была своя очевидная логика. Дело в том, что требования о выдаче рассматриваются судом по месту пребывания вызываемого, т. е. вданномслучае судом Швеции. Тотжесуд, принимая свое решение, обязан проверить все предъявленные выдаваемому обвинения, т. е. в данном случае мнимый полет Пятакова и проживание им в несуществующей гостинице. Следовательно, отказ в выдаче был бы равносилен судебному процессу, обвинения не подтвердившему, т. е. в данном случае объявление шведским судом Троцкого невиновным. Как видим, все делалось в трезвом уме и с точным расчетом.