Прошло какое-то время и довелось вновь встретиться с Бутовым, но уже не на линии огня, а по дороге в офицерскую столовую военного городка. Человека как будто подменили. Он шел неуверенным шагом как бы боясь оступиться и, обрадовавшись знакомым, выспрашивал у них, как вести себя в офицерской столовой, что есть вилкой, а что рукамиит. п.
Пример, противоположный Бутову, составил батальонный командир из политотдела армии, с которым довелось встретиться на дивизионном пункте полевой связи. Излишне говорить, что этот пункт находился ближе к передовой, чем политотдел армии. Но это была еще далеко не передовая, и правила, к ней относящиеся (например, расстрел на месте за невыполнение приказа), здесь не применялись. Однако инструктору армполитотдела все представлялось в ином свете. Он решил, что находится на самой передовой и наконец может применить свою высокую власть батальонного комиссара. Благо случай представился. Один лейтенант, в ожидании почты для своей части, стоял явно не по форме: руки в брюки, плащ расстегнут. Ему-то инструктор и дал команду «смирно». Лейтенант этой команды не слышал и продолжал стоять в той же позе. Но он четко услышал щелчок взводимого пистолета и, обернувшись, увидел, что батальонный комиссар собирается в него выстрелить. Лейтенант не растерялся и подал своему окружению команду: «Взять!» В мгновение ока армейского комиссара связали, уложили на машину и доставили к командиру дивизии. Тот, спокойно разобравшись, сделал внушение лейтенанту, а затем объяснил батальонному комиссару всю несуразность его поведения вдали от передовой: «Судить бы Вас надо, – закончил командир дивизии. – Да, к счастью Ваша разнузданная храбрость ни к каким последствиям не привела».
25. В условиях войны противоположность характеров сказывалась не раз. Я уже рассказывал о прокуроре, спасавшем подчиненного. Но бывало и так, что начальство спасало своих подчиненных от прокурора.
Лейтенант политотдела дивизии отправился в командировку в политотдел корпуса. В связи с этим было решено отправить ежедневное донесение не спецпочтой, а вручную, через лейтенанта. Тот знал о степени секретности такого документа, потому что не раз был предупрежден об этом отправителем. Сев на попутную машину, перевозившую лес на КП корпуса, он увидел знакомого ему еще по институту, а теперь прокурора корпуса Винника. Тот тоже узнал лейтенанта. Разговорились. Вспомнили старое – веселые, подчас юмористические ситуации. В общем, побеседовали, если не как старые, то как новые друзья. Но на остановке у КП корпуса лейтенант обнаружил исчезновение пакета с донесением. Растерянность так проступила на его лице, что Винник не мог удержаться от вопроса:
– Что случилось?
– Да вот, мы разговаривали, и я забыл о пакете, а теперь обнаружил, что он исчез.
– Нужно поискать в машине, он мог упасть между толстыми бревнами, – посоветовал Винник.
– Да как пробраться через сухие щепки и толстые деревья? – возразил лейтенант и побежал в политотдел.
Там он вызвал своего начальника, участвовавшего в совещании, и сообщилослучившемся:
– Подожди, – успокоил его начальник.
– На чьей машине ты ехал?
– На машине стройбата корпуса, – ответил лейтенант. Начальник вернулся в землянку совещания и возвратился вскоре с начальником корпусного политотдела.
Тот сказал: «Стройбат корпуса рядом. Сейчас мой работник пойдет туда с тобой, и все выяснится».
Оба ушли, но вскоре вернулись с победоносными лицами.
– Пакет нашелся! – воскликнули они в один голос.
Казалось бы, вопрос улажен? Ан нет! Вечером в дивизии раздался корпусной звонок. Винник просит к телефону начальника политотдела. Взяв трубку, тот услышал:
– Я звоню, чтобы получить Вашу санкцию на арест лейтенанта, потерявшего пакет с секретным документом.
– Но пакет нашелся в том виде, в каком был отправлен. Никто к нему доступа не имел.
– Это неважно. Факт потери налицо. Для суда этого достаточно.
– Но целесообразен ли такой суд?
– В нашей стране нет противоречий между законами и целесообразностью.
– Хорошо, мы подумаем.
Подумали и решили ограничиться дисциплинарным взысканием. Винник еще звонил, чего-то домогался, но на том дело и кончилось.
26. Матерщина на войне была распространена еще больше, чем в гражданской жизни. Ругались по поводу и без повода. Исключение составляли разве что закоренелые интеллигенты, но вскоре и они привыкли, а также подчиненные в присутствии начальства, если само начальство не провоцировало их на ругань. В то время бывали обстоятельства, в которых без мата нельзя было обходиться, а конкретная ситуация исключала его применение.
Начальник политотдела читал отчет, составленный его подчиненным. Необходимость выругаться была написана у него на лице. Но рядом сидела и что-то печатала машинистка. И так, и этак крутился начальник, но выхода не находил, а без выхода читать дальше отчет не мог.
Наконец, выход был найден. Он подозвал к себе подчиненного и приказал наклонить ухо к его рту. Тот приказание выполнил, и в течение нескольких минут начальник матерился на ухо. А его лицо из яростного постепенно превращалось в спокойное и удовлетворенное. Когда удовлетворение стало полным, он приказал подчиненному занять обычное положение, и чтение отчета продолжалось.
27. Переход Москвы на осадное положение сопровождался не только многочисленными арестами, но и массовым понижением в чинах начальников высокого ранга. Многим из них пришлось покинуть Москву и отбыть к новой службе на периферии. Один из них, Павел Петрович, при был из ПУРа в нашу дивизию в качестве заместителя начальника политотдела.
Он приехал с помпой центрального сановника. Несколько больших роскошных чемоданов, наполненных всякой ненужной всячиной, в том числе многочисленными бутылками сухого вина, как будто они могли привлечь любителей водки. Начальственное окружение сразу его невзлюбило. Почувствовав это, Петрович переориентировался на наш эшелон, став постоянным гостем землянок с лейтенантами, сержантами и рядовыми. Там его восприняли положительно и встречали с достойным уважением. И когда он считал, что низший элемент завоеван, произошли два срыва, окончательно его скомпрометировавших.
Первый срыв связан со спичрайтером, как там называли лейтенанта, писавшего ежедневные отчеты. Однажды этот лейтенант допустил промах, отправив черновики отчета к Петровичу не лично, а с бойцом. Через непродолжительное время боец вернулся и передал лейтенанту приказ Петровича явиться лично с возвращенным отчетом.
Выполнив этот приказ, лейтенант застал в землянке Петровича массу политруков – участников какого-то совещания.
Выслушав рапорт спичрайтера, Петрович внушительно произнес:
– Вы совершили серьезное нарушение, ответственный документ доставили не лично, а послав безответственное лицо.
– Но вы повторили мое нарушение, возвратили мне ответственный документ через то же безответственное лицо, – возразил лейтенант.
Землянка наполнилась хохотом, и Петрович взъярился:
– Я вам делаю замечание, и принимайте его как замечание, – прошипел он.
На том инцидент и закончился.
Второй срыв не был таким же массовым по числу свидетелей, но оказался еще более показательным.
Петрович имел манеру по вечерам неожиданно появляться в нашем эшелоне и вести задушевные беседы. В таких беседах он беспощадно громил свое окружение, невоспитанное и грубое, подчеркивая, что душой он отдыхает только у нас. Однажды он к этому добавил, что обеды или ужины должны быть не только принятием пищи, но и приятным времяпрепровождением. Да вот в его компании это невозможно. Приносят какие-то котелки, которые отбивают охоту есть, не только проводить время.
– Да… – произнес Ося Левин, аспирант истфака ЛГУ, проходивший срочную военную службу.
– Что «да», Ося? – спросил Петрович (он старался рядовых знать и величать по именам).
– Да… – повторил Ося.
– Ну, а дальше? – нажимал Петрович.
– А дальше я вспомнил, что мой старший брат был в гражданскую войну председателем военного трибунала. После его гибели мать долго хранила его котелок с остатками каши. Он никогда не жаловался ни на пищу, ни на времяпрепровождение.
Наступила гнетущая тишина. Ее прервал Петрович:
– Мне, пожалуй, пора, – задумчиво произнес он.
– Боец Левин, – скомандовал его начальник лейтенант Мартынов, – проводите начальство.
– Вы хотите меня проводить?
– Мне приказали, – отрубил Левин.
После этого визиты Петровича к нам прекратились.
Надо, однако, быть к нему справедливым. Он провалился на лицемерии, которое в младшем эшелоне не прощают. Но далеко не каждый начальник искал бы контактов с этим эшелоном ценой унижений, которые претерпевал Петрович, и это делало ему честь. А лицемерие в отношениях с рядовыми? Так чего же еще ждать от человека, большую часть жизни проведшего в начальственном кресле.
28. Армия – многогранный организм. О существовании некоторых ее подразделений гражданский человек не мог бы и догадаться. Одни из них строились на постоянных разъездах сотрудников. Таковы, например, санотделы и сануправления армий и фронтов, сотрудники которых постоянно ездили в госпитали и медсанбаты. Особенно трудно приходилось последним. В медсанбате они не всегда даже находили место для ночлега. Однажды такой командировочный, следуя совету начальника медсанбата, улегся в спальный мешок врача, который отбыл в одну из рот на передовой. А тот среди ночи вернулся и только что не материл своего незваного преемника по месту сна. Исчерпав всю желчь, он завершил свою речь словами, казавшимися ему неотразимыми:
В конце концов, это противоречит элементарным медицинским соображениям.
Да, но, как видите, я пренебрег этим обстоятельством, – возразил врач-нарушитель. Его противник буквально онемел от такого неожиданного возражения.
Другие специальные подразделения, наоборот, привязывали своих сотрудников к месту работы. Таковы, например, составители сводок иностранной прессы для командующих фронтами, которые в силу своей загруженности сами не могли следить за этими материалами, даже опираясь на переводчиков. А ежедневный бюллетень на 2–3 страницы спасал положение. Такого рода информация готовилась на всех фронтах, но у работавших над ней сотрудников, никуда не разъезжавших, были свои заботы. Всегда находились люди, ставившие под вопрос четкость и качество таких бюллетеней. У бюллетеня Карельского фронта, издававшегося при разведуправлении, объявился конкурент в составе оперативного управления. Этот самозванный бюллетень публиковал лишь обзоры немецкой печати, но настолько интересные и тонкие, что источник разведуправления не шел с ними ни в какое сравнение. Поэтому данные о немецкой прессе маршал Мерецков предпочитал брать из «оперативного» бюллетеня. Это уже не просто раздражало, но ставило под угрозу продолжение деятельности источника разведупра.