онять написанное, тогда Христос повторил примерно то же самое вслух. Все смущены и удаляются. Христос же, оставшись наедине с обвиненной в супружеской измене женщиной, вопрошает (как и по Иоанну): «Кто свидетели твоего прегрешения?» «Их нет», отвечает она. «Тогда, ежели никто тебя не обвиняет, и я тебя не осужу. Итак, ступай. И если ты хочешь, чтобы я тебя оберегал, как оберег сегодня, оберегайся сама от греха». Та возвращается в свой дом в качестве прилюдно оправданной (с. 110–111). На сей раз Аретино близок к тексту Завета, хотя пересказывает его более многословно и риторично (взамен краткого и простого: «Я не осуждаю тебя. Иди и впредь не греши»).
Мне придется пожертвовать в затянувшемся изложении красочными приключениями при плавании Христа в бурю на барке с испугавшимися апостолами и многим, многим другим. Но никак не возможно опустить обширную вставную новеллу о Марии Магдалине. Еще бы! уж такого персонажа Пьетро не мог упустить.
И более того. Аретино, не исключено притом, что следуя одной из давних средневековых устных путаниц (мне, признаться, решительно непонятной), но, во всяком случае, весьма удачно для общего стиля и характера своего сочинения, смешивает Марию Магдалину с Марией из Вифании, то есть сестрой Марфы и воскрешенного Лазаря. По Иоанну (12, 3) Мария из Вифании помазала ноги Христа, а по Луке (10, 39–42), напротив, «избрала благую часть», ограничившись тем, что внимала его поучениям.
Надо кое-что напомнить. Известно, что историю с воскрешением Лазаря из Вифании описывает Иоанн, но в ней нет никакой Магдалины, а есть сестры Лазаря Марфа и Мария из Вифании. У Иоанна же мы находим – об этом уже заходила речь – эпизод о том, как фарисеи привели к проповедующему Христу «женщину, взятую в прелюбодеянии». Однако имя блудницы не названо, и мы имеем право на полную уверенность, что то была никак не Мария Магдалина. Имя последней – без всякого пояснения, кто она такая – впервые появляется у Иоанна, когда та приходит после погребения Христа к его захоронению «и видит, что камень отвален от гроба» (20, 1). То есть именно она узнает и сообщает ученикам Христа об исчезновении тела. А затем ей, и тоже первой, является Господь и велит возвестить о Своем воскрешении (20, 14–18).
Иначе у Луки. У него единственного Магдалина – женщина, из которой Христос, шествуя по Галилее, изгнал семерых бесов (8, 2). И это все, что в одном стихе предварительно сказано о Марии Магдалине вплоть до заключительного упоминания, что она опять-таки предстояла перед гробом Спасителя вместе с «Марией, матерью Иакова» (ср: От Матфея, 28, 1 – «вместе с другой Марией»). Что до сестры Марфы, Марии, то это совсем другая история, о которой поведал только Лука.
Также и по Марку (15, 40–41 и 47), Мария Магдалина и Мария Иаковлева, и Саломия были среди следовавших Христу и служивших ему в Галилее. Они же издали смотрели, как Он испустил дух на кресте и как Его полагали во гроб. По прошествии субботы они купили ароматы, чтобы идти помазать Спасителя, и ужаснулись, не обнаружив никого в гробу. Они убежали и в страхе людям о сем не сказали. А семерых бесов Христос, также и по Марку, изгнал из Марии Магдалины, но упомянуто об этом в связи с понедельником по воскрешении, когда он первым делом явился к ней. И, опять-таки, именно она возвестила о чудесном воскрешении всем остальным.
У Матфея же вовсе нет ни Лазаря, ни его сестер Марфы и Марии. Зато согласно и его повествованию, Мария Магдалина вместе с «другой Марией», матерью Иакова, смотрят издали на распятие. Потом они хотят поклониться гробу, но не находят в нем Христа и «приходят в трепет». А далее по слову Ангела, затем и прямо по воле явившегося им обеим воскресшего Иисуса, возвещают всем о Чуде.
Итак, Аретино, то ли пойдя за какой-то неведомой нам, но выгодной для его сочинения устной версией, то ли просто запутавшись, превратил «синьору из Магдалы» в сестру Марфы и одного из важнейших персонажей всего текста. Прежде всего, это позволило включить ее в длинный рассказ о подготовке Марии и Марфы к встрече с Христом.
Тут-то наш сочинитель принимается роскошествовать. Он с упоением повествует о Магдалине на целых 14-ти страницах (115–129)!
Перед нами словно возникает одна из столь превосходно знакомых Аретино прекрасных куртизанок (римских либо венецианских). Сперва автор, впрочем, считает нужным рассказать о сестре ее Марфе, «женщине, которая была старше Магдалины и, не возвышаясь до великого, зато и не опускалась до ничтожного. И хотя возраст уже начал тяготить ее как груз, который опускает плечи и разрушает жизнь, она не показывала свои годы. Источником сердечной радости было для нее то, что она обрела Иисуса. Ее покрывала дешевая одежда, простая по цвету, и ее голову украшала накидка из грубого и плохо обработанного льна… Ей приходилось жить вне дома, ибо она все отдавала на потребу ближнему. Говорила тихим, но проникновенным голосом. Ходила за больными, помогала узникам, и все, что угодно Господу, было ей в утешение».
Перед приходом Христа Марфа долго и красноречиво увещевает свою грешную сестру. Аретино не жалеет полутора страниц, чтобы пересказать ее монологи. «Как это может быть, чтобы ты не понимала, какова разница между дарами небесными и дарами земными? Суетны твои помышления, суетны и твои дела. Но перепени их, сестра: сестра, сделай это; и будут поступки твои полезными… Я не хочу, чтобы ты покаялась, раз уж такое не по тебе; но, если уж ты не желаешь опоясать себя власяницей, сделай, по крайней мере, свою жизнь благой, а не дурной. И раз уж ты не способна победить соблазны распутства, по крайней мере отвергни искушения демона, который наделил тебя красотой; для тебя было бы лучше, если она была бы меньше или умеренней. Ты слепа, Магдалина… глядясь то и дело в зеркало, чтобы ублажать мужчин и огорчать Господа… Ведь вот-вот грядет старость, которая сделает то, что губы твои утратят розовость. Но если ты обратишься, если ты изменишься, если ты поймешь, то пришедший Мессия возвысит твою красоту до красы ангельской» и т. д.
Марфа смутила душу грешницы. Та стала как-то задумываться и поглядывать на небеса. Так начинает разворачиваться еще одна выпадающая из благочестивого текста и довольно игривая новелла, заставляющая читателя на мгновение ощутить, что автор «Человечности Христа» как-никак имел уже опыт сочинения эротических «Шести дней».
Прежде чем на утро идти в храм, где уже был слышен голос Христа, накануне вечером Магдалина, целиком еще поглощенная своей великой красой, устроила напоследок весьма пышное пиршество. «E fu l'ultima cena, che le facesse fare il peccato de la superba lascivia (И то была последняя вечеря, которая ее ввела в соблазн высочайшей похоти)». Марфа, будучи не в силах смотреть даже на богато разукрашенные пурпурным шелком стены, поспешила уйти в самые отдаленные покои и ела там вместе с людьми низкого положения.
Аретино со знанием дела рассказывает, как десяток служанок разожгли огни и воскурили благовония, а другие подавали яства, и как юноши разливали вина и подносили Магдалине. И та наслаждалась едой и вином, «ибо была не в состоянии вот так сразу оторваться от своих изнеженных обыкновений». Утром же Марфа опять принялась за укоризненные речи, а ее сестра позвала горничных, которые всегда одевали и раздевали ее. И будучи не в силах отказаться от своих распутных обыкновений, Магдалина велела им раздеть ее и, к негодованию Марфы, «будучи не в силах обуздать сладострастные ухватки, дозволила увидеть себя совсем нагой» (с.118–119).
Затем три прислужницы принесли рубаху из тонкого полотна, разукрашенную золотым шитьем и жемчугом, и пр. Аретино со вкусом описывает изысканный и соблазнительный наряд вот так готовившейся к встрече с Христом, но пока неисправимой Магдалины. «И она возложила на грудь ожерелье, с той сладострастной искусностью, которой движимы действия грешниц». Одеваясь и украшая себя, она вела нежные речи, которые были способны расколоть алмазную твердь разума. И тем временем «строила глазки в свойственной ей особой манере, так что те, кто попадал под воздействие этих взглядов, сами не замечали, как становились рабами их грации. Была большая приятность в ее шутках. И когда она замолкала, то и это было весьма внятным знаком» и т. д. Еще страница уходит на дальнейшее описание прелести облика, одежд и завлекающих повадок Магдалины, ее походки, ее волнующего благоухания, и вот так она, «пританцовывая», направлялась в Храм, откуда уже слышался потрясающий колонны и хоры голос Христа. Однако большая толпа все еще сбегалась поглядеть на превеликую красу этой неотразимой блудницы. «Потому что, – основательно замечает Пьетро, – это привлекательней, чем вид воздержания».
После пространных укоров и наставлений Иисуса, выдержанных в том же характерном стиле Аретино, который я назвал бы риторикой для бедных, – Магдалина была потрясена. Она покраснела, она горько плакала, она в полном смятении натолкнулась на колонну, думая, что направляется к выходу, «подобно человеку, который встает с постели сонный». Короче, затем Магдалина, запершись в своей комнате, срывает украшения, падает на колени и предается горчайшему раскаянию. Она молится Господу и принимается отчаянно, исступленно бичевать это свое во всем виноватое, алкавшее радостей, грешившее тело, «отвратившее ее от Господа». Она обращается к своему телу, унижая его и словесно. Аретино сие чувственное самоистязание, сделавшее неузнаваемыми грудь, и спину, и живот Магдалины, «брызги крови на слишком нежном теле», «черные следы на белом полотне от ударов бича», «превращение в конце концов белого и черного в алое» и пр., описывает с увлечением и со столь же красноречивыми конкретными подробностями. Прибежавшая Марфа радуется, но и ужасается, умоляя сестру прекратить «бесчеловечное покаяние», чтобы не лишить себя жизни, ведь есть другие, благие пути служения Господу. И опять автор раскатывает соответствующие общие места очередного монолога Марфы на страницу. Историк, склонный следовать психоаналитическим приемам толкования, очевидно, усмотрел бы в покаянии блудницы сцены мазохизма…