В это время мне и т. Гальперину пришлось сильно страдать из-за отсутствия квартир, где можно было поселиться без прописки, так как у нас обоих не было заграничных паспортов. Нас поместили в каком-то сыром подвале, где Гальперин сильно захворал, вероятно, от истощения во время долгого странствования от Киева до Берлина. Мне приходилось ухаживать за ним и работать за двоих, не зная языка (Гальперин знал немецкий). Позже, освоившись, с Берлином и завязав знакомства с немецкими товарищами, я раздобыл квартиры сразу для 20–30 товарищей. Но когда мы приехали, представитель «Искры» Михаил Георгиевич Вечеслов{34}не мог достать квартиры даже для нас двоих.
В Берлине кроме Вечеслова работал в то время покойный П. Г. Смидович{35}, который много потрудился в одной немецкой мастерской над опытом перевода оттиска с типографского набора, посредством особой краски на отшлифованные цинковые пластинки. Он хотел найти способ печатания «Искры» в России прямо с пластинок без набора и без стереотипа. Опыты удовлетворительных результатов не дали. Я часто бывал с т. Смидовичем в мастерской, где он производил эти опыты.
Берлинские искровцы, члены берлинской группы со действия русской революционной социал-демократии, — их было немало — часто собирались у Н. Р. и Н. Н. Бах{36} (мать и дочь). У них бывали и беспартийные берлинские студенты и приезжая публика из других заграничных городов и из России. В первое время после приезда и я у них часто бывал, ибо не знал ни города, ни языка, а они (Бахи) обо мне заботились — показывали город и водили на собрания немецких рабочих. Чтобы на меня не обращали внимания их посетители, Бахи окрестили меня Михаилом Давидовичем Фрейтагом, а т. Смидович перевел слово «Фрейтаг» на русский язык после чего я превратился в «Пятницу» (кличка, которая привилась и осталась за мной на всю жизнь, отсюда и Пятницкий).
В конце февраля 1903 г. в Берлин приехал В. А. Носков{37}. Клички его были «Борис Николаевич» и «Глебов». Из всех избранных в ЦК на II съезде партии он один присутствовал на нем. Остальные члены ЦК были избраны заочно. С ним вместе по паспорту Петра Гермогеновича Смидовича (кличка его была «Матрена») я отправился в Лондон, где встретился с создателями газеты «Искра», которая уже тогда была собирательницей разрозненных революционных элементов рабочего класса России. Там я застал Блюменфельда, набиравшего «Искру», там же я познакомился с Мартовым, Засулич{38}и Дейчем. Все они жили на одной квартире. Потом я познакомился с Лениным и Надеждой Константиновной Крупской, которые жили отдельно. Все время я проводил с Блюменфельдом, Мартовым и Засулич и сильно к ним привязался. Владимира Ильича и Надежду Константиновну я видел реже. Несколько раз Мартов, Засулич, Носков, Ленин, Надежда Константиновна и я обедали вместе.
Разговоры между редакцией «Искры» и Носковым велись, главным образом, о состоянии организации «Северного союза»{39} (может быть, я путаю, но в памяти остался именно «Северный союз», от которого, кажется, Носков и приехал) и о созыве II съезда партии. Со мной же речь шла о том, что необходимо расширить связи на границах и в России, для того чтобы «Искра», журнал «Заря»{40} и брошюры могли быть переброшены в Россию и там распространены. Кроме того, нужно было иметь границы для перехода людей.
Много времени я проводил в типографии, где набиралась «Искра». Типография принадлежала английской социал-демократической партии. Меня тогда сильно поразило то обстоятельство, что английская социал-демократическая партия имеет такую маленькую типографию и что она издает небольшой еженедельник, тираж которого был не больше, чем у «Искры». Русские социал-демократы в чужой стране, за тридевять земель от родной земли, издают газету не хуже той, что имеет английская легальная партия. Для меня тогда это было непостижимо, особенно после тех типографий, тиражей газет, домов, книжных магазинов, которые я видел у германской социал-демократии.
Несколько дней спустя после нашего приезда было собрание русских. На этом собрании читалась рукопись Дейча о его побегах{41}. Там я встретился со многими товарищами, которых видал в Ковно, Вильно, в тюрьме и на воле, в Киеве. Я их знал в России как бундовцев и социал-демократов, а некоторых — даже как примыкающих к искровской организации. В Лондоне они очутились, опасаясь ареста или после побегов. На меня сильно повлияло заявление почти всех их о том, что в Лондоне они сделались анархистами-индивидуалистами. Причиной этого явления, поскольку мне тогда удалось выяснить, служило то обстоятельство, что эмигранты, попадая в Лондон, оказывались в положении соломинки среди бушующего моря: без друзей, без помощи, без денег, без знания языка и без работы. Политическая организация рабочего класса была слаба, профсоюзы хотя принимали всех, но помощь оказывали лишь после 9–10 недель пребывания в союзе, а бывшие друзья и знакомые сами еле перебивались и помогать другим были не в силах. Несколько вечеров подряд я спорил с ними об анархизме, социал-демократии и парламентаризме (Я тогда был горячим сторонником парламентаризма!) Немецкие социал-демократы — предшественники Шейдемана{42} — готовились тогда к выборам в германский рейхстаг, я же был тесно связан с ними по роду своей работы.
Лондон произвел на меня удручающее впечатление — дома были черные, закоптелые, погода скверная — все время моросил дождь и стояли туманы. Впрочем, настоящего Лондона я, наверное, не видел, но то, что я видел, мне решительно не нравилось.
Дней через десять мы отправились в Берлин, и мне пришлось опять поехать на границу для расширения связей, так как предстояли отправка большого количества литературы в Россию и приезд из России делегатов на II съезд партии{43}. На границу я поехал с Носковым и «Поваром», он же «Дядя» (Федор Иванович Щеколдин{44}). По приезде в Ширвинд или Нейштадт, на самой прусско-русской границе, я отправил «Повара» одного. Из окна дома, где мы остановились, было видно как «Повар» шагал по направлению к кладбищу, которое лежало уже на русской стороне. Мы были уверены что он благополучно переберется, так как солдаты по граничной стражи были подкуплены. Тем больше мы были поражены, когда услышали выстрел в тот момент, когда «Повар» уже добрался до кладбища.
Как выяснилось после, «Повар» был задержан потому, что офицеру пограничной стражи вздумалось прогуляться по кладбищу. Когда солдат увидел офицера, ему ничего не оставалось делать, как поднять тревогу. Через несколько дней «Повар» получил на руки все документы о своем задержании, и, в то время, когда отправлялся в уездный город этап, с которым должны были отправить и его, он сел в карету, добрался в ней до ближайшей железнодорожной станции, отстоящей довольно далеко от границы, откуда и поехал в Вильно, где должен был дожидаться Носкова. Его удалось выкупить за 15 рублей.
Пока мы ожидали отъезда «Повара» из пограничного русского городка, из России в конце марта 1903 г. приехала искровка «Костя» — Розалия Самсоновна Гальберштадт, член организационного комитета по созыву II съезда партии{45} (после раскола она сделалась меньшевичкой, а в 1907 г. примкнула к ликвидаторам). После свидания с Носковым она отправилась в редакцию «Искры», а Носков благополучно перешел границу и добрался до Вильно. Таким образом, граница для людей, которую я организовал после приезда в Берлин, в конце 1902 г., была испробована при переходах в Россию и из России.
Осталось наладить хорошие границы для переправы литературы, для чего я отправился в Тильзит и его окрестности, и оттуда вернулся опять в Берлин.
Дело пошло усиленным темпом. Тут со мной случился маленький казус. Перед поездкой в Лондон я снял комнату и прописался по паспорту американского гражданина, но паспорт я вынужден был сейчас же вернуть, ибо владелец паспорта уезжал в Америку.
По возвращении с объезда границ я явился к себе в комнату. Хозяйка заявила, что ко мне уже несколько раз приходили из полиции, как они ей объяснили, для выяснения того обстоятельства, что под одной фамилией со сходными сведениями оказались заявленными два человека. Мое счастье, что я был в отъезде, иначе я отведал бы берлинской Моабитской тюрьмы, ибо американец, владелец паспорта, вернулся неожиданно для меня во время моего отсутствия и прописался, как ни в чем не бывало, по тому же паспорту. Пришлось квартиру оставить и опять жить непрописанным до тех пор, пока один товарищ детства не прислал мне из Америки свой русский заграничный паспорт. Тогда я стал жить в Германии наравне с другими, легально выехавшими из России, по заграничному паспорту.
В России в это время вырастали во всех городах организации социал-демократов, внутри которых шла идейная борьба между искровцами и «Союзом русских социал-демократов». Во многих крупных городах существовали два социал-демократических комитета, которые яростно боролись между собою за влияние на пролетариат. Главная литература двух вышеназванных течений в РСДРП выходила за границей (у искровцев — газета «Искра», журнал «Заря» и брошюры, у «Союза русских социал-демократов» — «Рабочее дело»{46}). Спрос на литературу «Искры» был в России настолько велик, что удовлетворить его из-за границы было немыслимо, и это заставляло искровцев напрягать все свои силы на транспортирование в Россию своей литературы разными способами. (Русские организации «Союза русских социал демократов», чтобы удержать свое влияние на рабочих вынуждены были доставлять искровскую литературу. За границу являлись за литературой их представители. Среди них были и представители питерского комитета этой организации.) Влияние разрозненных социал-демократических кружков, групп и комитетов на рабочих в промышленных районах и городах сильно выросла за 1902 г. Социал-демократические организации устраивали массовые экономические забастовки и массовые политические уличные демонстрации (забастовка ростовских и тихорецких железнодорожников, грандиозные уличные митинги железнодорожников и рабочих других производств, в Ростове-на-Дону, уличные демонстрации в Саратове, в Нижнем Новгороде в 1902 г., 20-тысячная уличная демонстрация в Ростове-на-Д