ону в начале 1903 г.). Социал-демократические организации руководили этим движением и расширяли связи среди рабочих. Чтобы закрепить эти связи, втянуть лучшие элементы в партию, необходимо было иметь не только агитационную, но и пропагандистскую литературу, которую могла тогда дать только заграница и главным образом «Искра», — поэтому на нас, «транспортеров», давили со всех сторон.
Когда я был во второй или третий раз в Тильзите, я напал на след крупной литовской организации, перевозившей через границу религиозные книги на литовском языке[4]. С этой организацией мы связались и с ее помощью стали перебрасывать через границу десятки и сотни пудов «Искры», «Зари» и брошюр. Для приемки и распространения литературы в России работал целый ряд видных работников, поставленных на эту работу т. Носковым: «Повар» — Щеколдин, Сонин{47} (кличку забыл), Гусаров — военный врач (он работал в Виленской военной организации) и др. В Тильзите нам энергично помогал сапожник Мартенс{48}, социал-демократ, которого рекомендовал мне руководитель Кенигсбертской социал-демократической организации адвокат Гаазе{49}.
Этот массовый транспорт имел хорошую и плохую стороны: он доставлял сразу много литературы, но доставка из Берлина в Ригу, Вильно и Питер продолжалась несколько месяцев; для религиозной литературы литовцев этот срок был невелик, для «Искры» же это было страшно долго. Нас — меня и Гальперина, в чьих руках был транспорт, — дергали с двух сторон: из России и из редакции «Искры». От нас требовали сокращения срока прохождения литературы от Берлина до России. Для этого Гальперин переехал в Тильзит, а я остался в Берлине. Это было летом 1903 г., когда редакция «Искры» уже переехала в Женеву.
Оттуда мы получали литературу по адресу немецкой социал-демократической газеты «Форвертс», в подвале которой был склад нашей литературы. В этом складе я проводил ежедневно немало времени, раскладывая полученную литературу и упаковывая ее для отправки на границу для переправы в Россию. Упаковывать было совсем нелегко. Во всех пакетах должна была быть одинаковая литература: в случае, если один или несколько пакетов попадут в руки полиции, необходимо было, чтобы в других пакетах оставались те же номера газет или книги. Кроме того, внутрь больших пакетов необходимо было вкладывать по 5–6 маленьких пакетиков с одинаковыми книгами и газетами, чтобы, как только большие пакеты попадут в Россию, они могли быть распакованы, а внутренние маленькие пакетики разосланы по России без сортировки и распаковки. К тому же необходимо было формат, вес и упаковку подогнать под литовские религиозные книги, а материал для упаковки должен был быть такой, чтобы литература не промокала во время дождя и пр. Для ускорения отправки литературы в Россию хотя бы небольшими количествами практиковались также чемоданы с двойным дном, куда вкладывалась литература. Еще до моего приезда в Берлин одна небольшая фабрика изготовляла для нас в большом количестве такие стандартные чемоданы. Но на границах таможенные чиновники быстро пронюхали это, и произошло несколько провалов. Очевидно, они уже узнавали чемоданы, которые были все одного фасона. Тогда мы стали сами вделывать второе дно из крепкого картона в обыкновенные чемоданы поверх 100–150 тоненьких свежих номеров «Искры». После оклейки внутри абсолютно нельзя было узнать, что в чемодане имеется литература. Вес чемодана тоже ненамного увеличивался. Такие манипуляции мы проделывали над чемоданами всех отъезжающих студентов, студенток, которые сочувствовали искровцам, и нал чемоданами всех товарищей, которые ехали легально и нелегально в Россию. Но и этого было мало: очень уж была велика потребность в свежей искровской литературе. Тогда мы изобрели «панцири»: для мужчин сшивали нечто вроде жилета и туда вкладывали 200–300 экземпляров «Искры» и нетолстые брошюрки, а для женщин — соответственные лифы и, кроме того, зашивали литературу в юбки. Женщины могли брать с собой экземпляров 300–400 «Искры». Это называлось на нашем языке: «транспорт-экспресс». Одевали мы в такие «панцири» всех — от ответственных товарищей до простых смертных, которые только попадали к нам в руки. Нескольких товарищей я еще до сих пор помню: Филиппа — Голощекина (он ужасно меня ругал за панцирь), Леву — Владимирова, Батурина{50} и др. Это действительно было варварством: пробыть в таком «панцире» пять дней летом, в жару, было ужасно, но зато какая была радость, когда организации получали литературу! Кстати, не все меня ругали. Находились и такие, которым бывало жалко расставаться с «панцирями», женщины привыкали к «панцирям», которые делали их солидными и с хорошими фигурами. Когда мне удавалось «экспрессом» послать всю свежую литературу «Искры», на моей улице бывал праздник. Чтобы не возвращаться к этой теме, должен еще прибавить, что, несмотря на все наши старания и несмотря на то, что в Россию попадала почти вся литература, которая печаталась за границей, — это ни в какой мере не удовлетворяло российские организации. В России были организованы большие нелегальные типографии — в Баку, Одессе и в Москве, — печатавшие «Искру» с матриц, которые мы им присылали из-за границы, а позже она набиралась в России по получении каждого нового заграничного номера «Искры».
Моя работа в Берлине за это время не ограничивалась только посылкой литературы в Россию. Ко мне попадали все товарищи, которые приезжали за границу из России по делу «Искры», и все, которые из-за границы ехали в Россию. На эти приезды и отъезды мною было истрачено немало сил и времени, ибо товарищи приезжали оборванные, усталые и не знали языка.
Переписка с Россией тоже велась отчасти через Берлин, и мне приходилось эти письма собирать, расшифровывать и отправлять по месту назначения.
До II съезда партии нас было в Берлине несколько человек; из них только я один занимался специально и целиком делом, о котором я писал выше. После же II съезда я остался один для всех дел, которые были в Берлине. Сравнивая работу, которую я делал тогда, с аналогичной работой в наших условиях, я прихожу к выводу, что теперь для такой работы понадобились бы, наверно, заведующий, зам. заведующего, шифротдел, конторщики, машинистки, секретари и т. д. Тогда же никому и в голову не приходило привлекать для этой работы еще постоянных работников.
Должен еще прибавить, что в Берлине, как и в других городах Германии, Франции и Швейцарии, существовала группа содействия «Искре», членом которой был и я. В то время, до раскола партии, в берлинскую группу входили: П. Г. Смидович, Вечеслов, Никитин (при Керенском — московский градоначальник, а потом министр почт и телеграфов), Санин, Окулова{51}, Рубинштейн, Шергов{52}, Конягин (Гальперин), Лядов, Лядова, Н. Бах, Житомирский (оказавшийся провокатором) и др. Берлинская группа собирала деньги для партийных нужд, устраивала спектакли, лекции, дискуссии и т. д.
Несмотря на то что я был занят русскими делами, я понемногу втягивался в берлинское рабочее движение, ибо сталкивался со многими активными деятелями партийного, профессионального и кооперативного движения. Совершенно незаметно для себя я стал читать немецкие партийные и профессиональные газеты без помощи учителя немецкого языка. В такой работе пролетела половина лета, и в Берлин стали приезжать в июле 1903 г. делегаты на II съезд партии. Они останавливались в Берлине на несколько дней и уезжали дальше. Из них помню т. Кардашева{53} из «Северного союза» (недавно умер) и Кострова (Жордания, теперь обивающий пороги буржуазных министров и натравливающий их против Советского Союза), которых я до того времени не знал. В памяти у меня не осталось ничего о сделанных в Берлине подготовительных шагах к созыву съезда. Не помню также, устраивались ли собрания в Берлине для обсуждения порядка дня съезда. Некоторое время к нам совсем не поступало сведений о работах съезда. Мы же с напряженным вниманием ждали вестей и ловили всякие слухи о заседаниях съезда. Мы были убеждены, что направление «Искры» возьмет верх; но насколько гладко пройдет объединение разрозненных групп и организаций в единую партию, тогда было трудно себе представить, хотя насущная необходимость в объединении признавалась всеми.
Наконец до нас дошли слухи о несогласиях среди самих искровцев. Мне эти слухи казались невероятными. Мы предполагали, что на съезде будут крупные разногласия с рабочедельцами и с теми, кто их поддерживал, но неожиданны были для меня лично разногласия среди искровцев, которых я привык рассматривать как однородное целое. Я тогда пережил тревожные дни. Наконец в Берлин вернулись делегаты съезда. Мы заслушали доклады обеих сторон о съезде, и сразу же началась агитация за то и другое направление. У меня получилась раздвоенность. С одной стороны, мне было жаль, что обидели Засулич, Потресова{54}, с которым я познакомился в Берлине, и Аксельрода{55}, выкинув их из редакции «Искры». Ведь «Искра» так прекрасно редактировалась (тогда я не знал, кто пишет и кто не пишет из редакторов, не знал, что в редакции бывали разногласия и что принципиальные статьи посылались всем членам редакции, которые жили в разных странах, раньше чем они могли быть помещены в «Искре»), К тому же товарищи, с которыми я был так близок, Блюменфельд и др., оказались в лагере меньшевиков. С другой стороны, я целиком стоял за организационную структуру партии, предложенную Лениным. Логика моя была с большинством, чувства мои (если можно так выразиться) — с меньшинством. Тогда же меня поразило поведение Кострова (Жордания) на съезде: он все время шел вместе с большинством (с Лениным и Плехановым