оводит оппортунистическую линию не только в организационных, но и в тактических вопросах. Для всех было ясно, что при таких условиях нельзя оставить «Искре» безраздельное влияние на местные партийные комитеты. Осенью меня вызвала в Женеву Надежда Константиновна Крупская. Через несколько дней после моего приезда в Женеву было созвано собрание большевиков, на котором Ленин сделал доклад о положении дел в партии и в стране{77}. Ленин делал вывод о необходимости издания большевистской газеты. Настроение у присутствовавших было хотя тяжелое, но решительное. Для каждого было ясно, что издание своей фракционной газеты может вызвать раскол, но другого выхода не имелось. Серьезных прений или возражений не было. Возражал только один т. Коган, только что приехавший из России. Предложение об издании, было принято, и вскоре появился наш большевистский орган «Вперед», который выходил вплоть до III съезда партии.
Я стал энергично отправлять в Россию новый орган, и так как в России на работе по транспорту литературы находились сторонники большевиков, то наш орган хорошо распространялся по всей стране.
Еще до выхода центрального органа большинства «Вперед» (первый номер вышел 4 января (22 декабря) 1905 г.) большевиками было издано несколько брошюр о разногласиях с меньшевиками: Н. Ленина — «Шаг вперед, два шага назад», Шахова (Малинина{78}) — «Борьба за съезд», Орловского (Воровского) — «Совет против партии», Галерки (Ольминского{79}) — «Долой бонапартизм!» и др. Все эти брошюры я отправлял в Россию в общем транспорте вместе с новой «Искрой» и брошюрами по вопросам тактики, международного рабочего движения, сочинениями Маркса, Энгельса, Каутского в русском переводе и брошюрами о русском рабочем движении.
После выхода нашего органа «Вперед» и создания Бюро комитетов большинства для созыва III съезда я прекратил отправку новой «Искры» в Россию, так как у меня были к тому времени документальные данные, исходившие от русского ЦК, о том, что большинство русских комитетов партии было против ЦК, ЦО и Совета партии и настаивало на созыве III съезда партии. (На мой адрес получилось зашифрованное моим шифром письмо для Б. Н. Глебова-Носкова, где об этом сообщалось. Копию письма я послал Носкову, а оригинал — Ильичу. Это письмо вошло в «Заявление и документы о разрыве центральных учреждений с партией», опубликованные Лениным 5 января (23 декабря) 1905 г.{80}.
Так как транспортный аппарат в России был в руках сторонников большинства партии (в Рижском районе этой работой ведал «Папаша» — т. Литвинов), а германский транспортный пункт в то время содержался исключительно на средства, добывавшиеся берлинской группой содействия большевикам, прекращение отправки новой «Искры» прошло гладко и не вызвало протеста со стороны местных комитетов партии.
Работа пошла энергичнее и быстрее, чем раньше: ведь мы отправляли в Россию теперь свой орган, который давал ясные и определенные ответы на все вопросы, выдвигавшиеся тогда жизнью. А жизнь кипела вовсю. Это был период стачечной волны перед 22 (9) января. Как только получался новый номер «Вперед», мы отправляли его во все углы России почтой, как письма. У газет обрезали поля, чтобы они весили меньше, их прессовали, чтобы они сделались тверже и тоньше (печатались газеты на очень тонкой бумаге), заделывали в картины, в переплеты книг, одевали всех товарищей, которые ехали из-за границы в Россию, в «панцири» и, наконец, отправляли большими пакетами через контрабандистов в Россию — тяжелым транспортом, как мы это тогда называли.
Литература доходила до партийных комитетов, а через комитеты — к рабочим фабрик и заводов. Так однообразно двигалась работа до 23 (10) января 1905 г.
Рано утром 23 (10) января в трамвае я прочел в немецких газетах сообщение о расстреле в России рабочих 22 (9) января. Мной овладели страшная злоба и ненависть к царскому строю. Невероятное волнение охватило почти всех русских, живших в Берлине; русские студенты и студентки берлинских высших учебных заведений организовывали многочисленные собрания. Здесь метали громы и молнии против царских палачей, принимались резолюции, обязывавшие участников собраний ехать в Россию, чтобы бороться с самодержавием.
В тот же день, 23 (10) января, собралась наша большевистская группа. Перед нами встал вопрос: как реагировать на события 22 (9) января? Было решено издать листовку к русским, живущим в Берлине, с разъяснением значения январских расстрелов, вечером разослать всех членов группы и сочувствующих по кафе, где главным образом, бывают русские, и там провести сбор денег на русскую революцию, устроить платные митинги для русских и на них также устроить сбор средств на революцию.
Удивительное дело — ни у кого из русских не было подавленного настроения, как это было после кишиневского погрома{81}. Напротив, даже у политически индифферентных русских было боевое, повышенное настроение. Было ясно, что 22 (9) января будет сигналом к победоносной борьбе. Собрания проходили оживленно, на них присутствовали и немцы.
За несколько дней нашей группой было собрано немало денег. Средства поступали отовсюду, даже от немцев. Мне рассказывали товарищи, которые ходили по кафе собирать деньги на русскую революцию, что жертвовали не только русские, но и немцы, англичане, скандинавцы и американцы. Собранные средства были очень кстати, ибо из Женевы и других заграничных городов посыпались русские эмигранты. Их направлял большевистский центр в Россию на работу. За какой-нибудь месяц через мои руки прошло человек 60–70. Каждому из них пришлось дать средства на дорогу, более или менее прилично одеть и дать связи с русскими организациями. Само собой разумеется, что каждый из вышеназванных товарищей брал с собой литературу в «панцирях» и в чемоданах с двойным дном.
Партийные организации стали еще чаще и настойчивее требовать литературу. Несмотря на то, что работы стало гораздо больше, работалось легко. Во время январского оживления в берлинской русской колонии Карл Каутский{82} созвал к себе представителей социал-демократических групп Берлина: большевиков, меньшевиков, бундовцевг, СДПиЛ{83} и латышей. Наша группа командировала меня и Аврамова, меньшевики послали на это совещание «Сюртука» (Коппа). Кто был от остальных групп, я не помню{84}.
Перед тем как открыть совещание, Карл Каутский позвал меня к себе в кабинет и сообщил, что немецкий партейфорштанд (ЦК немецкой социал-демократической партии) обратился к большевикам и меньшевикам с предложением передать разрешение споров и разногласий между ними на третейское разбирательство. Суперарбитра, по этому предложению, должен был выдвинуть немецкий ЦК (последним был назначен Август Бебель{85}, тогдашний председатель партии немецких социал-демократов). Каутский жаловался, что Ленин от третейского суда отказался; поэтому из попыток объединения, которое, по его словам, теперь было так нужно, ничего не вышло. Каутский всячески ругал Ильича за его отказ идти с меньшевиками на третейское разбирательство. Я тогда заявил Каутскому, что этот вопрос касается вовсе не одного Ильича, а всей партии и что Ильич не мог согласиться на третейское разбирательство, так как громадное большинство местных партийных организаций в России против меньшевиков, ЦО, Совета партии и даже примиренческого Центрального Комитета. Я указал ему на то, что теперь уже обнаружилось крупное расхождение не только в организационных, но и в тактических вопросах и что, наконец, большинство русских комитетов стоит за созыв III съезда партии, который только и сможет разрешить вопрос о разногласиях внутри нашей партии.
Каутский в конце разговора заявил мне, что мы, большевики, вследствие отказа принять посредничество немецкого ЦК много потеряли, и виноват в том Ильич, так как, если бы не его упорство, РСДРП стала бы единой. В середине лета, уже после III съезда нашей партии, я был в Кенигсберге по делу у видного работника германской социал-демократической партии, адвоката Гаазе (после смерти Бебеля он был избран одним из двух председателей ЦК (форштанда) германской социал-демократической партии). Он мне рассказал, что немецкий ЦК социал-демократической партии, предлагая свое посредничество, дал директиву Бебелю признать правильной точку зрения большевиков на том лишь основании, что у большевиков было большинство на II съезде партии. Только после рассказа Гаазе я понял последнюю фразу Каутского о том, что мы, большевики, много потеряли, отказавшись от третейского разбирательства.
По формальным соображениям, ЦК германской социал-демократической партии в качестве арбитра в третейском разбирательстве, может быть, и призвал бы меньшевиков подчиниться решениям большинства II съезда партии. Но фактически руководители немецкой социал-демократической партии стояли на стороне меньшевиков и поддерживали их. Ленин был безусловно прав, отказавшись от третейского разбирательства, так как он прекрасно видел и понимал дипломатию ЦК германской социал-демократической партии и, в частности, Каутского. Когда меньшевики своими антипартийными и дезорганизаторскими действиями мешали проведению решений II съезда РСДРП в жизнь, мешали объединению партии под руководством работоспособного ЦК и превращению партии в боевой штаб пролетариата, ЦК социал-демократической партии и Каутский не только не мешали меньшевикам, но всячески поддерживали их в этом. Когда же большинство комитетов в России стало группироваться вокруг Бюро комитетов большинства