На думе взвился красный флаг, а около городской думы открылся митинг. Народу было очень много. Говорили много и длинно, но когда проехал небольшой отряд казаков, то участники митинга вмиг разбежались, и я остался почти один с председательским колокольчиком в руке. Когда казаки проехали, толпа опять придвинулась ко входу в думу, митинг возобновился и уже длился до вечера{101}. Я вошел в думу. Кое-где были сняты и порваны царские портреты, везде ходил народ без всякого руководства. Я направился в комнату, где заседала часть членов городской управы. Они обсуждали вопрос о городской милиции, ибо полиция совсем отсутствовала на улицах. Члены управы спорили о значках для милиционеров. Я спросил, кого они хотят взять в милиционеры и имеется ли в думе оружие. На мои вопросы я получил вполне ясный ответ, что они предложат через домовладельцев квартиронанимателям выделить из своей среды невооруженных милиционеров, которые должны отличаться от остальных граждан значком; форму такого значка думские мудрецы и выдумывали на заседании.
Я предложил вооружить рабочих через революционные организации. Меня поддержало несколько человек, которые тут же присутствовали, как и я, очевидно, были посланы революционными организациями, и только что явившийся т. Гусев, но думцы заявили, что у них нет ни оружия, ни денег для закупки его. Они еще добавили, что после манифеста вряд ли понадобится вооружать рабочих.
Когда уже смеркалось, стали доноситься слухи, что на Молдаванке начался еврейский погром. В думу явился еще кто-то из членов комитета. Мы тут же решили созвать вечером общее собрание членов партии, а меня послали посмотреть, что делается на Молдаванке.
Там я увидел такую картину: группа молодых парней, человек в 25–30, среди которых были переодетые городовые и охранники, ловят всех мужчин, женщин и детей, похожих на евреев, раздевают их догола и избивают, но при избиении полиция не ограничивалась одними евреями. Когда ей в руки попадались студенты, гимназисты, их также жестоко избивали. Громилы действовали на Треугольной улице. Немного поодаль стояло много зрителей, которые наблюдали вышеописанную картину. Мы тут же соорганизовали группу вооруженных револьверами лиц (после демонстрации в комитет попало некоторое количество наганов, из них один получил и я), подошли ближе к громилам и выстрелили в них. Они разбежались. Но вдруг между нами и громилами выросла стена солдат лицом к нам в полном вооружении. Мы отошли. Солдаты удалились, и опять появились громилы. Так повторялось несколько раз. Мне стало ясно, что громилы действуют с согласия военных властей.
Я отправился на собрание членов Одесской организации нашей партии. Оно уже было открыто. Собрание произвело на меня грустное впечатление. Аудитория университета, где происходило партсобрание, была очень тускло освещена. Настроение присутствовавших товарищей было угнетенное. Меня поразил состав собрания: на нем присутствовало немало народа, но выделялись, главным образом, женщины, и мне казалось, что их большинство. Почти совсем отсутствовали русские рабочие, (мне казалось тогда, что причина неявки русских рабочих на вышеназванное собрание лежит в плохом оповещении членов партии, ибо собрание было экстренно созвано. Но и последующие собрания у нас, у меньшевиков и эсеров показали сравнительно небольшой процент участия русских рабочих в партийных собраниях, хотя влияние всех революционных организаций Одессы на русских рабочих было очень велико, что показали октябрьская демонстрация, октябрьская и ноябрьская забастовки).
Собрание заслушало информацию о манифесте и его значении и сообщение о начавшемся погроме. Было решено совместно со всеми революционными организациями организовать вооруженный отпор громилам и призвать население к самообороне.
Был создан федеративный комитет из представителей всех революционных организаций. Кроме большевиков, меньшевиков, бундовцев и эсеров на его собраниях, кажется, еще присутствовали представители от дашнаков [6] и поалей-ционистов [7] или «серповцев» [8]. Вновь созданный революционный орган находился все последующее время в университете.
Всю ночь с 31 (18) на 1 ноября (19 октября) и утром 1 ноября (19 октября) в университете происходило столпотворение: приходили и уходили массы народа. Одни приносили разного рода оружие, другие — деньги и всякие ценные вещи для реализации их на покупку оружия. В это же утро стали формироваться вооруженные отряды, которые посылались против громил.
За два дня и три ночи было послано множество вооруженных отрядов, но им мало удалось сделать, ибо везде, где работали громилы, их прикрывали полиция, казаки, кавалерия, пехота и чуть ли не артиллерия. Так, в Дальницком районе железнодорожные рабочие организовали сильный отряд, который 1 ноября (19 октября) успешно разгонял громил, но должен был отступить перед войсками с большими потерями, так как последние применяли оружие против революционных отрядов. Кое-где, там, где не было солдат, самооборона и вооруженные отряды действовали успешно против громил, и нередко, разбив оружейные магазины, они доставляли оружие в штаб федеративного комитета. Жертв со стороны отрядов самообороны было очень много, не говоря уже о жертвах со стороны еврейского населения.
Я должен здесь отметить геройство отряда студентов морской школы. Они понесли много жертв в борьбе с громилами.
Ночью после второго дня погрома стало ясно, что вооруженная борьба, которую ведет федеративный комитет, не дает значительных результатов, ради которых стоило бы нести столько потерь. Борьба была организованно прекращена. Больше отрядов не посылали, хотя кое-где еще продолжали действовать те отряды, которые не вернулись в университет, и самооборона самого населения. (Инициатива прекращения борьбы исходила от т. Гусева. Он заявил мне, что борьба бесполезна, ибо силы борющихся неравны, и нам необходимо сохранить наши кадры, так как борьба с самодержавием еще предстоит долгая и упорная. Такого же мнения были и остальные члены федеративного комитета.)
Погром начался и кончился вполне организованно: как только положенный царскими сатрапами срок — три дня — прошел, погром сразу же прекратился. Администрация университета получила ультиматум от властей очистить его от революционных организаций к определенному сроку (срок совпал с окончанием погрома), в противном случае, было заявлено, университет будет занят воинскими частями.
Было решено удалить всех из университета, предварительно отобрав у них оружие, чтобы оно не попало в руки властей. Университет был быстро очищен, и никто из выходивших оттуда действительно не был задержан. Вообще вблизи университета не было ни солдат, ни полиции: они, очевидно, боялись бомб. Зато все улицы Одессы были заняты патрулями солдат под руководством полиции. Под видом поисков оружия пьяные патрули отбирали у прохожих кошельки, часы, кольца и прочее. Для иллюстрации правопорядка, существовавшего в Одессе уже через несколько дней после погрома, приведу здесь один эпизод. Спустя несколько дней после погрома я пришел к моим друзьям Итиным посмотреть, уцелели ли они, ибо я их целую неделю не видел. Жили они в центре города, на углу Екатерининской и Успенской улиц. Сидели и разговаривали о происшедших событиях, как вдруг послышались выстрелы и полетели пули в потолок, ближе к стене, что против окон (окна выходили на улицу, а квартира была в третьем этаже). Когда мы бросились к окнам, то увидели, что около дома, против наших окон, стоит патруль. Тут же суетятся и полицейские власти. Дом был оцеплен, и никого не выпускали из него. К этому дому стали стягивать все роды оружия, вплоть до легкой артиллерии. Мы сидим в комнате и ждем, что будет дальше. Наконец в квартиру ворвалась банда полицейских и офицеров. Солдатами был заполнен весь коридор квартиры и вся лестница. Первым делом начальство бросилось к нам в комнату с криком: «Кто отсюда стрелял в патруль?» К счастью, для нас внутренние рамы окон уже были замазаны, значит, если бы мы даже стреляли из форточек, то пули попали бы в окна дома противоположной стороны, а отнюдь не в патруль, который стоял на середине улицы. Все это мы им изложили. Тем не менее всех нас согнали в одну комнату, в которой они предварительно перевернули все вверх дном, после чего стали вызывать для допроса поодиночке, согласно записям в домовой книге. Вызванных обыскивали и тут же учиняли допрос. Спрашивали подробно обо всем и ко всему страшно придирались. Я очень долго думал, как мне быть: ведь я в этом доме не живу, значит, меня не вызовут, но солдат, который стоял около дверей комнаты, где мы все находились, видел меня. Если же теперь начальство меня увидит, а я в домовых книгах не записан, то меня возьмут в участок для установления личности, и тогда пиши пропало, ибо в те дни в участках убивали. Я решил спрятаться за дверью комнаты. Долго мне там пришлось стоять, ибо обыск и все сопутствующее ему длилось очень долго, но зато мне повезло: меня не заметили, я вывернулся. Когда банда оставила квартиру, меня охватил ужас. Я вспомнил, что в этом же доме в первом этаже находится ящичная мастерская, дверь и окна которой выходят на улицу. В этой мастерской помещалась нелегальная типография ЦК, в которой и Одесский комитет партии печатал свои листовки. Я думал, что обыск будет во всем доме, значит и внизу (если бы действительно в патруль стреляли из нашего дома, то это могло быть только из первого или второго этажа. Оттуда легко было стрелять, но никакого выстрела, кроме залпа в наши окна, не было слышно). А если бы добрались до типографии, то всех уложили бы на месте. Меня сильно беспокоила всю ночь судьба товарищей из типографии. Пойти посмотреть я не решался ввиду моего липового положения в этом доме, посылать же кого-либо из Итиных посмотреть, что делается внизу, я тоже не мог, так как пришлось бы сказать им, что там находится типография, а они этого не знали, несмотря на то, что квартиру Итиных использовала типография и сами Итины, муж и жена, работали в одесской организации. Я целую ночь не ложился, прислушиваясь к каждому стуку и крику в доме. Наутро я выбежал на улицу посмотреть, что делается в ящичной мастерской: она была открыта, как всегда. Оказалось, что обыск был лишь во втором и третьем этажах. Что пережили обитатели типографии во время обыска, можно себе представить.