а совместное совещание и Марк из Парижа. Перед отъездом Матвей вручил мне свой денежный отчет. В этом отчете в расходах было указано, что Матвей вернул кому-то 100 рублей долгу. На мое замечание, что тогда эти 100 рублей должны быть внесены и в приход, он, нисколько не смутившись, взял обратно отчет, а на следующий день 100 рублей красовались уже в приходе, зато на 140 рублей увеличился расход. Меня эта история страшно возмутила. Отчета я не принял, а потребовал от него присылки отчета со всеми оправдательными документами. Для меня настолько было ясно, что он нечистоплотный субъект, что я отправился к т. Рыкову{145}, который находился в Лейпциге и должен был ехать вместе с Матвеем в Россию, и рассказал ему об инциденте с отчетом. Я ему заявил, что возражаю против его поездки вместе с Матвеем, а Матвею сказал, что т. Рыков остается в Лейпциге.
Тов. Рыков по приезде в Москву был тотчас же арестован, у него были взяты зашифрованные адреса, которые расшифровала охранка и по которым было произведено много арестов (московские газеты тогда писали, что наконец-то т. Рыков пойман с поличным и будет предан суду). Сейчас же после ареста Матвей мне написал, что т. Рыков наверно будет выслан административным порядком в Сибирь. (После отъезда т. Рыкова в Россию т. Загорский мне сообщил, что Матвей помогал т. Рыкову шифровать адреса. Я тогда подумал, что Матвей, выдав т. Рыкова, очевидно, испугался последствий ареста для него, Матвея, поэтому он настоял перед охранкой, чтобы т. Рыкова только выслали в Сибирь.) И наконец, когда я узнал от делегата виленской и двинской организаций на январской партийной конференции 1912 г. М. Гурвича, что Матвей в октябре 1911 г. был арестован в Двинске и сейчас же выпущен, о чем он сам мне не сообщил, то я окончательно убедился, что он провокатор, и телеграфировал Надежде Константиновне Крупской, чтобы его не допустили на конференцию. Я случайно узнал, что он поехал прямо в Париж, чтобы оттуда попасть на конференцию, ибо он уже чувствовал, что я к нему отношусь с подозрением. Письмо, которое я послал вслед за телеграммой в Париж с изложением всех фактов, оказалось, очевидно, убедительным, ибо на конференцию он не был допущен{146}. Он протестовал против моих обвинений, и дело было передано Бурцеву{147}, который проверял основательность обвинения. Перед моим отъездом в Россию в 1913 г. я и Зефир — Моисеев были допрошены Бурцевым по делу Матвея. Как я, так и Зефир были уверены в том, что он провокатор.
В 1917 г. по документам московского охранного отделения, изданным М. А. Цявловским под названием «Большевики», удалось установить, что Матвей играл крупную роль как злостнейший провокатор с 1909 г. Он не довольствовался передачей многочисленных транспортов литературы в охранку, арестом многих членов ЦК партии и русских организаций, но еще составлял политические доклады о большевизме. Впрочем, я думаю, что последние составлялись не им, а жандармами на основании его донесений, ибо Матвей для этого был, по-моему, политически малограмотен.
После устранения Матвея, в конце декабря 1911 г., я связался с Валерьяном. Мы переменили явки, сменили кое-кого из товарищей, и транспорт заработал хорошо. С 1912 г., с оживлением рабочего движения в России, с выходом ежедневной газеты «Правда», транспорт и отправка заграничной литературы потеряли свое прежнее значение; транспорт все уменьшался.
Поскольку я здесь касаюсь своей работы в Лейпциге в 1909–1912 гг., нелишне будет кратко остановиться на образовании и деятельности лейпцигской группы содействия РСДРП за тот же период.
Я уже упоминал о том, что по приезде в Лейпциг я сторонился русской студенческой публики (эмигрантов было очень мало, и то это были главным образом фабрично-заводские рабочие, с которыми мы только впоследствии тесно связались), а между тем русская студенческая колония имела свой клуб, библиотеку-читальню и столовую, где всегда толкалась русская публика. Единственными товарищами, которые могли бы связать большевистскую группу со студентами, были Савельевы, но они вскоре после моего приезда уехали в Мюнхен на 6 месяцев. В середине лета 1909 г. в Лейпциг приехала Н. Маршак и начала посещать русские студенческие организации. Оказалось, что среди студенчества имеются сторонники большинства и меньшинства РСДРП, члены СДПиЛ и Бунда.
По инициативе Н. Маршак была создана группа, в которую вошли Савельевы, Маршак, я и студенты Брахман, Бродский и два меньшевика-партийца — Лондон{148}и Рязанский. У бундовцев и у СДПиЛ группы содействия уже существовали. В группу Бунда входили: «Спектатор» (Нахимсон){149}, Баксты (муж и жена), Рабинович и др., а в польскую группу — Радек, Бронский{150}, Муха и др. После образования нашей группы и меньшевики создали свою группу содействия, в которую входили: Петр — Рамишвили{151}, Каплун, Бабаев (Кавказец) и др. После заграничного пленума ЦК РСДРП, в начале 1910 г., на котором произошло соглашение между всеми частями партии (об этом ниже), члены меньшевистской группы, кроме Петра — Рамишвили, вошли в нашу группу. При их вхождении мы согласились средства, которые группа собирает, отправлять не в заграничный центр, а непосредственно в Россию. Таким образом, в Лейпциге существовали три социал-демократические организации. Так как ни одна из вышеназванных групп не имела за собой больше половины студентов, то для того чтобы приобрести влияние во всех студенческих выборных органах и провести в них социал-демократических кандидатов, необходимо было совместное выступление всех социал-демократов с единым списком. Это и заставило создать постоянный орган из представителей всех трех групп для согласования действий в колонии, так как без студенческих организаций группы содействия не могли существовать: устройство вечеров, рефератов и пр. легально было возможно только под флагом студенческого русского ферейна (союза). Среди студентов была также сильная группа, которая отстаивала независимость студенческих организаций от социалистических групп. Когда группа содействия большевикам была организована, я стал принимать в ней активное участие, хотя в студенческих учреждениях бывал редко и никогда там не выступал.
Что делала группа содействия для партии? Она следила за партийной жизнью и обсуждала партийные вопросы, устраивала дискуссионные собрания для всех социал-демократов по партийным вопросам (помню доклад т. Рыкова о ликвидаторстве в РСДРП в 1911 г. и т. Луначарского — о внутрипартийных разногласиях в 1912 г.), организовывала рефераты (в Лейпциге Владимир Ильич читал о Толстом в феврале 1912 г., в этом же месяце т. Луначарский — на литературную тему и др.), устраивала собрания всех социал-демократов по поводу 1 Мая, 22 (9) января и пр., наконец, продавала среди студентов и через немецких социал-демократов в книжных магазинах партийную литературу (заграничную — брошюры и газеты: «Пролетарий», «Социал-демократ»{152} и питерскую «Звезду») и устраивала вечера, которые всегда пополняли средства партийной кассы. Кроме того, она производила сборы денег для заключенных и эмигрантов. Все три социал-демократические группы в Лейпциге, безусловно, имели крупное идейное влияние на лейпцигское русское студенчество.
Должен еще прибавить, что через студентов, как членов группы, так и сочувствовавших нам, я отправлял в «панцирях» литературу в Россию (сейчас же после январской конференции 1912 г., как только вышло извещение о ней, я отправил это извещение с членом группы Б. Лондоном) и брал у студентов их заграничные паспорта, чтобы отправлять в Россию активных большевиков. В лейпцигскую группу содействия вступили сейчас же по приезде тт. Загорский, Пилацкая и Лазарь Зеликсон{153}. Лейпцигская группа содействия все время имела компактное большинство старых большевиков и была тесно связана с Большевистским центром и другими заграничными группами содействия большевикам.
Разногласия между меньшевиками и большевиками перед революцией 1905 г. по всем крупнейшим вопросам тактики были очень велики. Разногласия по некоторым вопросам были разрешены самими октябрьскими событиями — революционным натиском 1905 г., — например, по вопросу, должны ли социал-демократы участвовать в выборах в Булыгинскую думу или выборы нужно бойкотировать, как предлагали большевики. Булыгинская совещательная дума была сметена, появился новый закон о созыве Государственной думы. Но главные пункты разногласий между меньшевиками и большевиками остались и не были устранены ни Объединительным (Стокгольмским) IV съездом, ни Лондонским V съездом партии. Это были разногласия по вопросам о характере русской революции, о роли пролетариата в ней и по вытекающему отсюда вопросу об отношении пролетариата к крестьянству и к либеральной буржуазии. Я уже упомянул выше, что во время выборов во II Государственную думу выявились две тактики: меньшевики допускали «местные соглашения с революционными и оппозиционно-демократическими (кадетами. — О. П.) партиями», «если в ходе избирательной кампании выясняется опасность прохождения правых партий» (из пункта 4 резолюции первой Всероссийской конференции РСДРП в ноябре 1906 г.{154}). На деле же меньшевики и Плеханов во многих местах призывали голосовать за кадетов. Большевики же предлагали «на первой стадии избирательной кампании, т. е. перед массами… по общему правилу выступать безусловно самостоятельно и выставлять только партийные кандидатуры». Исключения допускались «в случаях крайней необходимости и лишь с партиями, вполне принимающими основные лозунги нашей непосредственной политической борьбы, т. е. признающими необходимость вооруженного восстания и борющимися за демократическую республику. Притом такие соглашения могут простираться лишь на выставление общего списка кандидатов, ни в чем не ограничивая самостоятельности политической агитации социал-демократии» (из особого мнения, поданного на той же конференции большевиками, оставшимися на ней в меньшинстве