Так я приехал благополучно к Ленину. Когда я рассказал о слежке и о моем предположении, что это дело рук Житомирского, то некоторые товарищи, которые присутствовали при моем рассказе, сказали мне, что, может быть, мне все это только показалось. На следующий день после моего приезда в Поронино было получено письмо от т. Загорского: он писал, что в ту же ночь, когда я выехал, был обыск у моего хозяина в Лейпциге. Кстати, когда при открытии русской церкви в Лейпциге присутствовал великий князь Николай Николаевич, то у моею хозяина опять был обыск, но это уже было много времени спустя после моего отъезда из Лейпцига.
Мы решили сообщить Житомирскому, что меня вызывало Заграничное бюро ЦК в Краков, где я останусь работать и жить. Я ему послал в день своего отъезда в Россию якобы мой краковский адрес, а польские товарищи в Кракове должны были наблюдать за квартирой, адрес которой я послал Житомирскому, не началась ли за ней слежка, которая могла быть только по указанию Житомирского. В последнем случае связь Житомирского с охранкой была бы установлена вполне. Наш расчет оказался верным. Не только я при аресте в Самаре точно установил, что Житомирский — провокатор, но и те товарищи, которые следили за квартирой в Кракове, мне об этом написали в ссылку.
Так был раскрыт крупный провокатор, который принес нам, большевикам, много вреда.
В Поронино у Ленина и Н. К. Крупской я прожил дней семь. Жили они в крестьянском двухэтажном доме. Внизу жили Ильич, Надежда Константиновна и ее мать, наверху же были одна или две комнаты, очевидно, специально для приезжающих, ибо, когда я приехал, там уже жил один товарищ, туда же поселили и меня. Владимир Ильич в Поронино, так же как и в Лондоне, Женеве и Париже, где мне его приходилось видеть, занимался и гулял в определенные часы. Несмотря на то, что почти все дни, которые я провел в Поронино, шел дождь, Владимир Ильич много гулял пешком или ездил на велосипеде по окрестностям Поронино, расположенного в живописном месте. Из Поронино очень хорошо были видны Закопанские горы. Часто я принимал участие в прогулках Владимира Ильича. Однажды мы поехали в местечко Закопане, которое находилось недалеко от Поронино, а оттуда отправились на целый день в горы смотреть так называемое «Морское око». С нами был и третий товарищ, но точно не могу припомнить, был ли это т. Ганецкий, который тогда жил в Поронино, или кто-либо другой. Помню только, что до конца он с нами не дошел. За этот день раз двадцать начинался дождь и вперемежку с ним появлялось солнце.
Вымокли мы основательно. Во время дождя мы иногда прятались в какие-то избушки, очень похожие на сибирские этапные пункты, специально построенные для того, чтобы туристы могли укрываться в них от дождя. Лазали мы долго, поднимаясь высоко по камням и хватаясь за железные скобы, вделанные в скалы. Большую часть пути пришлось идти по тропинке над огромным обрывом. Красота была необычайная. Но когда мы дошли до «Морского ока», то оказалось, что облака закрыли все и ничего не было видно. Три раза мы начинали спускаться с горы и поднимались обратно, как только появлялось солнце, пока мы наконец не увидели глубокую впадину в горе, наполненную чистым снегом. Поздно ночью мы, промокшие и озябшие, вернулись в Поронино. Эта прогулка мне врезалась в память. Помнил ее и Владимир Ильич. В 1918–1919 гг., когда начались трения между наркомом путей сообщения и московским райкомом железнодорожников и Цекпрофсожем, где я тогда работал{188}, Ильич шутя мне несколько раз говорил, что лучше бы он сбросил меня в обрыв во время нашей закопанской прогулки.
В одну из таких прогулок Владимир Ильич изложил мне план подготовки партийного съезда. Вопрос этот предполагалось поставить на обсуждение совещания осенью 1913 г., на которое я должен был пригласить южан. В план Ильича входило приглашение на партийный съезд социал-демократов Латышского края и оппозицию в СДПиЛ — «розламовцев», для чего он перебирал товарищей, которых можно было бы послать к латышам. Я не возражал против приглашения польской оппозиции, но категорически настаивал на приглашении на партийный съезд Главного правления СДПиЛ[30]. Одновременно я предлагал известить об этом местные парторганизации СДПиЛ, чтобы последние знали, что не большевики повинны будут, если их Главное правление не пойдет на съезд, созываемый большевиками, и тем самым поставит себя вне рядов РСДРП. (Между большевиками и Главным правлением СДПиЛ были разногласия в вопросе о методах воссоздания РСДРП.) На это Владимир Ильич мне заявил, что теперь речь идет не о дипломатничании, а о создании боеспособной партии. Главное же правление СДПиЛ, если оно и придет на съезд, то только с тем, чтобы тормозить его работу.
Мне казалось, что если приедут на наш съезд представители из Польши с мест, то через них можно будет давить на Главное правление СДПиЛ, чтобы последнее приняло действительное и серьезное участие в работах центральных учреждений РСДРП, поэтому я с доводами Владимира Ильича не согласился. Тогда Владимир Ильич заявил мне, что в таком случае я не могу оставаться на центральной работе, и так как это совпало с моим желанием поступить на работу на завод, то было условлено, что я еду на местную работу в Питер или Москву. Я получил явку в Питер (с Москвой я сам был связан) и отправился на юг России выполнять задания Заграничного бюро Центрального Комитета.
Русскую границу я переехал по паспорту студента Б. Лондона, а в Варшаву мне т. Загорский прислал паспорт, по которому я жил в Москве в 1907 г., на имя Пимена Михайловича Санадирадзе, дворянина Кутаисской губернии. Документ был неважный, но другого у меня не было. Были ли у меня поручения для варшавской организации СДПиЛ (она была на стороне «розламовцев»), не помню, хотя я там виделся с несколькими товарищами — членами СДПиЛ.
Из Варшавы я поехал в Киев, где должен был видеться с тт. Петровским и Розмирович{189}. Выполняя поручение, я сообщил т. Розмирович, что т. Петровский должен поехать в Поронино, так как в конце сентября 1913 г. состоится заседание ЦК совместно с думской шестеркой (шесть членов Государственной думы от рабочей курии — большевики) и ответственными работниками областей{190}. Кроме того, я указал, сколько товарищей должны еще поехать по выбору т. Петровского с ним вместе из Киева и прилегающих городов на это совещание и от каких городов должны быть выделены товарищи для партийной школы, которую проектировалось открыть в Галиции, около Поронино. (Самого т. Петровского в Киеве не оказалось.) Я поехал в Полтаву к т. Любичу (Саммеру){191}, который работал в земстве. Его в городе не оказалось, он уехал в Харьков. Из Полтавы я поехал в Харьков к т. Муранову{192}, тогдашнему члену IV Государственной думы от Харьковской губернии. Мне пришлось пробыть больше недели в Харькове, пока меня очень таинственно свели с т. Мурановым, за которым сильно следили. Для того чтобы получить это свидание, я должен был ночевать на какой-то харьковской горе около полотна железной дороги. Ночью явился т. Муранов, который выехал из города чуть ли не на паровозе (т. Муранов, сам железнодорожник, был хорошо связан с железнодорожниками). Я ему передал поручения, которые имел к нему (они были аналогичны поручениям, которые я передал т. Петровскому). Наутро я выехал в Москву через Пензу, где хотел остановиться на один-два дня у моих друзей — Итиных. В дороге я заболел дизентерией в очень сильной форме и еле-еле дотащился до их квартиры. Эта болезнь, которая чуть не отправила меня к праотцам, приковала меня к постели больше чем на полтора месяца. Приехав в Москву, я через т. Красина, бывшего тогда техническим директором фирмы «Сименс-Шуккерт», поступил в качестве электромонтера в эту фирму. Меня командировали на монтаж строящегося цементного завода «Ассерни», который находился в 7 верстах от Вольска. Я немного трусил, идя работать на завод, — я не был уверен, справлюсь ли с работой по оборудованию электроосвещения завода. У меня был опыт по проведению электричества в квартирах, но это совсем не то, что на заводе. Но я решил научиться работать во что бы то ни стало, значит, надо было пробовать. Когда я явился к т. Красину просить работы, последний спросил меня, хочу ли я только получить заработок или же научиться работать. Свой вопрос он пояснил: если я хочу лишь заработка, то тогда могу остаться в Москве, если же хочу научиться работать, то нужно ехать на монтаж в глухое место, чтобы ничто не отвлекало от работы. Как мне ни хотелось остаться в Москве, я все же выбрал глушь, чтобы научиться работать. Тов. Красин оказался прав. Завод, куда я попал, оборудовался по последнему слову заграничной техники, работа кипела вовсю. Монтеров нагнали много — русских и немцев. Для каждой отрасли сложной электротехнической работы были особые монтеры во главе с одним старшим, более опытным монтером, который распределял вспомогательную рабочую силу, выдавал материал и указывал, что нужно сделать. Во главе же всей работы на заводе «Ассерни» от фирмы «Сименс-Шуккерт» находился техник, немец Гассер. Инженеры жили в Вольске, а на завод являлись очень редко. Мне никогда и в голову не приходило, что цемент требует для своей выделки столь сложной конструкции машин и механизации производства. Весь сложный процесс производства от начала до конца, за исключением подачи мела в мокрую мельницу и подставки пустой бочки и заделки дна, когда она заполняется уже готовым цементом, происходит автоматически — механическим путем.
Я изучил весь завод и побочные производства, ибо я оборудовал его почти целиком электрическим освещением. Работал я день и ночь и в отличие от других монтеров не ограничивался только руководством работой, но работал и сам, лазал в самые опасные места и выполнял трудные работы. Со мной работали человек 50, среди которых были неквалифицированные рабочие и слесари, изготовлявшие нужные скобы, кронштейны и пр. Мне приходилось работать с таким материалом, которого я раньше никогда и не видал. Но я работал не за страх, а за совесть. Техник Гассер видел, что я в свободное время наблюдаю за другими работами, и стал давать мне работу по установке под его руководством небольших моторов и динамо-машин, распределительных щитов и пр. И в этой области я делал большие успехи. Я и Николай Николаевич Мандельштам, который там же работал старшим монтером, оставили завод последними. На заводе я проработал с октября 1913 г. до начала апреля 1914 г. Зарабатывал там недурно: фирма платила 18 копеек в час, а за работу в праздники и сверхурочные часы в полтора раза больше — 27 копеек в час и, кроме того, 1 рубль 50 копеек суточных. Пребывание на заводе дало мне много: я научился работать и увидел, как живут, работают и проводят время русские крестьяне и рабочие, от которых я долгое время был оторван, живя за границей. А жили они на заводе «Ассерни» и на соседних цементных заводах Зейферта и Глухоозерском очень плохо. На заводе тогда работали временные и постоянные рабочие: временные — в связи с постройкой завода и постоянные — на производстве самого завода. К моему приезду завод уже работал (хотя не весь). Временные рабочие работали с монтерами различных фирм, но они нанимались и оплачивались администрацией завода «Ассерни».