Но бедствия и лишения не могли заставить меня бросить партийную и революционную работу. Осенью я получил наконец работу.
В марте 1901 г. Ежов направил меня на границу сопровождать т. Коппа{15} и заодно нащупать почву насчет получения литературы «Искры». Когда я был уже в Вильковишках (около границы), ко мне обратились товарищи бундовцы, лично мне знакомые, с просьбой помочь им отвезти большой транспорт литературы в Вильно или Двинск. Я согласился — не ехать же обратно пустым. Но этот транспорт где-то сильно задержался, и мы, несколько человек, вынуждены были ждать 2–3 недели в маленьком городке Мариамполе. Наконец все было готово, и мы поехали по направлению к Вильно по железной дороге. На станции Пильвишки к нам в вагон должны были внести литературу. На платформе мы видели чемоданы и товарища, который должен был организовать подачу их. Но поезд тронулся, а чемоданы остались. Позже мы узнали, что транспорт провалили: жандармы только и ждали, чтобы кто-нибудь дотронулся до чемоданов.
По возвращении в Вильно я опять потерял работу, и снова начались мытарства.
Мне удалось кроме отправки за границу товарищей получить из-за границы два транспорта с искровской литературой, из которых один был в 3 пуда, а другой — в 10 пудов.
Нелишне указать на затруднения, с какими получалась в то время литература. В августе или сентябре 1901 г. я получил первый транспорт искровской литературы в 3 пуда в местечке Кибарты — на самой границе с Германией. Там у меня были товарищи по профсоюзу щетинщиков, которые перенесли литературу из Германии. Эту границу я сам организовал для получения «Искры» из-за границы. Из Кибарт литературу я не мог везти по железной дороге: на станциях около границы вещи тщательно осматривались, поэтому приходилось пользоваться наемными каретами, которые курсировали между Кибартами, Мариамполем и Ковно. Возницы, чуя, что мы везем «контрабанду», через каждые несколько верст останавливались и повышали плату за проезд. Наконец, мы добрались до Ковно. На мосту, перед въездом в Ковно, стояли таможенные чиновники. Литературу везли мы вдвоем, причем условились заранее, что в случае задержки литературы я скажу, что это моя литература, а спутник мой должен держаться так, как будто он меня совсем не знает. На мосту нас остановили. Карета уехала, мой товарищ также, и я остался один. При вскрытии корзины там обнаружили «Искру» (до 7-го номера) и разные брошюры, в том числе и «Классовую борьбу во Франции» Карла Маркса. Что это за «контрабанда», чиновник не понимал, так как до тех пор ему приходилось иметь дело только с мануфактурой, чаем и т. д. Поэтому он не знал, что ему с таким «товаром» делать, но все же меня не отпускал. Он пытался прочитать заглавия газет и книг, зажигая спички (я был задержан ночью), но ветер, который дул с Немана, не давал ему возможности читать. В конце концов эта процедура мне надоела, я сунул чиновнику свои последние деньги (золотую пятерку) и потребовал, чтобы он меня немедленно отпустил, иначе ему придется отвечать за причиняемый мне убыток, так как газеты должны утром поступить в Ковно для продажи их в киосках. Чиновник в первый раз видел эти газеты и хотел продержать меня до утра, когда он смог бы прочесть их, но я предложил ему скорее помочь мне взвалить на плечи корзину, что он и сделал, предварительно потребовав у меня номер газеты и брошюру. Брошюру я ему дал, газету же дать отказался (нельзя было допустить, чтобы стало известно, каким путем получается «Искра»). Груз был тяжел, извозчика поблизости не было, да и денег у меня не было. Все, что было, я отдал вознице и чиновнику. Я свалился. С трудом мне удалось, перекатывая корзинку с боку на бок, добраться до набережной, где за 15 копеек (я их случайно нашел в кармане) я нанял извозчика и таким образом добрался до нужного дома. У ворот этого дома я встретил своего товарища, с которым расстался на мосту. Мы оба были настолько возбуждены случившимся, что не могли уснуть. Вдруг раздался стук в дверь. Мы оба замерли. Неужели выследили? Но этого не могло случиться, так как я не поехал прямо на квартиру, а отправился предварительно в маленькую гостиницу, но там не мог достучаться и, лишь убедившись, что кругом никого нет, решился поехать на условленную квартиру. Пока стучали, я пережил несколько мучительных минут, так как если бы меня выследили, то кроме меня и моего товарища арестовали бы и хозяев квартиры, которые даже не знали, что я привез литературу: мы заехали к ним просто, как к хорошим знакомым моих родных. К счастью для всех нас, стучали поденщицы, которые пришли убирать квартиру перед праздником.
Оставаться в городе я боялся: а вдруг чиновник покажет «товар», который он пропустил, «Классовую борьбу во Франции» К. Маркса, своему начальству? Между тем у меня не оставалось ни копейки, чтобы двинуться дальше — из Ковно в Вилькомир. Меня вывела из затруднительного положения конкуренция между владельцами карет, которые возили пассажиров между вышеназванными городами. Я потребовал от них залог в том, что они нам оставят хорошие места. Получив залог, мы смогли еще сделать кое-какие закупки. Таким образом мы благополучно добрались сперва до Вилькомира, а оттуда в Вильно, откуда литература была разослана по всей России.
Вернувшись в Вильно, я опять поступил на работу. Ежов познакомил меня со многими из интеллигентов, сплотившихся вокруг представителя «Искры». Тогда же я познакомился с А. А. Сольцем{16}, у которого бывал несколько раз на квартире.
Недолго я работал в мастерской. Нужно было поехать с Ежовым в Ковно и там приготовить квартиру для приема большого транспорта. Ежов также поселился в Ковно. Вскоре явились крестьяне с извещением, что у них есть для нас литература, и я поехал с крестьянами за нею. Это было в декабре 1901 г.
Была сильная вьюга. Нам пришлось по дороге остановиться на ночевку у крестьян. Мы ехали несколько дней, но куда — я и сам не знал, так как местность была незнакомая, а крестьяне молчали. Только очутившись возле границы, я увидел, что мы находимся приблизительно возле немецко-русской границы, в Юрбурге. При ехали ночью, остановились в большой, грязной избе, уставленной скамьями вдоль стен. Здесь же находился и скот, а все люди спали на печи. Спать я не мог, мне было страшно, и я чутко прислушивался ко всему, что творилось вокруг.
К утру мы уже тронулись с литературой в обратный путь. Без инцидентов (если не считать остановок у каждой монопольки, где возницы за мой счет пили водку, сколько могли) мы добрались до Ковно.
Литература была благополучно доставлена на приготовленную квартиру. Это было в пятницу утром. Мне нужно было расплатиться с крестьянами, но так как денег у меня не было, то я побежал в гостиницу, где меня должен был ожидать Ежов (в то время он назывался Ступиным). На окне его комнаты имелся условный знак, и я смело вошел в гостиницу — маленький, дрянненький домик. Около дверей меня остановил прислуживавший в гостинице криком: «Зачем вы сюда пришли? Сейчас же уходите, ведь здесь ждут!». Оказалось, что Ежов арестован и в его комнате устроена полицией засада. Я вышел из гостиницы незамеченным, но оказался без денег и без связей.
За этой литературой из Вильно должны были приехать «военные»[3]. Это меня сильно беспокоило: я боялся, что они явятся в гостиницу, где была засада, предупредить же их не было возможности. Раздобыв взаймы денег, я расплатился с крестьянами. Я не знал размера провала, поэтому взял двух земляков — литейщика Соломона Рогута и щетинщика Саула Каценеленбогена, с которыми раньше часто встречался на бирже, в чайной общества трезвости в Ковно и в Вилькомире на праздниках, и послал с ними литературу в тот же день в село Яново, с тем чтобы оттуда ее отправили на квартиру моих родных в Вилькомир; я же должен был остаться для восстановления связей, потерянных из-за ареста Ежова. До Янова мои земляки добрались благополучно. Но в тот час, когда они в воскресенье прибыли в Вилькомир, исправник со всей местной знатью выходил из церкви. К дуге упряжки лошади, которая везла моих товарищей, был привязан большой колокольчик, привлекший внимание исправника, и он велел задержать извозчика, так как, согласно изданному исправником приказу, с колокольчиками могли ездить только пожарные и сам исправник.
Один из ехавших товарищей — Каценеленбоген взял с собой пакет и ушел, а Соломон Рогут пошел вместе с возницей в полицейский участок, где пакеты были вскрыты. Вся полиция была поднята на ноги, ища второго, ушедшего товарища. Соломона Рогута били до потери сознания, голым таскали из участка на допрос, требуя от него выдачи товарищей и указания, где он взял литературу. Потом его отправили в Ковно{17}.
Когда я узнал об аресте Соломона Рогута и об издевательствах жандармов над ним, я был потрясен. Я считал себя виновником ареста товарища, который не был искровцем и не входил в нашу организацию. Чувство мне говорило, что я должен пойти в полицию и заявить, что Соломону Рогуту дал поручения я, разум же подсказывал, что, если я вину возьму на себя, заберут и меня и в то же время не выпустят Соломона Рогута.
В Ковно я разыскал старую знакомую партийку Блюму, с которой работал вместе в мастерской и которая была, как и я, членом нелегального профсоюза дамских портных. Она оказалась пепеэсовкой. У нее я нашел ковенского активиста пепеэсовской организации. Я посоветовался с ними, как быть. И хотя они тоже считали, что я должен заявить полиции о своей вине, во мне победил голос рассудка. Я решил разыскать искровцев и продолжать работу, для чего поехал в Вильно, где связался с искровцами, уцелевшими от последних провалов.
Возницу арестовали и отправили в Петербург, где уже сидел Ежов и, кажется, т. Сольц. (Как я после узнал, возницу держали около года. От него жандармы хотели узнать маршрут, по которому возили «Искру» и всех лиц, причастных к делу транспорта, но он, если бы даже хотел, не мог удовлетворить их любопытство, ибо он действительно не был причастен к этому делу.) А Соломона Рогута отправили в ковенскую тюрьму, и через месяц мы узнали, что он повесился. (Не удалось установить, покончил ли он сам с собой или был избит до смерти.) В 1908 г. я сидел в той же тюрьме, и надзиратель показывал мне его камеру. Надзиратели мне рассказывали, что после допросов в жандармском управлении его привозили в таком состоянии, в котором он мог повеситься, чтобы избавиться от тех мук, каким его подвергали. Смерть этого товарища, виновником которой я себя считал, произвела на меня удручающее впечатление. Тогда я принял твердое решение, что моя жизнь отныне принадлежит только революции.