Он ответил на свой вопрос, положив листок на стопку счетов и накладных, и прошмыгнул по служебным помещениям «Сала», как воришка. Дематериализуясь, он отправился в далеко не престижный район города, к пансиону, при виде которого ему хотелось кричать. Развалюха в три этажа, длиной в квартал, и по крайней мере двенадцать окон было заколочено досками. Последний раз его красили в семидесятых, в белый, который сейчас превратился в желтый цвет мочи. Через металлические двойные двери вышла парочка в грязной одежде и с сальными волосами, всем своим видом напоминая бомжей.
Он не ошибся адресом?
Дерьмо. Наверное, да.
Тэрэзе не место в этом рассаднике человеческого мусора. Ради всего святого, она же не спала на надземном этаже, отгородившись от солнца лишь шторами?
Каким местом она думает?!
Трэз пересек улицу, предположив, что у нее не было другого выбора.
Подойдя ко входу, он посмотрел в окна, затянутые мелкой металлической сеткой. Почти ничего не было видно, потому что гребаные стекла мыли в последний раз пару десятилетий назад, но по другую сторону располагался типичный «вестибюль», потолочный свет не горел, ковер истерся до состояния кафеля, а на стене из почтовых ящиков половина была сломана, двери торчали как высунутые наружу языки мертвых животных.
Это здание было своеобразным эквивалентом толстой кишки в строительном мире… сыро, темно, с коричневым осадком на стенах.
— Заходишь?
Человеческий мужчина, от которого несло перегаром и куревом, прошел мимо него, толчком открыв дверь и устремился вперед, навстречу «прекрасному».
Сомневаясь, идти или нет, Трэз подумал, что для них обоих лучше, если он отпустит ситуацию. Отпустит ее.
Но он все равно зашел внутрь.
В дальнем углу тусовались два торчка в полусонном состоянии, будто совсем недавно приняли дозу, их налитые кровью глаза скользнули по нему с равнодушием, свойственным героино-зависимым. Они давно не ловили кайф. Хорошо лишь в самом начале отношений с опиатами, в период «ухаживаний».
Лифт не работал, сделанная наспех оградительная лента перетянута через закрытые двери, написанное от руки объявление криво приклеено к стене с помощью «Бэнд-эйда». При виде этого убожества Трэз вспомнил «Теорию Большого взрыва»[63]… и он был готов поспорить, что лифт в этом доме был сломан намного раньше, чем его телевизионный аналог.
Лестница была всего одна, узкая и провонявшая мочой. И по пути на третий этаж он слушал звуки такие же не обнадеживающие и безрадостные, как и все остальное в этом мусорном ведре: крики, кашель, громкая музыка из дешевых колонок, удары, словно кто-то монотонно бился головой о стену.
Господи Иисусе.
Поднявшись на верхний этаж, Трэз оглянулся по сторонам. Разумеется, об указателе направления и квартир говорить не приходилось. А, точно… ну конечно. На стене справа от него, на уровне глаз виднелось лысое пятно на потрескавшейся стене в том месте, откуда сорвали табличку.
Ведь подобная вещь обязательно пригодится в хозяйстве. На замену столового подноса. Или для раскладки кокаиновых дорожек.
Тэрэза остановилась в 309 комнате, как выяснилось, по левой стороне.
Черт возьми, он сразу возненавидел номер ее комнаты. Он ненавидел тройки и девятки в одной последовательности.
Восемьсот четыре. Двести двадцать четыре.
Он предпочитал числа, кратные двум. Не любил кратные трем, пяти или девяти.
И не имел ничего против семерки, — подумал Трэз, подойдя к ее двери. Наверное, потому что семь, умноженная на два, равнялась четырнадцати.
Но по жизни его преследовала чертова дюжина.
— Ищешь эту цыпочку?
Трэз повернул голову. На другой стороне коридора, в дверном проеме торчал парень в майке-алкоголичке и покрытый татуировками, с такой рожей, будто владел этим местом, истинный Король Убогих. С тощими усиками и мешками под глазами, как под картофель. Его также сопровождало амбре[64] от выкуренного крэка.
— Ты, типа, ее пахан? — Человек размял шею, а потом почесал вену. — Сколько берешь за нее? Она свеженькая…
Трэз сократил расстояние между ними, схватил парня за морду и запихнул ублюдка в его царство саморазрушения.
Трэз пинком закрыл дверь за собой, а парень-который-получит-по-харе замахал руками, словно пытался взлететь… о, и вам добрый вечер: на диване восседал его приятель.
Трэз свободной рукой достал пистолет и направил на второго парня в комнате.
— Закрой пасть.
Нарик вскинул руки и буднично пожал плечами, словно пушки и подобные наезды здесь в порядке вещей… и он не станет лезть в чужое дерьмо.
Трэз прижал любителя проституток к стене, не убирая руку с его рожи.
— Ты к ней и близко не подойдешь. Приблизишься, я смою твою наркоту в унитаз. А потом скручу тебя и подброшу до центральной больницы, где тебя продержат до тех пор, пока суд не решит, сколько лет реабилитации тебе прописать. Усёк? Только тронь ее, и я оформлю тебе абонемент в исправительной системе… и в следующий раз ты получишь дозу через девяносто дней, не раньше.
В конце концов, таких, как этот наркоман, не запугаешь пистолетом — они уже мертвы.
Но они как огня боятся вынужденной трезвости с участием третьей стороны.
И нет, Трэз не чувствовал себя обязанным помогать этим бесхвостым крысам. Самоубийство с помощью наркоты — данное Богом право обеих рас, и Трэз не собирался становиться на пути чужой зависимости. Однако он более чем счастлив воспользоваться чужой слабостью.
Трэз перевел взгляд на Диванного Эксперта, желая убедиться, что говнюк услышал его.
— Я оборудовал ее комнату камерами. Я знаю, где она и что делает каждую гребаную секунду. — Он улыбнулся, не сверкая клыками. — Вы двое или кто-нибудь еще подойдет к ней, и я узнаю.
Потом он перевел взгляд на наркомана, которого удерживал в хватке, сжимая его рожу так сильно, что богомерзкие усики слились с бровями в единую линию, как маппет[65], у кукловода которой свело руку.
Когда Трэз, наконец, разжал хватку, физиономия ублюдка превратилась в хэллоуиновскую маску, опухшую и деформировавшуюся, усы подкосились, как кривые очки.
Трэз снова многозначительно посмотрел в сторону дивана.
— Да, конечно, — сказал диванный житель. — Как пожелаешь. Ее никто не тронет.
Глава 23
Рано или поздно, когда воруешь ради выживания, начинаешь воровать и ради других, неоправданных целей. И Кор совершил эту ошибку на двадцать шестом году своей жизни, в густой чаще в трехстах шестидесяти лохенах от хибары, которую сначала покинула его няня, а потом пришлось покинуть и ему.
Здесь чувствовалась рука судьбы, понял он позднее.
Изначально, когда он пробирался сквозь тьму ночи, его внимание привлек запах жареного мяса. Воистину, он давно привык к пребыванию в постоянном поиске пищи, держась теней, так ловко маскируясь и мимикрируя, что сам начал считать себя тенью. Так лучше. Так на него не падали чужие взгляды.
По правде, до превращения, он надеялся, что его уродство волшебным образом исцелится. Что каким-нибудь образом изменение исправит его расщепленную верхнюю губу, словно требовался этот последний скачок в росте, чтобы он обрел должный вид. Увы, нет. Рот остался в том же виде, с вывернутой верхней губой. Испорченный.
Уродливый.
Так что, да, было мудрее держаться теней, и сейчас, укрываясь за огромным стволом дуба, он видел в отдаленном сиянии огня возможный источник пищи и необходимых ему вещей.
Вокруг потрескивающего костра он видел людей… мужчин… и они пьянствовали вокруг оранжевого пламени. А в стороне были привязаны кони.
Костер выглядел внушительно. Очевидно, мужчины не боялись привлечь внимание, и, значит, они были воинами и, весьма вероятно, тяжело вооружены. Они также принадлежали к вампирской расе. Он улавливал их запахи в смеси дыма, лошадиной испарины, запахе медовухи и женщины.
Планируя свое наступление, он благодарил небо за плотные облака, укрывавшие луну и делавшие тени иссиня-черными. Если держаться в стороне от источников света, он останется незрим для чужого взгляда, как под плащом-невидимкой.
По мере приближения всполохи пламени навевали на него воспоминания о хибаре, в которой он прожил два десятилетия своей жизни. Он ушел оттуда, когда няня покинула его, и нашел приют, о котором говорил тот лакей. Но он не смог надолго оставить то место, мысли о возможном возвращении отца заставили его вернуться в ту лачугу. Спустя годы он покидал хибару несколько раз на определенные периоды, как правило, в зимние месяцы, когда волки лютовали от голода… но неизменно возвращался туда.
Его отец так и не появился.
А потом подошло время его превращения. В деревне жила шлюха, регулярно обслуживающая мужчин вампирской расы, но из-за его уродства в обмен на вену пришлось уступить ей дом вместе со всем скарбом.
Уходя следующим вечером от хибары с ее ненавистными малиновыми зарослями и подступающим лесом, в котором рыскали волки, он бросил последний взгляд через плечо. Няня так и не вернулась, чтобы узнать, как он, но он и не ждал, что увидит ее вновь. И давно пришло время положить конец тщетным мечтаниям о том, что отец ищет его.
Передав свой дом в чужие руки, Кор пустился в свободное плавание.
Он взял с собой лишь одну вещь: ошейник, который носил до тех пор, пока не использовал резак, чтобы освободиться. Он часами пилил кожу, в то время его детским рукам не хватало сил на большее. Но няня оставила лишь воду и совсем немного еды, поэтому он должен был высвободиться.
К счастью, в нем открылся врожденный талант к охоте и убийству.
И воровству.
Поначалу ему было ненавистно все это. Но он никогда не брал больше, чем ему требовалось, шла ли речь о еде, одежде или защите от солнца. И поразительно, как можно поступиться любыми моральными принципами, когда речь идет о выживании. Также невероятно, как порой можно исхитриться, укрываясь от солнца в лесной чаще, избегая диких зверей… изыскать возможности оплачивать вены шлюх.