– Вот я и спрашиваю, почему наказан только ты, да еще тогда, когда порвал с ними? А почему Господь не покарает других, например, этого безумца Товию, который завлек тебя в их проклятое братство?!
– Замолчи! – лицо Иуды страшно исказилось. – Никогда больше не упоминай при мне этого имени! Слышишь, никогда!
Киренеянин отпрянул.
– Ты что, Иуда?
– Ничего… Бессмысленный разговор, Симон. Все мы в руке Господа. Я уже испытал Его гнев, теперь осталось только повиноваться Его воле. А умереть – это слишком просто для того, кто не боится смерти. Потому Он и не позволил мне. Значит, время еще не пришло.
– И что ты собираешься делать?
Иуда обессилено опустился на скамью, запрокинул голову.
– Не знаю. Ждать. Господь сам укажет мне путь.
– Всевышний свидетель, я не понимаю тебя, Иуда! Но спорить не буду – знаю, это бесполезно… Раз так, может, все-таки поужинаешь? Ты ведь ничего не ел два дня…
– Нет, спасибо. Я очень устал, Симон. Пойду лягу.
Светильник снова чадил. Иуда загасил его, плотнее задернул занавеску, снял с шеи нож и медленно опустился на колени.
– Господи! Ты не позволил мне умереть! Ты не хочешь моей смерти? Но почему, Боже Правый? Зачем? Как мне искупить пролитую кровь и причиненные страдания? Что могу я сделать?! Скажи мне, и я сделаю все, что в силах человеческих, даже то, что выше их! Что Ты хочешь от меня? Ведь Ты знаешь, Боже, тяжко и больно будет мне жить на свете, не иссякнет страдание, не забудется потеря! Я виноват, Господи! Казни меня! Но если Ты желаешь, чтобы я жил в боли и раскаянии, укажи, ради чего! Боже Праведный, зачем я пришел в это мир? Для чего с вершин счастья был сброшен в бездну? Я выполню волю Твою, какой бы она ни была, только яви мне ее скорее! Ибо тяжка десница Твоя!.. И во гневе будь милосерден, Господи!
Ответом ему была тишина. Даже привычные ночные звуки не нарушали безмолвия.
– Я понял, Боже мой! Надо ждать! Да свершится воля Твоя!
Иуда упал на постель и тут же заснул тяжелым тревожным сном.
Над городом занималась заря. Киренеянин, кряхтя, вышел в общую комнату и начал разводить огонь в очаге.
– Доброе утро, Симон!
Трактирщик обернулся.
– Доброе, Махайра! Ты плохо спал, друг мой?
– Не зови меня так больше, Симон! Никогда! Да… Спал я не важно… Это ничего. Я готов к долгому пути.
– Не буду, если велишь… Но о каком пути ты толкуешь?
– Говорил же вчера: мне предстоит дорога.
– Тогда поешь сначала. А то на пустой желудок далеко не уйдешь.
– Почему бы и нет… Силы мне понадобятся. Давай свои яства.
Солнце поднялось уже высоко, когда Иуда встал из-за стола.
– Благодарю, Симон. Твоя стряпня хороша, как всегда…
– Не за что. – Киренеянин протянул ему котомку, полную снеди. – Держи, и не отказывайся, если не хочешь обидеть меня.
– Не стану. Спасибо! Мне пора.
– Куда?
– Не знаю.
– Как же ты пойдешь?
– Разве мало дорог разбегаются от ворот Иерусалима? Мне подходит любая. Остается только выбрать.
– Ты выбрал?
– Нет еще. Успею. Ну, прощай.
– Когда мы теперь увидимся?
– А ты этого хочешь?
– Ты спрашиваешь?
– Извини. Не сердись! Тогда я приду как-нибудь.
– Приходи. Знаешь же – я всегда тебя жду.
– Знаю. Только не понимаю, чем я это заслужил… Что ж, храни тебя Господь, Симон.
– И тебя.
– Что же ты такое говоришь! – грустно покачал головой Иуда. – Ладно. Прощай, друг.
Он пожал трактирщику руку и стремительно вышел за дверь. Симон долго смотрел ему вслед, потом вздохнул и взялся за бадью с тестом.
Иуда неторопливо шел по городу, не обращая внимания на проливной дождь. Миновав храмовую площадь, он остановился на миг, решая, через какие ворота выйти. Потом махнул рукой и свернул, не глядя на тихую улицу. Она привела его к Воротам Ирода. Здесь была обычная сутолока. Иуда миновал стражу и вышел за стены. Перед ним лежала дорога на Галилею. Он остановился, рассматривая зовущую даль.
– Галилея… Что ж, можно и туда. Господи, как легко выбрать, когда все равно! Видишь, Боже Правый, я начинаю свой путь и жду слова Твоего. Да будет воля Твоя!
Иуда удобнее перехватил котомку, вздохнул и неторопливо зашагал по белой ленте, убегающей за горизонт.
Глава 3
Не томит, не мучит выбор,
Что пленительней чудес?!
И идут пастух и рыбарь
За искателем небес.
Знойным утром первого дня месяца элула[40] наместник Иудеи Понтий Пилат сидел в кресле на террасе Дворца Ирода, перебирая листы папируса. Римлянин хмурился, злясь на сумасшедший город, опостылевшую духоту, наполненную тяжелыми резкими запахами пота, кислой кожи, дыма и нечистот, на самого себя за то, что уже несколько минут вчитывается в документы, но не может разобраться.
– Афраний, – наконец раздраженно позвал он, – это восточное многословие запутает хуже лабиринта Миноса. Объясни коротко и четко, в чем суть дела.
Начальник тайной службы взял листы из рук Пилата, быстро просмотрел.
– Автор донесения сообщает: в городе появился очень опасный человек – зелот, искусный убийца, не раз нападавший на римских солдат и причинявший иной ущерб нашей власти. Этого преступника часто видели в компании другого опасного бунтовщика – злодея Бар-Аббы. Здесь перечень его преступлений, донесение агента, отчет об аресте.
– Речь о том человеке, которого арестовали вчера?
– Да, игемон[41]. Арест совершился как раз благодаря этому донесению. Осведомитель узнал бунтовщика и поспешил сообщить нам.
– Ясно. И как же поймали этого разбойника? Было много шума?
– О нет! Все прошло на удивление тихо. Бунтовщик обедал в бедной таверне у Яффских ворот…
– Хм! Неосторожно, если его знают в городе. Что же, он сильно сопротивлялся?
– Как ни странно, вообще не сопротивлялся, игемон. Когда ему объявили об аресте, он, к удивлению стражи, не сделал ни малейшей попытки бежать. Напротив, совершенно спокойно расплатился, позволил себя связать и увести.
– Удивительно! Разве он не понимает, что его ждет? Или надеется на помощь?
– Не знаю, игемон. То, что он ясно понимает свое положение – очевидно. А причина его спокойствия мне неизвестна – я с ним не разговаривал.
– Так… Что было при нем в момент ареста?
– Да практически ничего: несколько серебряных монет, инструменты, и, конечно, нож. Кстати, превосходный – настоящий дамасский клинок.
– Да, у него есть вкус. А что за инструменты?
– Кузнечные. Так он зарабатывает на жизнь, когда не занимается другими делами.
– Ясно. Знаешь, Афраний, я уже почти не жалею, что прервал свои дела. Мне стало интересно. Пожалуй, я познакомлюсь с этим зелотом. Ты пока свободен, но будь рядом – можешь понадобиться. По дороге пришли секретаря и прикажи привести арестованного.
– Слушаюсь, игемон.
Почтительно поклонившись, начальник тайной службы, удалился. Пилат услышал, как он отдает распоряжения слугам и легионерам. Римлянин велел рабу убрать кувшин с фалернским[42] и фрукты, упруго встал, швырнул папирусы на стол и подошел к краю террасы, любуясь цветами в саду.
Услышав тяжелую мерную поступь легионеров, наместник придал лицу подобающее выражение и обернулся. У входа стояли секретарь и начальник конвоя. Небрежно ответив на их приветствие, Пилат жестом приказал секретарю занять место, сел в кресло и отчеканил:
– Введите арестованного.
Легионеры расступились, на террасу уверенным шагом вошел Иуда. Руки его были крепко скручены за спиной, волосы растрепались, несколько прядей упало на лицо.
Он остановился в нескольких шагах от входа, огляделся, щурясь от яркого света, и повернулся к наместнику. Пилат оценивающе оглядел его ладную худощавую фигуру, бедный потрепанный наряд и долгим изучающим взглядом задержался на лице. Иуда ответил тем же. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза.
– Подойди ближе, – приказал наместник, с легкостью переходя на арамейский.
Арестант сделал несколько шагов, небрежным движением отбросил назад волосы, с интересом осмотрелся и замер, глядя на наместника. Даже связанные руки не помешали ему принять изящную непринужденную позу. Пилат усмехнулся. Спокойная уверенность этого человека, непроницаемый холод его изумрудных глаз производили впечатление.
– Как твое имя? Откуда ты родом? – спросил он без всякого выражения.
– Мое имя Иуда. Я из Иерусалима, – прозвучал в ответ красивый низкий голос, в котором звенели металлические нотки.
«Зелот из Иерусалима – еще интереснее!» – отметил про себя наместник и продолжил бесстрастно:
– Знаешь, за что тебя арестовали?
– Легионеры не сочли необходимым объяснить, игемон, – иронически ответил еврей. – Надеюсь, ты исправишь это.
Это была намеренная дерзость, Пилат увидел, как насмешливо искривились губы арестанта. Он нахмурился.
– Полагаю, ты напрасно начал с такого тона. Хорошо, я объясню, если настаиваешь. Тебя обвиняют в принадлежности к преступному сообществу людей, именующих себя зелотами или сикариями, бунте против власти Рима и убийствах. Что ты скажешь на это?
– А что ты хочешь услышать, игемон?
Пилат стиснул кулаки, нахмурился еще больше. Лицо Иуды осталось бесстрастным.
– Я хочу услышать, признаешь или отвергаешь ты обвинения.
– Для тебя это имеет значение?
– Что ты хочешь сказать?
– На днях в Иерусалиме снова была попытка возмущения, ведь так? Значит, ты, игемон, должен найти виновника и сурово покарать его для острастки. А кто же лучше годится для такой роли, чем зелот – бунтовщик и убийца.
– Я понял тебя. Хорошо же ты думаешь о римской власти!