– Постой, игемон! Я, кажется, начинаю понимать: до завершения строительства еще далеко, а деньги заканчиваются, ведь так? И ты думаешь, как второй раз изъять храмовые средства, не вызвав новых возмущений, избежав доносов на тебя кесарю. Я угадал?
Пилат вскочил. Его глаза сверкнули гневом. Он отошел к стене, отвернулся. Иуда услышал его тихий смех.
– Клянусь кудрями Венеры, такая проницательность не может не изумлять! А уж наглость!.. Скажи, Иуда, ты хоть чего-нибудь в этом мире боишься?
– Не знаю, игемон… Люди боятся, когда им есть, что терять. А что терять мне?
– Неужели нет ничего, чем бы ты дорожил?
– Есть, конечно. Но все это существует помимо меня, мое исчезновение ничего не изменит. А собой я действительно не дорожу, ты знаешь.
– А как же твои друзья?
– Кого ты имеешь в виду, игемон?
– Этого нового проповедника из Галилеи, кажется, Иисус его имя. Мне доложили, ты теперь постоянно с ним, вроде охранника и советника.
– Твоя тайная служба работает отлично, игемон. Но доложили неверно: Иисус мой ближайший друг.
– Однако! Не ожидал от тебя, Иуда!
– Чего?
– Что ты способен увлечься словами какого-то бродячего проповедника. Я всегда полагал, ты слишком самостоятельный человек.
– Так оно и есть.
– Тогда чем же этот галилеянин увлек даже тебя?
– А ты слышал его проповеди, игемон?
– Конечно, нет.
– Видишь! А спрашиваешь меня!
– Уж не полагаешь ли ты, что я должен пойти насладиться его речами? – высокомерно спросил Пилат.
– А было бы неплохо, – едва слышно заметил Иуда и добавил, пряча усмешку, – конечно нет. Это не по чину наместнику Иудеи.
– Пытаешься отшутиться? Почему ты не хочешь говорить об этом галилеянине?
– А почему он тебя так интересует, игемон? Мне кажется, тебе важно узнать не то, чем Иисус увлек меня, а нечто другое. Я прав?
Пилат прошелся по комнате, сел, его пальцы нервно забарабанили по подлокотнику.
– Почти. Действительно, мне давно хотелось как можно больше узнать об этом проповеднике, в общем-то, из-за него я позвал тебя. А теперь, когда ты назвал его своим ближайшим другом, он интересен мне вдвойне.
Иуда молчал, внимательно глядя на наместника.
– Я жду ответа, – резко сказал Пилат.
– Какого ответа? Что именно ты хочешь знать, игемон? И главное, зачем?
– Это уже слишком! Я привык, чтобы на мои вопросы отвечали, – надменно выпрямился наместник.
Лицо Иуды заледенело, взгляд стал отчужденным. Он встал, скрестил руки на груди.
Несколько секунд они смотрели друг на друга. Наместник в досаде закусил губу.
– Сядь, – хмуро бросил он, – мы еще не закончили разговор.
Иуда молча опустился на скамью, не сводя с римлянина настороженного взгляда. Пилата даже позабавил гротеск ситуации: наместник Иудеи собирается давать отчет в своих действиях нищему бродяге.
– Да, я снова забыл, с каким человеком имею дело, – усмехнулся он, – давить на тебя бесполезно. Что ж, проповеднику повезло с лучшим другом. Хорошо, я объясню, зачем задаю вопросы. Хм… впервые в жизни!.. – Он взял из вазы с фруктами персик. – Хочешь? Может, ты голоден?
Иуда молча покачал головой.
– Тогда вина?
– Благодарю, игемон.
– Уж не стал ли ты ессеем или назореем за это время? – насмешливо заметил Пилат.
– А что, похож? – улыбнулся Иуда.
– Совсем не похож. Но от тебя всего можно ожидать. Ты точно ничего не хочешь?
– Нет, спасибо.
– Почему? Не думаю, что ты балуешь себя трапезами. Или для тебя оскорбительно принять угощение из рук римлянина?
– Совсем нет, игемон. Я уважаю тебя, охотно разделил бы трапезу. Но не в твоем доме.
– Почему?
– По нашим обычаям, гость, вкусивший твой хлеб, даже сделавший глоток воды у тебя в доме – священен. Его нельзя тронуть и пальцем. Ты – наместник Иудеи, я – преступник, которого ты однажды отпустил. Кто знает, как снова доведется встретиться? Не нам сидеть за одним столом.
– Хм… Интересная мысль, Иуда… Но это же ваш обычай, не мой.
– Насколько я знаю, игемон, римляне тоже чтут закон гостеприимства.
– Ты прав.
– Но мы отвлеклись, игемон.
– Ха!.. И в этом ты прав. Вернемся к нашим делам. – Пилат откинулся в кресле, откусил персик. – Так вот, еще несколько месяцев назад Аннах, Каиафа и некоторые другие члены Синедриона обратились ко мне с просьбой содействовать аресту и наказанию некоего галилейского проповедника по имени Иисус. На мой вопрос, почему он их так беспокоит, последовал ответ, что этот человек общественно опасен, подрывает устои религии и смущает темные умы. Тогда я сказал, что римская власть не вмешивается в вопросы веры, и отказал. Теперь этот оратор появился в Иерусалиме и уже вызвал волнения в народе. Первосвященник повторил свою просьбу, но я не дал прямого ответа, потому что хочу во всем разобраться сам.
– Этого следовало ожидать, – грустно покачал головой Иуда. – У Синедриона есть повод для беспокойства, с каждым днем ряды слушателей Иисуса пополняются.
– Что же в его учении так беспокоит Синедрион?
– Это сложный вопрос, игемон. Ты хочешь углубиться в тонкости религии?
– Я был бы не прочь, но у меня не так много времени. Можешь объяснить кратко?
– Попытаюсь. Чтобы тебе было понятнее, скажу так: Иисус совместил нашу веру и греческую философию. Он проповедует приближение Царства Божьего, призывая людей к духовному познанию Бога, покаянию и чистой вере, к беспрестанной готовности встретить День Господень, обещает прощение и участие в грядущем в Царствии Божьем всем услышавшим и поверившим. Но главная его заповедь: любовь, всепрощение и милосердие для всех, независимо от крови и происхождения. Если ты хоть немного знаком с нашей верой, игемон, то понимаешь, насколько неприемлемо это учение для Синедриона и левитов.
– Это точно! Понимаю, почему Каиафа так беспокоится. Но что тебя привлекло в нем?
Иуда печально улыбнулся.
– Все, что я сказал – пустые слова, которые не могут передать истины. Иисуса надо увидеть и услышать, надо быть с ним рядом, видеть, как он исцеляет больных, как смиряет слепую ярость измученных горестями жизни людей, как дает отчаявшимся надежду и успокаивает истерзанные сердца!.. Тогда это можно понять.
Несколько секунд Пилат изумленно смотрел на Иуду.
– Клянусь Дианой, я не способен постичь это, – тихо произнес он.
– Потому что ты сам ни во что не веришь, игемон.
– Может быть. Но, пожалуй, я понимаю Каиафу – нельзя подрывать устои веры. Хотя в Иудее сейчас столько всяких проповедников… Почему они вцепились в этого?
– Игемон, неужели твои агенты не слушали его проповедей? Быть этого не может!
– Слушали, конечно, только ничего не поняли.
Иуда засмеялся, но смех был грустным.
– Да… Иисус как-то верно заметил: слышать истину дано далеко не всем.
Наместник внимательно смотрел на него.
– Так что, опасения Синедриона не напрасны, Иуда?
– Может быть. Один Господь знает, чего Он хочет.
– То есть?
– Можешь смеяться, игемон, можешь не верить. Но Иисус – посланник Бога, выполняет Его волю, значит, все свершится так, как угодно Всевышнему.
Повисла пауза.
– Ты правильно заметил, Иуда, я не верю во все это, – резко сказал Пилат. – Меня не интересуют ваши внутренние распри. Мне, как наместнику, важно поддерживать в Иудее мир и порядок, регулярно собирать налоги.
– Не волнуйся, игемон, для власти Рима Иисус не опасен. В его проповедях нет ничего недозволенного, он слишком далек от таких материй, чтобы представлять угрозу Риму.
– Тогда чего так боится первосвященник?
– Мыслей. Речи и действия Иисуса будят мысли и сомнения, заставляют задуматься.
– Ясно. Тогда передай своему другу, чтобы он опасался, священники очень злы и обеспокоены. Вы не боитесь их мести?
– Господь решит его судьбу, мою тоже.
– Безумцы!.. Ладно, как знаешь. Пока не затронуты интересы Рима, это не мое дело.
– Это точно, игемон. Тебе не о чем тревожиться.
– Благодарю за заботу! – с иронией ответил Пилат. – Что ж, если от трапезы ты решительно отказываешься, больше я тебя не задерживаю. Спасибо за беседу.
– Тебе тоже, игемон. Прощай. Благослови тебя Бог.
– Ты призываешь благословение на язычника, Иуда?
– Почему бы нет? Господь милостив. Твое происхождение и статус не мешают мне относиться к тебе с уважением.
– Верно. Надо признать, ты вызываешь у меня такие же чувства. Я рад, что судьба свела нас, хотя обидно, что мы всегда будем по разные стороны. Иди. Пусть твой Бог поможет тебе выбрать верный путь.
– И я молю Его об этом. Прощай, игемон.
С достоинством, как равный, поклонившись наместнику, Иуда вышел.
Он не торопился, шагая по едва освещенным луной улицам, и при ее заходе достиг дома Клеопы. Иисус и остальные с беспокойством ожидали его.
– Ну что? – почти одновременно вырвалось у них, едва он переступил порог дома.
– Все в порядке. Была довольно интересная беседа.
– О чем?
– О тебе, Назарянин. Наместник хотел знать, кто ты, чего от тебя ожидать, почему твое появление вызвало волнения в городе… Не бойся! – прибавил он, увидев, как вздрогнул Иисус. – Пилат не хочет тебя трогать. Пока…
Галилеяне облегченно выдохнули. Иуда внимательно смотрел на друга.
– Наместник предупредил: члены Синедриона очень злы, просят о твоем аресте.
Глаза Иисуса расширились.
– Он пока не собирается выполнять их просьбу, но если ты дашь повод…
– Что тогда?
– Для римлян главное – порядок и покой в провинции. У наместника нет причин защищать тебя.
– Что же делать?
– Вернуться в Галилею, где Синедрион тебя не достанет, либо остаться здесь, но тогда быть готовым ко всему.
– А что бы сделал ты?
– Не важно, что сделал бы я, – жестко ответил Иуда. – Ты сам должен решить.
Воцарилась тишина. Несколько мгновений они мерились взглядами. Потом Иисус опустил глаза.
– Давайте спать, – тихо сказал он. – Завтра возвращаемся в Галилею.