– Его убьют по твоей вине! – спокойнее продолжил Симон. – Но я не трону тебя. Иди куда хочешь.
– Почему?
– Учитель говорит, только Господь может наказывать. Пусть Бог тебя судит…
Глаза Иуды вспыхнули.
– Симон! Вот теперь ты его истинный ученик! Иисус порадовался бы сейчас!
Каменотес недоуменно глядел на него. Иуда отвел глаза, лицо его исказилось.
– Иди! Иди, Симон!
Идумей не двинулся.
– Иди же! Неужели он будет один в свой смертный час?!
– Нет! Не будет! Обещаю!
– Благослови тебя Господь, Симон… Прощай…
Каменотес остановился, задержавшись на нем непонимающим взглядом, изумленно покачал головой и растворился в толпе. Иуда поднял полные слез глаза к небу.
– Спасибо эту встречу, Господи! Я так хочу поверить, что все не напрасно…
Он достиг Голгофы, когда палачи заканчивали работу. Первое, что Иуда увидел, был фонтан крови из руки Иисуса, пробиваемой гвоздем. Он отпрянул, но, услышав болезненный хрип Назарянина, бросился туда, где неподвижные, как изваяния, стояли солдаты. Оказавшись у самого оцепления, он увидел, как к распятию, на котором мучительно изогнулось окровавленное тело, прибивают пояснительную дощечку. Крест пополз вверх, Иуда смог прочесть трехъязычную надпись и засмеялся страшным смехом. На табличке было выбито: «Иисус Назарянин, царь иудейский».
Первосвященник стоял недалеко от распятия, равнодушно наблюдая, как уставшие палачи, торопясь, укрепляют его. Лицо старика ничего не выражало. Только взгляд был слишком внимательным, словно Каиафа опасался, что упустят какую-нибудь мелочь.
Крест замер на самой вершине. Распятый застонал. Иуда заставил себя взглянуть на него… Разум и сердце отказывались узнать Иисуса в этой истерзанной плоти. Но в этот миг Назарянин открыл глаза. Заглянув в их бездонную глубину, наполненную страданием, Иуда осел на землю. В первые мгновения Иисус ничего не видел, весь захваченный невыносимой болью. Потом его взгляд стал осмысленным, он начал осматриваться. Иуду он не заметил – коленопреклоненного, сгорбленного, его почти скрывала фигура легионера.
Каиафа подошел к кресту. Иисус услышал. Их глаза встретились. Прямой, статный старик горделиво, с вызовом вскинул голову и встретился с печальным, полным скорбного упрека взглядом проповедника. Первосвященник невольно отступил, склонил голову. Но Назарянин уже дальше блуждал взглядом по толпе. Каиафа медленно отошел к оцеплению, что-то тихо сказал сопровождающим левитам. Те безмолвно исчезли.
Толпа не унималась. Даже здесь, на спектакле смерти люди продолжали выкрикивать оскорбления, насмешки. Иуда беспомощно огляделся.
– Боже правый! Неужели ради них…
Он умолк, услышав срывающийся голос Назарянина:
– Отче! Прости им!.. Не ведают, что творят!
Блуждающий взгляд Иисуса потеплел. Проследив его, Иуда увидел Магдалину. Она стояла на коленях, протягивая к кресту руки. Ее лицо было залито слезами, распущенные волосы плащом накрывали хрупкую фигуру. Они смотрели друг на друга. Потом Назарянин очень тихо сказал что-то. Магдалина поняла, вскрикнула и упала на землю. Несколько секунд проповедник с нежностью смотрел на нее, потом глаза его закрылись, голова склонилась на грудь.
Когда Иисус вновь открыл глаза, толпа стала гораздо меньше – солнце жгло невыносимо, зрелище казни было привычным.
Иуда так и не двинулся с места. Тело отказывалось повиноваться, встать он не мог. Чтобы не видеть искаженного мукой лица Иисуса, он отвернулся и стал рассматривать зрителей. Лица были все те же – жестокие, злорадные, равнодушные. Вдруг среди толпы он заметил сыновей Зеведеевых, притаившихся за чужими спинами. Рядом с братьями возник Симон Зелот. Ученики скорбно прижались друг к другу, Иоанн, было, заплакал, но каменотес утер ему слезы, взял братьев за руки и повлек в первые ряды. Они протолкались к самому оцеплению, замерли, безмолвно сжигая глазами распятие. Иисус не видел их. Он смотрел куда-то вдаль. Иоанн не выдержал.
– Учитель!.. Равви, мы здесь!.. – пронзительно закричал он со слезами.
Назарянин услышал, обернулся. В его глазах вспыхнула радость. Он отыскал их среди толпы, несколько секунд вглядывался каждому в лицо, чуть улыбнулся, с трудом разлепив губы, потом сделал знак: «Уходите!». Иаков отрицательно покачал головой, Иисус повторил приказ, вся троица покорно склонила головы и, часто оборачиваясь, побрела прочь.
Тронуть их не решались. Римлянам до учеников осужденного не было никакого дела, вид Симона, сжимавшего нож, внушал страх, люди невольно расступались перед ним. Иисус смотрел вслед ученикам, пока они не скрылись. Его голова снова поникла.
Погода стремительно портилась. Резкими порывами стал налетать ветер, горизонт постепенно затягивали свинцово-черные тучи, в воздухе повисло угрожающее безмолвие.
Тревожно поглядывая на небо, последние любопытствующие заторопились вниз.
Иисус в третий раз открыл глаза. Вершина почти опустела. Он увидел только Магдалину, неподвижно распростертую на земле, легионеров и палачей. Назарянин поднял взгляд к небу, оно было затянуто плотными тучами.
Вдруг глаза распятого остановились на какой-то далекой точке. Оглянувшись, Иуда увидел: на гору неторопливо поднимается всадник, в котором он узнал Афрания. Начальник тайной службы легко спрыгнул с седла, бросил поводья ближайшему солдату, быстро направился к центуриону.
Тело Иисуса напряглось, из груди вырвался сдавленный мучительный крик:
– Господи! Боже мой! Для чего ты меня оставил?
Все разом обернулись. На правом столбе безумно захохотал разбойник, Мария вскочила и кинулась к кресту, но двое легионеров удержали ее. Начальник тайной службы несколько мгновений внимательно рассматривал проповедника, потом кивнул центуриону. Тот жестом подозвал палачей. Иуду крик Назарянина заставил рухнуть ничком.
– Нет!.. Господи! Нет! – исступленно повторял он, колотя кулаками по камням, в кровь разбивая пальцы.
Тишина вернула его к действительности. Он увидел, как один из палачей с ведром в руках направляется к роднику под горой, другой насаживает на копье губку. Иуда все понял.
– О нет! Подождите!..
Он бросился к крестам. Легионеры схватили его.
– Пропустите!..
Он вырвался из их рук, подбежал к распятию.
– Иису-у-ус!..
Он захлебнулся воплем, упал на колени у подножия. Солдаты кинулись, было, оттащить его, Афраний знаком остановил их, с интересом наблюдая за происходящим.
Распятый поднял голову. Их взгляды встретились, они застыли, как два изваяния, на фоне стремительно темнеющего неба. Мгновения текли, а они все смотрели друг на друга. Остальные остановились в ожидании, наблюдая их безмолвный разговор.
Наконец Иисус отвел глаза, будто говорил: «Уходи». Иуда тяжело поднялся и начал отступать, не сводя глаз с распятия. Легионеры расступились, пропуская его. Словно прощаясь, Назарянин сомкнул веки. Иуда отвернулся, бессильно осел на землю, сжался в комок и застыл. По знаку легата двое палачей направились к крестам…
Плотная завеса дождя скрыла от них город. Наместник сел в кресло, порывисто налил себе и гостю вина, начал пить небольшими глотками. Его лицо было мрачно, пальцы нервно барабанили по подлокотнику. Начальник тайной службы невозмутимо ждал, смакуя фалернское.
– Ничего не понимаю, Афраний! Совершенно ничего! – воскликнул Пилат. – Как ты можешь объяснить это?
– К сожалению, игемон, я не нахожу объяснений такому поведению. Просто рассказал, что произошло.
Наместник поднялся, жестом приказал начальнику тайной службы оставаться на месте и зашагал по зале в такт мерному шуму дождя.
– Здесь явно что-то кроется! Афраний, расскажи мне все еще раз, как можно подробнее.
– Все, игемон?
– Про то, что произошло уже на Голгофе. Про Иуду и прочих учеников этого безумца. Мне кажется, мы с тобой что-то не поняли, не заметили. Нас слишком торопили казнить этого галилеянина.
– Игемон, почему это происшествие тебя так тревожит? Разве это первый проповедник, которого мы распяли? Подобные ему безумцы здесь – обычное дело. Ты же знаешь.
– Может быть, Афраний, может быть… Но мне очень не по душе сегодняшняя казнь. Весь этот спектакль с народным гневом… Каиафа явно переусердствовал. Такое впечатление, что они очень боялись этого Иисуса, – наместник резко остановился перед очагом и застыл, задумчиво глядя на огонь. – Предчувствие говорит мне, так просто эта история не закончится. А Иуда… Они же были лучшими друзьями с этим проповедником. Мы с тобой успели узнать его, как человека абсолютно бесстрашного, решительного, жесткого. Не в его характере вести себя так, как ты рассказываешь.
– В этом ты прав, игемон. Я сам очень удивлен. Это безумное исступление, бледное, искаженное лицо, их молчаливая беседа… Хотелось бы знать, что они сказали друг другу.
– Мне тоже, Афраний! Клянусь эгидой[72] Минервы, не люблю, когда чего-то не понимаю!
– Полагаешь, игемон, этот иудей может быть опасен?
– Ты знаешь, что это за человек, Афраний. Где он теперь?
Начальник тайной службы поднялся.
– Прости, игемон, я не знаю. С началом грозы мы потеряли его из виду. Я не предполагал, что за ним надо проследить. Я виноват!
– Оставь, Афраний! Я ни в чем тебя не виню. Просто размышляю, – наместник жестом велел собеседнику сесть. – Кстати, что сейчас происходит в городе?
– Гроза, игемон. Улицы пустынны. Такого буйства стихии не было уже много лет.
– Да, я такие грозы видел только за Рейном. Значит, все спокойно?
– Вполне. Люди готовятся к празднику.
– Ха! Одним зрелищем они уже насладились сегодня! Для праздника прекрасное начало! – презрительно заметил Пилат. – А что с погребением казненных?
– Им займутся родственники.
– Родственники? У этого проповедника есть семья?
– Нет. Его пожелал похоронить священник Никодим.