– Немудрено заплутать, – так же негромко откликнулась я. Каждое слово приходилось проталкивать, будто лодку по мели шестами. – Столько всего случилось в считаные дни…
Перед глазами замелькали картины того, что я уже оставила позади: капля крови, падающая на язычок свечи, алые узоры на стенах избы, тени, бегущие за мной по пятам, три братца с загадками, князья, просящие совета у Яги на троне… И особняком застыло воспоминание из подпола о матери, царствующей в избушке на краю леса задолго до моего рождения.
– Знаю, – спокойно ответил Тим, глядя мне в глаза. – Знаю.
По тону и долгому, внимательному взгляду было ясно: не лжет. Пусть я не успела рассказать ему обо всем, но ему того и не требовалось. Что-то он прочел в моих глазах, что-то угадал по скупо оброненным словам. Тим хорошо, слишком хорошо знал меня, чтобы обмануться расписными масками, годными для потехи чужаков. Своих же такими масками не проведешь.
– Матушка была ведьмой костяной, – призналась я. – Не хочу ничего таить, говорю как на духу. И я тоже… во мне это тоже есть.
– Колдовская сила?
– Она самая.
Тени за спиной Тима вновь оживились. Они приняли форму когтей и кинжалов и замельтешили, закружились в пугающем танце. Абсолютно беззвучно, бесшумно. Лишь пламя свечи чуть затрепетало, словно до него донеслись колебания этой свистопляски.
Я покрепче обхватила пальцами ладонь Тима и перевела взгляд с разошедшихся теней на него. Он чутко уловил мое замешательство.
– Что там? – спросил друг с легким напряжением, но при этом не шелохнулся и даже не подумал оглянуться. – Что ты видишь?
– Тени, – честно ответила я. – Они…
– Обижают тебя?
Я усмехнулась. Небо могло поменяться местами с землей, пол под ногами разверзнуться и обнажить горящую бездну, но Тим останется самим собой – отважным защитником, которого мне послала судьба.
– Нет.
– Тогда не думай о них.
Совет Тима, кажется, разозлил темноту позади него. Очертания теней проступили отчетливее и превратились в хищный оскал волка, набросившегося на добычу. Бестелесный зверь впился в плечо друга, но тот, поморщившись, будто от комариного укуса, сбросил с себя волка. Звериные зрачки удивленно расширились, поджатый хвост упал палкой и слился с мощными лапами.
– Тебя даже тени тронуть не могут, – пробормотала я, задумчиво наблюдая за волком, реющим вокруг ног Тима. – Вечно ты на всех страх наводишь…
Что-то в моих словах не понравилось Тиму. Он дернулся, как от оплеухи, и, если бы я не удержала его ладонь, отдернул бы ее от моего лица.
– На всех, кроме тебя, – вдруг проговорил Тим, и в голосе его почудились мне вопрошающие нотки. Взгляд сделался непривычно смятенным. – Тебя ведь я не пугаю?
Мне бы пошутить, что я знаю его с детства. С той поры, когда он был болезненно-тощим мальчишкой. Видела его и чумазым от сажи, и испачканным сметаной, которую он стащил ради меня с чужой кухни, но донес лишь половину… Помню синяки на его теле от камней, летящих в меня, но угодивших в него. Не забуду, как заплутали с ним в лесу и он спал со мной на голой земле, согревая своим телом. Разве могла я после этого его бояться? Его, человека, разделившего со мной свою жизнь и долю, словно те были ломтем хлеба?
Мне бы выпалить это как на духу, но вместо этого, зачарованная игрой света и тени на лице Тима, я потянулась к нему. Оказалась так близко, что услышала стук его сердца, звучащего набатным колоколом в ночной тишине полупустой избушки.
– Не больше, чем я тебя, – медленно, будто ступая на тонкий лед, ответила я. Мое дыхание коснулось его щеки. Зрачки Тима чуть расширились, кончик его языка растерянно дотронулся до уголка губ. – Я ведь ведьма костяная. Не боишься, что приворожу?
Я дразнила его, будто кота привязанным к веревочке бантиком. Несвойственная мне прежде смелость бурлила в крови, подзуживала, подталкивала к чему-то.
– Мне ли бояться ворожбы?
Облегчение, накатившее на меня штормовой волной, едва не сбило с ног. Коленки задрожали, и я чуть не упала. Удержала меня рука Тима, внезапно легшая на мою талию. Тепло его прикосновения закружило голову. Задыхаясь от неясных, пробирающих до мурашек чувств, я выпалила:
– Так ты останешься со мной? Не воротишься домой?
Тим покачал головой.
– Говорил уже: куда ты, туда и я. Как нитка ходит за иголкой, так и я стану за тобой.
Мне хотелось крикнуть так громко, чтобы эхо прокатилось по коридорам избушки и осело под высоким потолком. Не в силах справиться с собой, я радостно обняла Тима. Прижалась к нему так крепко, что он едва не уронил свечу, брызжущую на бревенчатые стены неярким теплым светом. Я вздрогнула, когда Тим прерывисто выдохнул и на миг замер – то ли испуганно, то ли благоговейно.
– Тебе все еще снится красный молодец?
Его шепот обжег мочку уха. Я не сразу вспомнила, что не так давно в шутку сказала, мол, один мужчина приходит ко мне во сне.
– Позабыл он меня, – с тихим смешком ответила я, уткнувшись в плечо Тима. – Ветреные нынче молодцы пошли.
– Значит, освободил он мне дорогу, – довольно протянул Тим. Я не видела его лица, но по голосу слышала, что он улыбается. – Прекрасно, не придется биться с ним в чистом поле.
– Это что еще значит?
Тим отстранился, но объятия не разорвал. Вглядывался в меня долгий, безумно сладкий миг, а затем ласково, нежно убрал мне за ухо выбившуюся из косы прядку. Я застыла, чуя, что это может стать началом чего-то прекрасного. Щеки вспыхнули, дыхание участилось, но Тим медленно отступил. Его рука соскользнула с моей талии, и мне тут же стало холодно, будто только ее тепло и согревало мое озябшее тело.
– Хочу присниться тебе, – мягко проговорил Тим. – Встретиться с тобой во сне: в месте, где сбываются самые потаенные желания.
С этими словами он передал мне свечу, и я, поколебавшись, приняла ее. Разочарование острой стрелой застряло в груди. Тим, глянув на меня еще раз, исчез в дверях своей спальни. Я же с тяжким вздохом последовала его примеру.
Долго, очень долго ворочалась на жесткой постели, глупо улыбаясь, вспоминая наш разговор у дверей спален и представляя, как за стенкой так же не спит и Тим. Наконец я все-таки провалилась, будто в яму, в тяжелый, тревожный сон.
Но в нем ко мне пришел вовсе не Тим.
Глава 9
Меня затягивало в черный, обжигающий холодом омут. Я захлебывалась вязкой темнотой, боролась с когтистой рукой-тенью, все сильнее сжимающейся на моем горле. Безмолвие, царящее вокруг, оглушало. Из моего распахнутого в крике рта не вылетало ни звука. Ужас, сковавший тяжелой цепью грудь, отнимал силы, вытягивал их, словно жилы из плоти – одну за другой. Я уходила с головой под черные, плотные воды, сплетенные, казалось, из тьмы самой черной ночи, а затем снова ненадолго оказывалась на поверхности. Жадно глотала пахнущий отчаянием и гнилью болот воздух, молотила руками и ногами, пыталась сбросить когтистую руку, но все зря. В миг, когда последняя надежда растаяла и перед глазами снова сомкнулась темнота, кто-то ухватил меня за косу и потянул наверх. Задыхаясь, отчаянно кашляя и выплевывая вязкую тьму, словно сгустки крови, я обхватила руками шею. Ее больше не сдавливали чужие сильные пальцы. Хищная рука, прижатая лапой ворона, притихла и лишь робко скребла когтями по земле. На ней проступали глубокие борозды.
– Тень, это ты?
Ворон неохотно глянул на меня глазками-бусинками, склонил голову сначала направо, затем налево и… исчез. Истаял быстрее, чем влажный туман поутру. Когтистая рука, получившая свободу, привстала на подушечки узловатых пальцев и задумчиво покачнулась из стороны в сторону.
– Нет-нет-нет! – прокричала я и попятилась.
Но поздно. Свет снова померк в моих глазах и, кажется, уже навечно.
Я проснулась с бешено колотящимся сердцем и немым криком, застывшим на дрожащих губах. Привстала на постели и спрятала лицо в ладонях. Из глаз хлынули слезы, и я не сдерживала их. Проплакаться – иногда лучшее лекарство, горькое, но необходимое. Я прибегала к нему и прежде, когда жила с мачехой и сестрами под одной крышей, поэтому плакать беззвучно уже умела.
За закрытыми резными ставнями ухнула сова, прошелестели птичьи крылья. Где-то вдалеке послышался протяжный волчий вой, и я невольно вспомнила о царевиче, вынужденном бродить по лесу в звериной шкуре. Страшно ли ему? Злится ли он на Ягу или смирился со своей долей?
Слезы постепенно высыхали, в голове прояснялось. Я отняла руки от лица и, глянув в прорези закрытых ставен, увидела лишь темноту ночи, темно-зеленые кроны деревьев и краешек маслянисто-желтой луны. Ветер ударил в окно, бросив мне в лицо костяную пыль и пару листочков. Я осторожно подняла один из них с подушки, на которую тот приземлился, и поднесла к глазам. Верхняя сторона была жестче, чем нижняя, покрытая мягкими ворсинками.
Я задумчиво покрутила в руке лист мать-и-мачехи, помяла в пальцах, ощущая легкий, едва касающийся носа травяной аромат, смешанный с тяжелыми, кусачими нотками мокрой земли. Странно, ведь мать-и-мачеха уже отцвела. Да и возле избушки я не видела ее изумрудных кустов…
Вздохнув, я положила лист под подушку и спустила босые ноги на холодные половицы. Чуть постояла, колеблясь, но все-таки подхватила с лавки сарафан и надела его поверх ночной рубашки. В горле пересохло, страшно хотелось пить. В спальне не оказалось ни кувшина, ни ковшика, поэтому я осторожно отворила дверь и выглянула в образовавшийся проем. За порогом клубилась темнота, и память услужливо напомнила, как та может быть опасна. Наверное, будь я пугливой, закрыла бы дверь и вернулась бы в постель. Но даже мачеха нередко бросала мне, что я слишком отчаянна для девчонки. Потому я потянулась к свече, оставленной на крышке сундука. Огнива нигде не было видно, и, нахмурившись, я осторожно щелкнула пальцами так, как это прежде в подвале делала Яга. Щелчок, еще один… Ничего. Высунув язык от усердия, я с такой силой проходила пальцем по пальцу, что нежная кожа на подушечке болезненно заныла. Снова щелчок и… С кончика пальца сорвалось пламя. Оно перекинулось на язычок свечи, заставив его вспыхнуть, и взметнулось ввысь. Я торопливо отдернула руку и потрясла ею, чтобы сбить огонь. Тот послушно угас. Огонек свечи уменьшился до тыквенного зернышка, но при этом его свет стал ровным, сильным. Лишь в самом сердце пламени проклевывался, как робкий побег, зеленоватый колдовской отблеск.