Ледяные, остывшие за ночь половицы обжигали босые ступни. Сквозняк пробирался под сарафан мимолетными холодными прикосновениями, от которых спина покрывалась гусиной кожей. Аромат пирогов и хлеба, витающий по избушке после вечерней трапезы, выветрился. Вместо него по узкому коридору разлился запах ночного леса, просачивающийся даже через неплотно прикрытые ставни: хвойная смола, горькие травы, зеленый мох и гниющая древесина – смешанное в разных долях, оно дурманом окутывало голову.
В темном коридоре единственным робким источником света оставалась свеча, зажатая в моей руке. Размахивая огарком, как мечом, я шугала особо смелые тени, с жадностью набрасывающиеся на меня из пустых углов. Тьма неохотно расступалась, лишь кое-где кто-то снова цеплялся за подол моего сарафана. Я ступала по скрипучим половицам, как по узкой дорожке из тонкого узорчатого льда: сделаешь неверный шаг в сторону и ухнешь с головой под воду.
С подпрыгивающим до самого горла сердцем я дошла до трапезной. Выдохнула с облегчением, но тут же нахмурилась. Ни на столе, ни возле печи не было кувшина. У окна нашлись два ведра с коромыслом, да только все равно пустые. Я досадливо цокнула языком. Пить хотелось до изнеможения и с каждым мигом все сильнее.
За спиной раздалось громкое уханье, и я резко обернулась. В окне, в полураспахнутых ставнях, виднелись желтые птичьи глаза-плошки. Миг мы с совой глядели друг на друга, а затем раздался шелест крыльев, промелькнули длинные, загнутые когти на фоне темного ночного неба. Ставни со скрипом распахнулись, обнажая двор и костяной забор с черепами на остро заточенных вершинах столбов. А за ними раскинулось бескрайнее море зелени. Густые кроны чуть покачивались на ветру, создавая едва слышную мелодию спящего леса.
Я подошла ближе, намереваясь закрыть ставни, и тут мой взгляд зацепился за бревенчатый колодец в дальнем конце двора. Недолго думая, я схватила с пола пустое ведро и, стараясь не греметь, осторожно пробралась к порогу, откуда выскользнула на крыльцо. Крепко держа в одной руке бадейку, а в другой – свечу, я сбежала по высоким крутым ступеням и пересекла двор, залитый мерцающим светом луны.
Оказавшись у колодца, пристроила свечу между бревнами, а сама уверенно взялась за дело. Металлическая ручка ворота тяжело легла в ладонь. Зазвенела раскручиваемая цепь. Ведро, громыхая о стены колодца, поползло вниз. Ярко-желтая, как кругляшок свежего сливочного масла, луна нырнула в рваную мрачную тучу. Налетевший порыв ледяного ветра задрал юбку сарафана, укусил оголенные ноги и задул свечу. Меня мгновенно облепила кромешная темнота. Хищные тени устремились ко мне, как голодные псы. Очертания оскаленных морд проступили совсем рядом со мной, заставив волчком завертеться на месте. Ручка ворота выскользнула из ладоней. Железная цепь отчаянно засвистела, замелькала так быстро, что глаз не поспевал за ней. Ведро ухнуло вниз и с плеском приземлилось на самое дно колодца.
С моих губ успел сорваться отчаянный крик. Он разнесся по пустому двору и осел где-то под самым куполом темного неба. Сквозь тесно сплетенный клубок теней я едва смогла разглядеть редкие холодные звезды, равнодушно взирающие на мою борьбу. Одна из теней зажала мне рот, другая ухватила за косу и потянула на себя с такой силой, что из глаз брызнули слезы. Размахивая руками, я пыталась отбиться от налетевшей нечисти, но все было бесполезно. Чем больше я сопротивлялась, тем отчаяннее становились тени.
В миг, когда черное отчаяние затопило душу, раздался тихий скрип отворяемой двери и уже знакомый мне мужской голос негромко позвал:
– Василиса?
Я замычала, задергалась, стряхивая с себя тени, и едва не угодила в открытый колодец. На меня уже дохнуло влагой бездонной пропасти с плохо обтесанными стенами, покрытыми мхом, донесся плеск воды, а перед глазами разверзлась черная пустота проема. Всего один шаг отделял от страшного падения. Я зажмурилась, в мельчайших деталях представляя, что сейчас последует.
Чья-то теплая ладонь легла мне на талию и, рывком выдернув из объятий теней, уберегла от лихой беды. От резкого движения закружилась голова, перед внутренним взором в красках пронеслась несостоявшаяся погибель. Жадно заглатывая ртом воздух, словно только выловленный из реки карась, я вытаращилась на Кощея.
– Свет очей моих, – мрачно обронил он и лениво взмахнул факелом, отгоняя самую настойчивую тень, – скажи-ка, что ты позабыла ночью во дворе?
Тень клацнула зубами у его лица, освещенного зеленоватыми отблесками огня в руке, и досадливо взмыла ввысь, к сизым рваным тучам и желтой луне. Кощей даже бровью не повел.
– Попить выш-ш-шла.
Вместо шепота получилось слабое шипение, как у остывающих углей в печи. Тело сотрясала дрожь, зуб на зуб не попадал, будто бы я полдня провела в ледяной проруби. Кощей коротко взглянул на меня и возвел очи к небу.
– Золотце мое, на своем веку я много чего видел. Удивить меня трудно! Но ты первая девица, которая в ночи отправилась колодезной воды испить, а не с любимым под березкой миловаться.
Я с напряжением всматривалась в реющие за спиной Кощея тени. Пережитый ужас скользкой змеей обвил сердце, каленым холодом пробежал по венам.
Взгляд Кощея смягчился. Только сейчас я заметила, что его глаза цвета молодой зелени в темноте сияют непривычно ярко. На широкой груди покачнулся деревянный оберег на тонкой цепочке.
Ведомая любопытством, не думая, как это выглядит со стороны, я бесстыдно прикоснулась к темному дереву.
– Что это? – спросила я, оглаживая многочисленные углы сложной фигуры. – Колдовская вещица?
Теплые мужские пальцы легли на мои собственные и сжали их. Раздался тихий перезвон золотых браслетов на запястьях Кощея. Я спохватилась и попыталась отстраниться, но он мягко удержал меня на месте. Его теплое дыхание коснулось щеки и, когда Кощей чуть склонил голову, устремилось ниже, лаская чувствительную кожу шеи.
– Нет, просто памятная, – негромко ответил он. – Колдовства в ней давно уже нет.
– Значит, оно было?
Кощей хмыкнул почти весело, будто услышал шутку, и осторожно, очень медленно заправил мне за уши пряди, упавшие на лицо. От его прикосновения по телу пробежала сладкая дрожь. Это не укрылось от Кощея. На его губах медленно проступила лукавая улыбка, а в голосе прорезались мурчащие нотки сытого кота.
– Колдовство здесь повсюду, любовь моя. Вот и сейчас оно разлито в воздухе, чувствуешь?
Он склонился ко мне, руками опираясь на крышку колодца за моей спиной. Его губы оказались так близко, что почти касались моих. Дурманящий аромат цветущей черемухи и вишневой пастилы стал отчетливее. Я сделала жадный, прерывистый вдох, и голова пошла кругом. В круговерти суматошных, обрывочных мыслей промелькнула одна, и я ухватилась за нее, как за опору: «Тим!»
– Не чувствую, – уверенно ответила я, глядя прямо в зеленые колдовские глаза. – Пахнет не колдовством, а скорой грозой. К утру грянет, помяни мое слово.
На лице Кощея промелькнуло изумление, сменившееся любопытством. Он коснулся кончиком языка уголка своих губ, будто обдумывая мое предупреждение, ища в нем тайный смысл, а затем запрокинул голову и с сомнением взглянул на спокойное темное небо. Это заставило его правильно истолковать мои слова и усмехнуться:
– Не о той грозе ты беспокоишься, но я тебя понял, свет очей моих.
Кощей убрал руки, еще мгновение назад лежавшие на бревнах по обе стороны от моей талии, и спрятал их за спину, как нашкодивший мальчишка.
– Ты и правда отправилась к колодцу за водой? – спокойно, как ни в чем не бывало спросил он. – Среди ночи-то!
– Да, – честно ответила я.
Кощей присвистнул и одарил меня восхищенным взглядом.
– Отчаянная ты душа! Так сильно этот свет не мил?
Я вспыхнула до корней волос. Кощей, казалось, если и издевался, то совсем чуточку. Спрашивал серьезно, с большим интересом, как о чем-то вполне обыденном.
– Что, много здесь таких побывало? – вырвалось у меня.
– Много, немного… – Кощей легонько пожал плечами. – Но захаживали к Яге и такие.
Имя хозяйки избушки он произнес с изрядной долей нежности. Меня она не кольнула, но заставила внимательно посмотреть на Кощея. Все-таки что его связывает с Ягой?
Зазевавшись, я не сразу заметила, как с крыши бревенчатого колодца мне на плечо осторожно перебралась когтистая рука-тень, и завопила только тогда, когда она чуть застенчиво провела острым когтем по моей шее.
– А ну прочь пошла!
Я завертелась на месте, стряхивая тень. Та послушно соскользнула на примятую траву, посеребренную луной, и затаилась обиженной кошкой в островке подорожника у тропинки к крыльцу.
– Да чего вы ко мне прицепились? – в сердцах воскликнула я. – Чем я вам так приглянулась?!
Взбалмошные тени снова оживились и рьяно закружились над моей головой. Ниже опускаться они остерегались. Что было тому причиной – факел с колдовским огнем или сам Кощей, – я не знала.
– Привыкай, свет очей моих, – раздалось над моим ухом. – Ты теперь многим будешь по сердцу.
Я резко обернулась и натолкнулась на взгляд Кощея – прямой, открытый, без прежнего соблазнительного блеска на дне зеленых глаз. Так бы выглядел кот, вздумавший вдруг не играть с мышью, а вести с ней серьезные разговоры. Слова он подбирал игривые, но явно без прежнего умысла, скорее по привычке.
– Теней-то что во мне притягивает? – буркнула я. – Скорая погибель?
– О нет, золотце! – Кощей скрестил руки на груди. В неровном свете выглядывающей из-за туч луны кольца на его пальцах переливались, точно сосульки на холодном зимнем солнце. – Меньше всего они хотят твоей смерти.
– Тогда что им нужно?
Кощей помолчал, задумчиво постукивая кончиками пальцев по предплечьям. Аромат черемухи поутих, и теперь в ночи я слышала и другие запахи: нагретых за ночь листьев в густых кронах, полыни в зарослях у забора, мха на колодце. Дуновение ветра всколыхнуло юбку сарафана и бросило в лицо желтый засохший цветок. Он скатился по одежде вниз и застыл у моих лаптей. Прошло бесконечно долгое, вязкое м