Мир все еще вращался, будто на карусели, и от этого все становилось только краше, ярче.
– Ну, разлеглась, – беззлобно проговорила Яга и добавила уже тверже: – Поднимайся, всю буквицу мне помнешь!
Я приподнялась на локтях и оглянулась: и правда, на месте, где я только что лежала, алели пурпурно-красные цветы, собранные в соцветия, точно золотистый колос с поля. От травы шел резкий, чуть горьковатый запах – самое то, чтобы гадов кровососущих отгонять.
– Что ты с ней делать будешь? – буркнула я. – В сундук положишь, меха сберечь?
– Что мне эти меха, – отмахнулась Яга, опускаясь на колени. В разрезе задравшегося сарафана промелькнуло голенище высокого сапога, а затем серебристой птицей сверкнул вытащенный из-под него нож. – Моль пожрет, да и ладно! Князья новых надарят. Нет, буквица для иного предназначена.
– Для чего? – с любопытством спросила я.
Буквицу я видела впервые. Матушка, пока еще жива была, частенько водила меня в дремучую чащу: травки и коренья показать. Что-то из ее наставлений я запомнила, куда больше – позабыла. Может, и рассказывала она мне о буквице, но память, словно решето, высеяла все, что не пригодилось.
– А угадай-ка! – Яга хитро прищурилась и сунула мне пучок травы с цветами под нос. От резкого запаха я поморщилась. – На чутье свое ведьмино положись.
На миг я замешкалась, а затем, скрывая смятение, перехватила ее руку, отщипнула пурпурный цветок от соцветия и растерла его в руках. Кожа окрасилась в багряный цвет, точно я палец себе уколола, и капелька крови уже замерла на подушечке. Поведя носом не хуже ищейки на соколиной охоте, я осторожно слизнула с пальца остатки цветка и покатала по языку. От солоновато-горького вкуса подкатила подскребывающая горло тошнота, а все тело, что ниже груди и выше ног, скрутило в жгут.
– От живота она, – уверенно сказала я, поднимая глаза на Ягу и встречаясь с ее пронзительным взглядом. – От кашля тоже поможет.
Яга одобрительно, с легким изумлением усмехнулась.
– Недурно. – Она одним резким, слитным движением поднялась с земли и забросила травы в лукошко на сгибе локтя. – Чутье у тебя сильное, звериное. Быстро всему научишься.
– Чему?
– Настойки целебные варить, мази лекарственные готовить, яды выверять и…
– Яды выверять? Для чего?
– Для чего – дело десятое. Спроси лучше, для кого.
Новый вопрос не успел сорваться с губ, повиснув в воздухе предчувствием скорой грозы. Густые кусты в паре шагов от нас зашуршали, затряслись, будто прячущиеся в них зайцы устроили игры в салочки.
– Выходи уже, княжич, – громко проговорила Яга, обращаясь к кустам. – Давно я тебя приметила, не прячься.
Я торопливо подскочила на ноги и оправила помятый сарафан. Ягу высокородные гости даже в дремучей чаще отыскать могут?
Притихшие кусты снова затряслись, и сквозь зеленый листопад на тропу шагнул серый волк. Желтые звериные глаза смотрели прямо на Ягу, и на их дне сверкало отчаяние, смешанное со злостью. Несмотря на потерянный кафтан, я бы все равно узнала вчерашнего княжича. Взгляд его не поменялся: все такой же смелый, упрямый.
– Зачем пришел? – спокойно спросила Яга. – От кандалов я тебя освободила, свободу подарила. Чего еще хочешь?
Волк осклабил пасть и, тихо зарычав, двинулся на Ягу. Серый пушистый хвост мотался из стороны в сторону, медленно и угрожающе, точно у раздраженного кота.
– Ну полно, княжич, полно! – Яга и бровью не повела. Как царственно стояла, поигрывая перстнем на пальце, так и осталась. – Мы оба знаем: не тронешь ты меня.
Я припомнила, как волк уже пытался напасть на хозяйку избушки и ту невидимую силу, что отбрасывала его, будто щенка, в сторону. Видимо, об этом подумал и княжич, потому что он вдруг сел на задние лапы и горестно завыл, запрокинув морду к равнодушному синему небу.
– Ну-ну, касатик. – Яга погрозила волку пальцем. Светло-голубой, почти прозрачный камень серебряного кольца сверкнул на солнце капелькой росы. – Не жалоби меня! Что хотел, то и получил, разве не так?
Княжич на миг притих, а затем лег на землю и положил мохнатую голову на передние лапы. Теплое дыхание, вырывающееся из приоткрытой пасти, пощекотало мне ноги, и я медленно отступила на пару шагов. Оказаться так близко что к зверю, что к обиженному княжичу – будто меч над головой занести. Ягу-то, может, он и не тронет, а вот меня…
– В ножки кланяешься? – задумчиво пробормотала Яга. – Да что уж кланяться, княжич… Не поможет это тебе.
Волк снова запрокинул голову и, не вставая, отчаянно завыл. От его тоски и мое сердце сжалось так, будто его камнем придавили. Точно ведомая кем-то тряпичная кукла, я невольно потянулась к волку. Но стоило моей руке коснуться мягкой шерсти на загривке, как хищные белые зубы сомкнулись на запястье. Я беззвучно охнула и замерла. Наши с княжичем взгляды встретились. Его, мрачный, злой, мне не понравился.
– Ну ладно пугать-то, – с еще большим спокойствием, чем прежде, сказала Яга, подходя ближе. – Я давно ничего не боюсь, а уж Василиса – тем более. Слышишь? Не пахнет страхом, как ни принюхивайся.
Я чуть повернула голову, пытаясь рассмотреть Ягу. Как бы она ни пыталась заболтать волка, а остаться без руки я и правда могу.
Как и всегда в таких случаях, разум мой освободился от лишних мыслей, сердце, сделав переворот, успокоилось, а дыхание выровнялось. Паника, едва мелькнув на горизонте, будто хвост рыжей лисы, пробравшейся в курятник, тут же растворилась в жилах.
Яга опустилась на землю и положила ладонь на нос волка.
– Отпусти, – сурово приказала она. – А ну!
Шершавый язык прошелся по моему запястью, зубы царапнули нежную кожу. Волк выплюнул мою руку, будто отраву. Я отпрянула от зверя и вытерла чуть ноющее запястье об сарафан – слюни стряхнуть.
Изящная ладонь Яги с чистыми, аккуратно подстриженными ногтями соскользнула с носа волка на его пасть. Тонкие пальцы впились в спутанную гриву шерсти, причиняя зверю боль и заставив того беспомощно застыть подле ног ведьмы.
– А теперь беги куда глаза глядят, – резко сказала Яга и оттолкнула от себя зверя. – Да не возвращайся!
Невидимая сила подняла княжича в воздух, закрутила на месте так, что я едва успела заметить, как сверкнули упрямые звериные глаза, да выбросила куда-то далеко за горизонт. Яга постояла немного, прикрывшись ладонью от солнца, высматривая место за темно-зелеными шапками сосен, куда приземлился княжич, и махнула мне.
– Идем, багульник соберем. Он тут подле болота цветет. Его-то ты знаешь, для чего хранят?
– Почему ты его не расколдуешь? – тихо спросила я. – Сглупил он, с кем не бывает?
Яга широкими шагами удалялась с тропы в сторону дремучих кустов. Я поспешила за ней. Пробираясь сквозь чащу, едва не поскользнулась на влажных, покрытых изумрудным мхом камнях. Где-то здесь и правда есть источник.
– Со всеми бывает, – не оборачиваясь, легко согласилась Яга. Из-под ее цветастого платка выпали белые, точно лен, пряди волос. – Только за любую ошибку платить надобно.
Я застыла, будто в стену врезалась. В памяти суетливыми птицами замельтешили недавние воспоминания. Тим тоже на днях рассуждал о неминуемой расплате, настигающей каждого.
– А ты, значит, та, кто плату эту взимает? – мрачно бросила я.
Яга обернулась через плечо. На ее алых, мягких губах притаилась кислая, словно спелый щавель, улыбка:
– Ты теперь тоже.
Я не стала спорить, только упрямо вскинула подбородок. Это мы еще посмотрим! Пусть я ведьма, но жить буду по своим правилам, не чужим. А иначе стоило ли бежать на окраину леса, в избушку на костях?
Потаенными, петляющими, будто давший деру заяц, тропинками мы вышли к заросшему кувшинками болоту. Трава вокруг него искрилась на солнце всеми оттенками зеленого: от темно-бирюзового до салатного. Яркие, сочные краски резали глаз, и ненадолго я прищурилась, привыкая к ним.
Земля под ногами потеряла былую твердость. Лапти кое-где увязали в жиже, но неглубоко. Подле болота, на мшистых кочках, раскинулись заросли кустов. Их нежно-розовые цветы, подобно лиловому облаку, заволокли мрачное низовье, разлив по воздуху дурманящий сладкий аромат.
– Рви, не жалей, – не то попросила, не то приказала Яга. – Он от кашля вернее буквицы поможет.
Она протянула мне нож, и я сжала деревянную ручку, гладкую от многочисленных прикосновений. На темной поверхности чернели полустертые буквы. Их я не прочитала: грамоте меня учил Тим, но не слишком охотно.
Догадка, будто наглый зевака в толпе, толкнула меня и испарилась, оставив после себя горьковатый привкус на кончике языка.
– Чей это нож? – спросила я едва слышно.
Яга искоса на меня посмотрела и снова склонилась к кусту багульника. Ее нежные руки, которые, казалось, не знали тяжелой работы, орудовали споро и быстро. Розовых цветов в лукошке заметно прибавилось. Шелковистые лепестки, точно шапки снега, покоились на дне плетеной корзины.
– Матушки твоей, – неохотно ответила Яга. – Она мне отдала в свое время, ну а я теперь его тебе возвращаю.
– Расскажи о ней, – с мольбой попросила я. – Все, что помнишь!
Спина Яги дернулась, застыла на миг, а затем снова склонилась к кусту багульника. Дорогое платье почти полностью поглотило сиреневое облако цветов.
– Добра она была, – донесся до меня тихий голос Яги. То ли кусты его приглушили, то ли хозяйкой внезапно слабость овладела. – Добрее, чем я. Умела не просто влачить дни, а жить их – каждый час, миг. Смелая была, смелее многих. Ты на нее похожа.
У меня перехватило дыхание, и я с трудом выдавила, впиваясь ногтями в ладонь:
– Правда?
– А то. Вместе с тем ты совсем иная. Не ее ты отражение, пусть даже и покрытое рябью.
Я опустила глаза и незаметно утерла выступившие слезы. Сердце при упоминании матушки заныло, будто в него всадили нож. Тот самый, что я сжимала в руках. Все то, что я так долго таила от себя и от других, прорвалось наружу, будто сломалась плотина.
– Я так скучаю по ней… – прошептала я, позволив слезам прокатиться по щекам, упасть на губы и сорваться с подбородка. – Так часто думаю, что бы она сказала или сделала, будь рядом.