– Взгляни на то, что они так жаждут тебе открыть, – настойчиво посоветовала она и не спеша забрала из моих ослабевших рук мешок с петухом. – Не отворачивайся, как бы больно это ни было. Гляди смело, глаз не закрывай.
В памяти, точно поплавок на реке, всплыло недавнее воспоминание о колодце с тенями. Я будто наяву услышала плеск ведра и ощутила холодное прикосновение ветра к обнаженной коже. Кончики пальцев защипало, будто с них вот-вот сорвутся горячие искры, но… ничего. Душа заиндевела, будто окна в мороз, а вместе с ней и огонь внутри меня.
Образ куколки, слепленный из теней, завращался перед внутренним взором, зашелся в сумасшедшей пляске черных клякс, а затем разлетелся серым пеплом, оседающим на языке горькой отравой.
Что-то во мне противилось самой мысли довериться теням.
– Да погубят они меня! – в сердцах воскликнула я. – Дело ли это, с нечистью дружбу водить?
Стоило сорваться с губ этой убедительной, жалящей, будто осы, лжи, как Яга усмехнулась и повела носом, принюхиваясь к чему-то.
– Враньем несет за версту, – спокойно сказала она и, не медля больше, вытряхнула мешок. На траву приземлился потрепанный, ошалелый от всего случившегося петух. Он выждал мгновение, а затем припустил в курятник с такой силой, что только песок из-под шпор полетел в разные стороны. – Других за нос води сколько хочешь, а себе не лги, девонька. Страшат тебя тени, но по другой причине. Эка невидаль – нечисть! Ведьма еще и не с такими водится.
Я примолкла, не смея спорить. В душе поднялась волна сложных, хитросплетенных чувств и опутала мое бешено колотящееся сердечко будто паутиной. Я затрепыхалась в этих нитях, как пойманная муха. Все внутри шептало, что распутать этот клубок мне пока не под силу.
– Не смотри ты волком, – вздохнула Яга и почесала ноготком шейку ворона. Тот размяк, будто хлебный мякиш в воде. – Я не Кощей, меня не разжалобишь. Это он по доброте душевной будет хвост по кусочкам отрезать, а по мне – рубануть один раз куда проще и милостивее.
Я сглотнула невесть откуда взявшийся ком, оглянулась на сгустившиеся позади меня тени и мрачно проскользнула мимо Яги к крыльцу. Растерянность отступила, на ее место пришло более сильное чувство. Злость во мне клокотала, будто масло на сковородке. Обжигала, туманила взгляд, кружила голову.
Не знаю, что на уме у хозяйки избушки, но она, похоже, не ведает, что творит! Петуха мне пожалела, отправила в бессонную ночь, наполненную ожившими кошмарами…
– Упрямая, как баран, – донеслось мне в спину. – Вся в матушку…
Я вздрогнула, но не обернулась. Мысленно пересчитала ступени крыльца, по которым вбежала в сени. Уже там, в привычной темноте, перевела дух и тихо, так, чтобы никто не услышал, выругалась:
– Ведьма проклятая!
После чего быстро-быстро побежала к себе в комнату. Половицы под ногами сонно заскрипели, стены заходили ходуном. Сплетающиеся между собой белые кисти пытались ухватить меня за шиворот, но я, наученная горьким опытом, ловко ускользала от них.
Уже у самого порога чья-то рука поймала ворот моей рубашки. Я рванула что было сил. Раздался треск ткани, и я все-таки оказалась на свободе – в тишине и мраке собственной спаленки.
Притаившиеся по углам бесформенные тени заклубились, обретая все более четкие очертания. Я замерла, стиснув в руке деревянную куколку, покоящуюся на груди. Свет луны в окне за моей спиной жемчужной дорожкой серебрил половицы и причудливым образом сплетался с темнотой.
– Добились вы своего, – процедила я, до боли стискивая пальцы на куколке. – Чего хотели? Говорите!
Шею обхватила когтистая тень и сдавила с такой силой, что мир покачнулся, а затем потускнел, почти погас. Беззвучный крик костью замер в горле, царапая нёбо и причиняя боль. Перед глазами вспыхнули цветные круги, а ноги подкосились. Падая на скрипучие половицы, я все еще сопротивлялась: оттаскивала от себя когтистую руку, разжимая за пальцем палец. Но вдруг борьба оборвалась так же внезапно, как и началась.
Я закашляла, жадно глотая ртом воздух. Грудь тяжело и часто вздымалась, внутри все горело огнем. Он же срывался и с моих рук, пока я судорожно ощупывала ноющую шею. И где пряталось это колдовское пламя мигом раньше, когда было так нужно? Что я за огневица, если даже искры высечь не могу?
– Живехонька? – Я вздрогнула, заслышав хорошо знакомый голос. – Водицы принести?
Я молча покачала головой, не понимая, на какой из двух вопросов отвечаю. Тим, возвышающийся надо мной со свечой в руке, медленно опустился на колени. Его встревоженное лицо оказалось напротив моего. Теплая, пахнущая аиром ладонь мягко коснулась моей щеки, заставляя поднять взгляд. Я почти растворилась в глазах цвета темного меда, увязла, будто муха в сладкой ловушке. Напряжение, сковавшее грудь железными цепями, медленно отпустило. Оно покинуло ослабевшее тело вместе со вздохом – долгим, протяжным.
– Я же сказал постучать в стену, – спокойно напомнил Тим, и в голосе его не сквозило укора, – если снова не будет спаться.
Одна из теней, не успевшая убраться, клацнула зубами возле щиколотки Тима, но тот и бровью не повел. Поднес свечу к тени, и та, поджав хвост, уползла под кровать. Только сейчас я заметила, что друг явился ко мне одетым лишь в холщовые штаны. Рубаху он позабыл где-то в комнате, и теперь я с медленно пробуждающимся любопытством изучала его обнаженную по пояс крепкую фигуру с сильными жилистыми руками, привыкшими к тяжелой работе.
– Ты их тоже видишь? – невпопад спросила я, думая о другом – о кое-чем запретном и волнующем, от чего дыхание участилось. – Теней?
– Не слепой же. – Тим пожал плечами. – Только он их не заметит.
Я подтянула коленки к груди и, запрокинув голову, прижалась макушкой к холодной костяной стене. Ладонь Тима соскользнула с моей щеки, но сам он по-прежнему сидел непозволительно близко ко мне. Одну босую ногу вытянул на полу, а другую, как и я, поджал к себе, чтобы опереться на коленку острым локтем.
– Тебя не пугают тени?
Сердце екнуло, когда этот вопрос слетел с губ. Ворвавшийся в комнату ветер хлопнул ставнями, но я даже не посмотрела в сторону окна. Взгляд был прикован к лицу Тима. Лунный свет рассыпался по его светлой коже жемчужной пыльцой, подчеркивал острые скулы и большие темные глаза.
– Меня сложно напугать. – Тим улыбнулся так, как умел только он: одним уголком губ. – В этой жизни, пожалуй, страшит только одно…
– Что?
Дыхание сбилось, притаилось в груди робкой птицей, угодившей в чужие сети. Тим подался вперед. Его рука задела мою, посылая по телу волну сладкой дрожи. Ноздри сильнее, чем прежде, защекотал терпкий аромат аира. Теперь он окутал меня, будто тонкая, невесомая, сотканная из позабытых снов и неясных воспоминаний паутина. В животе растопленным медом медленно растеклось тепло.
– Боюсь потерять тебя, – выдохнул Тим, смотря мне в глаза. – Проснуться однажды и понять, что отныне ты мне не принадлежишь.
В затуманенной голове яркими вспышками пронеслись картинки нашего с ним прошлого: первая встреча, искренняя детская дружба, неловкое отрочество… Где-то между ними потерялся короткий, сбивающий с ног миг, когда я осознала: мое сердце навечно отдано Тиму. Без него я не мыслю своей жизни. Он стал не просто ее частью, нет.
Тим – опора, вокруг которой вращается мой мир.
– Я всегда буду принадлежать тебе, – сглотнув ком в горле, проговорила я. – Нет силы, которая сможет разлучить нас.
Мне на губы легла слегка шершавая ладонь Тима и прикрыла рот. В глазах друга плескалась боль – такая отчетливая, яростная, будто у раненого зверя. Я замерла, силясь рассмотреть то, что она скрывала.
Знание? Предчувствие?
– Не обещай того, что не сможешь выполнить.
Я мотнула головой, стряхивая руку Тима. Он легко отпустил меня, словно только и ждал знака отступить. Кончики пальцев мимолетно, едва касаясь, прошлись по нежной коже шеи и ключиц, а затем Тим сжал ладонь в кулак. Даже в полутьме спальни я заметила, как побелели его костяшки, но лицо при этом оставалось обманчиво спокойным, даже равнодушным.
– Я знаю, о чем говорю.
Слова повисли в воздухе прогремевшим громом и заставили нас обоих замереть, как застывает зверек, высунувший нос из безопасной норки. Наши с Тимом взгляды – ищущие, растерянные, жадные – столкнулись и зацепились, будто на лету поймавшие друг друга железные цепи. Напряжение, пробежавшее по телу, было таким невыносимо острым, что я сдалась: со стоном ухватила Тима за плечи и рывком притянула к себе. Наши лбы с треском соприкоснулись, и вместо сладкого поцелуя мы оба глухо охнули от боли.
Этого хватило, чтобы привести себя в чувство. Я с запозданием поняла, что сижу на полу с растрепанными волосами и задравшимся подолом сарафана, оголившим ноги почти до бедра. Бесстыжая, точно русалка, приманившая красивого парня, чтобы утопить его.
Что обо мне подумает Тим?
Пока мысли в бешеной сутолоке проносились в голове, друг грустно улыбнулся, подался вперед и с необычной нежностью коснулся мягкими губами моего горящего лба.
– Так шишка быстрее заживет, – шепнул он и резким движением подхватил меня, отрывая от пола. Одна его рука легла мне под колени, другая – за спину. – Держись крепче.
Я послушно обвила руками его шею, неосознанно утыкаясь носом в выемку ключицы Тима и вдыхая его теплый запах. Сердце ухнуло вниз, а затем взмыло вверх и оглушительно заколотилось о ребра, как о прутья клетки. Я боялась шелохнуться. Казалось, все что угодно – громкий вздох, неловкое движение, несвоевременно оброненное слово, скрип половиц или даже шипение танцующего на сквозняке огонька свечи – может испортить миг, в котором мне хотелось раствориться.
Матрас, набитый соломой, слегка прогнулся подо мной. Тим осторожно уложил меня на постель. Стоило моей голове коснуться подушки, как он торопливо отстранился, а затем ласково, будто ребенку, подоткнул лоскутное одеяло.
– Спи спокойно, – мягко сказал Тим, ненадолго застывая надо мной. Его лицо оказалось в такой близости от моего, что я могла рассмотреть зеленоватые крапинки на радужке его бездонных, как омут, глаз. – А я буду охранять твой сон.