– Девонька моя! Помощь мне твоя надобна!
Крик Яги в распахнутое окно заставил петуха, до этого вальяжно разгуливающего по двору, испуганно вскочить на крышу колодца. Алый гребешок замотался из стороны в сторону, а из роскошного хвоста выпала парочка черных перьев. Они, кружась в воздухе, полетели в распахнутую пасть криницы. Я отряхнула руки от пшена, шугнула особо наглых цыплят, требующих продолжения пиршества, и вскинула голову:
– Что случилось? Опять курицу станем рубить?
Наш верный страж рассвета от неожиданности дал петуха – вышло сипло и отчаянно, – а затем стремглав понесся в сарай. Только лапы со шпорами и замелькали. За ним заклубилась земляная пыль.
Я проводила петуха понимающим взглядом.
От заговоров и порчи хорошо помогала заколотая курица под порогом. Заговоренный клюв мертвой птицы вцепится в любого, кто заглянет в дом с дурными намерениями. Об этом знал и сбежавший петух, как и о том, что черные перья – редкий и желанный цвет для ворожбы на крови.
– Так на днях рубили, – Яга отмахнулась, – под половицами еще старая истлеть не успела. Нет, дело у меня к тебе – важное и неотложное. Поди ко мне!
Я отряхнула запыленный подол сарафана и поднялась по скрипучим ступенькам деревянного крыльца. Сзади летел, подталкивая в спину, хлесткий свист топора. За сараем Тим с Кощеем рубили дрова на чурбаки.
В коридоре избушки я чуть задержалась, чтобы пожать костяной указательный палец, торопливо высунувшийся из стены.
– Что, Василий Афанасьевич, снова кручинишься?
Палец, не разжимая твердой хватки, быстро сполз по стене сверху вниз и обратно, будто мелко-мелко кивая в ответ. Я и сама уже позабыла, почему прозвала палец именно так. Подсказал мне кто или сама додумалась? Но имя мне казалось верным. Любое существо достойно вежливого обращения. А Василий Афанасьевич, обладая редкой для костяной нечисти общительностью, всегда встречал меня в коридоре и лез здороваться. К тому же при надобности и теней отгонял, за что снискал от меня отдельную благодарность. Иногда я задавалась вопросом, а был ли хозяин этого пальца словоохотливым и дружелюбным от природы, или это ворожба на крови так все изменила?
– Ну не тоскуй, грядет новолуние. Хандру как рукой снимет, вот увидишь.
Запоздало до меня дошло, что слова надобно было подобрать иные, не про руку точно, и я прикусила язык. К счастью, Василий Афанасьевич не заметил моей оплошности. Снова покивал, легонько щелкнул меня по кончику носа и нырнул обратно в стену, пошедшую рябью.
В трапезной вовсю хозяйничала Яга. Со стола была предусмотрительно отброшена в сторону скатерть, и на выщербленном дереве лежало подоспевшее тесто. Чуть поодаль, в углу, виднелась квашня, накрытая рушником. В печи жарко трещал огонь, а в самой комнате уже тяжело давила духота. Не помогали даже распахнутые ставни. Яга, одетая в простое платье, вытерла о тряпку испачканные тестом руки и смахнула пот со лба. Не зазвенели браслеты, не качнулись с мелодичной песнью сережки. Яга сегодня выглядела непривычно раздетой – ни украшений, ни дорогого наряда. Даже волосы не покрыты цветастым платком.
– Не мнись на пороге, – резко бросила она. – Вставай к столу, вместе вымесим и поставим в печь.
Я обтерла руки о сарафан и послушно подошла ближе. За все время пребывания в избушке мне впервые довелось увидеть Ягу, пекущую хлеб. Его, как и остальные яства, преподносила скатерть-самобранка.
Я знающе приступила к делу. Дома только я заведовала хлебами, у мачехи они получались мягкими, сыроватыми. У меня же всегда хорошо простукивались.
– Ждем кого или?.. – осторожно спросила я.
– Или, – коротко ответила Яга. – Сами в гости отправимся. Вот и гостинец готовим.
– Для кого?
– Для водяного.
Я постаралась не выказать своего изумления. Кощей при первой встрече сказал, что я привыкну к царящим здесь чудесам, и мне иногда чудилось, что так оно и случится. Но затем происходило что-то совершенно неожиданное и удивительное, что снова переворачивало мир вверх тормашками.
– Хлеб – всему голова. С любовью выпеченный, он ведь не только телесный голод утоляет, но и печаль облегчает, согревает в тоске, дает жизнь и продлевает ее. Нет лучше угощения для водяного, позабывшего в себе все человеческое и смутно скучающего по минувшему.
Я кивнула, умело вымешивая тесто. В четыре руки дело шло быстрее. Зачем умасливать водяного, я не спросила. Уже по опыту знала: Яга роняет слова, словно драгоценные камни, – осторожно и с легкой неохотой, а потому скажет столько, сколько мне надобно знать: ни больше и ни меньше.
Сияющее на небе яркое солнце вдруг ухнуло в набежавшие сизые облака. Во дворе потемнело, а в трапезной, если бы не пламя огня в открытой заслонке печи, будто и вовсе ночь опустилась. В распахнутые ставни залетел ослепляющий сгусток цвета расплавленного злата и принялся расти. Я отступила на пару шагов назад и прикрыла глаза ладонью, силясь рассмотреть, что происходит. Взгляду сделалось больно от наполненного жаром света. Яга осталась на месте, лишь подбоченилась да сложила руки на груди.
– Красно Солнышко, вот так встреча! – проговорила она. – Чем обязаны такому дорогому гостю?
Сгусток истаял, и перед нами предстал Красно Солнышко – таким, каким я его запомнила: ярко-желтый кафтан, расшитый драгоценными самоцветами, сафьяновые сапоги, движения быстрые, сопровожденные золотыми всполохами.
– Ну здравствуй, Яга! – широко улыбнулся он и распахнул объятия. – И тебе, ведьма костяная да молодая, необученная, мое почтение.
– И тебе не хворать, – величаво отозвалась Яга. Ее прищуренные глаза изучали гостя с легкой настороженностью. – Прости, обниматься не стану: ожоги потом вовек не вылечу.
Красно Солнышко хитро улыбнулся и спрятал руки за спину. Под глазами пролегли морщинки-лучики, а на самом лице читалась радость плута, устроившего хорошую потеху. Я потерла шрам на руке, оставленный прикосновением Красна Солнышка. Кожа уже давно зарубцевалась, и отметка, спасшая мне жизнь в столкновении с Ночью, ныла разве только к дождю. Но бросаться в объятия то ли к природному духу, то ли к древнему божеству мне все равно не хотелось.
– Да я не в обиде, – усмехнулся Красно Солнышко. – В другой раз обнимемся.
Яга, на миг растеряв свою царственную неспешность, трижды поплевала через левое плечо и только после этого хмыкнула.
– Нет уж, гость дорогой да любимый, обнимемся мы с тобой в лучах последнего заката. До этого дня еще немало воды утечет… Не накликай беду раньше времени!
Я притихла, силясь сообразить, о чем толкует Яга. Снова между ее слов, точно начинка в пироге, притаился скрытый смысл. Тот, что однажды я постигну, если хоть немного приближусь к тем знаниям, что бережно хранят и избушка, и ее хозяйка.
– Не за бедой я пришел, – легко согласился Красно Солнышко. Он огляделся, будто в поисках лавки, но приметил ее и все равно остался на месте. – Помочь хочу.
Яга вскинула бровь:
– Мне?
– Ученице твоей.
Красно Солнышко посмотрел прямо на меня, и под его пылающим, словно угли в печи, жарким взглядом мне сделалось не по себе. К худу или к добру знаки внимания от такого, как он?
– Девка ты хорошая, – доверительно, по-дружески продолжил он. – А ведьмой станешь еще лучше. Потому…
Не договорив, Красно Солнышко шагнул к столу. Наперерез устремилась Яга, но она не успела: наш гость двигался с молниеносностью стрелы и ее же неумолимостью. Где уж за ним угнаться? Зарницы ослепили трапезную, когда Красно Солнышко провел рукой над сырым хлебом. С длинных пальцев сорвался солнечный луч и ножом вспорол тесто. Оно покрылось сверкающей желтой корочкой, точно золотой глазурью. Стоило мне моргнуть, и тесто приобрело привычный вид. Лишь где-то в его недрах угадывалось теплое, ласковое мерцание.
– Ни один водяной не откажется от куска хлеба, отмеченного солнцем, – проговорил наш гость и убрал руку. – Вот теперь отправляйте его в печь.
Яга наклонилась вперед и оперлась локтями на край стола. Подергала носом у теста, задумчиво постучала указательным пальцем по своим алым, не тронутым краской губам и подняла голову, вглядываясь в лицо Красна Солнышка:
– Благодарю тебя, друг мой любезный. Кстати твоя помощь пришлась.
Она перевела затуманенный, закруженный тяжелыми мыслями взгляд на меня, и я поклонилась в пояс нашему гостю. Не знала, что он сделал и для чего, но чутье подсказывало: отказываться от такого нельзя.
– Вот и ладушки, – весело сказал Красно Солнышко и подмигнул то ли мне, то ли Яге. – Пора мне, небось уже и братья всполошились. Ну, свидимся еще!
И снова я не поняла, к кому он обратился: ко мне или Яге? А может, к нам обеим?
На месте человека в дорогих одеждах возник пылающий желтовато-оранжевый сгусток и устремился в распахнутое окно. Миг, и из-за облаков снова показалось солнце. Оно залило своим теплым светом все вокруг. Из укрытий наружу выглянуло зверье. По зеленым кронам между ветками озорно заскакали пушистые белки. За забором мелькнул рыжий хвост лисы. По двору понеслись тихое птичье пение и громкое куриное квохтанье.
– Что ж… – задумчиво проговорила Яга и отвернулась от окна. – Бери ухват, сажай хлеб в печь.
В памяти пронеслись деревенские россказни о том, что Яга сажает в печь детей малых, поедает их да косточки обгладывает. Как оказалось, мало правды в тех страшных сказках.
Хлеб отправился за заслонку, а я – на лавку. Из-за жарко натопленной печи лоб усыпали соленые бусинки пота. Я смахнула их рукавом и потянулась к кувшину с кисловато-сладким квасом.
– Верно, отдохни пока, – согласилась Яга, садясь рядом. Она чисто по-матерински потянулась к моей растрепавшейся косе и принялась переплетать ее. – Как хлеб подоспеет, отправишься к озеру лесному. Путь недолгий, не заплутаешь. Я тебе клубок путеводный дам. Он тебя ровненько к месту нужному выведет.
Движения Яги были легки и быстры. Она уже подбиралась к кончику косы, готовая перехватить его лентой. Я ненадолго прикрыла глаза, наслаждаясь коротким мигом. Не видела лица ведьмы, и потому нетрудно было представить на ее месте матушку. Заплетала бы она меня так же споро или делала это чуть медленнее, вдумчивее? Лился бы ее голос рокотом горной реки, ласкающим шепотом ручья или гремел морской волной?