Я же с удовольствием надкусила отвоеванное угощение. По языку прокатилась тягучесть меда, смешанная с легкой ягодной кислинкой. Я слизнула сахарную глазурь с вылепленной завитушки и довольно улыбнулась Кощею. Слаще пряника еще не ела!
– Ну будет вам, – миролюбиво проговорила Яга. Взгляд ее, затуманенный дымкой неспешных дум, точно озерная гладь – утренним туманом, не отрывался от пылающего солнца за окном. – Доедай, девонька, и собирайся.
Пряник встал поперек горла, и я едва не подавилась. Ладонь Тима легла на спину и чуть похлопала. Под его нажимом пряник провалился в живот и камнем осел на взбунтовавшемся дне.
– Куда? – кашляя, спросила я. – И зачем?
– Как за ответами однажды явилась, так до сих пор и трясешь меня, точно яблоньку, – мрачно сказала Яга и со вздохом добавила: – На праздник. День летнего солнцеворота сегодня.
Я широко распахнула глаза. Про праздник напрочь забыла. Может быть, потому, что мачеха никогда не отпускала гулять с подружками. Да и подружек у меня отродясь в деревне не водилось. И все же в памяти всполохами огня пронеслись мельком подсмотренные чужие гадания, цветочные венки, сплетенные с любовью и надеждой, залитые водой оплавленные свечи, деревянный кол с колесом, вбитый в землю, и хороводы у костра, наполненные предвкушением светлого грядущего.
Яга так стремительно встала из-за стола, что я, задумавшись, не сразу бросилась за ней вдогонку. Поспеть за наставницей получилось только за порогом трапезной.
– Пусть и Тим с нами пойдет! – жарко выдохнула я с надеждой. – Позову его?
Она скривилась, будто я ей на больную мозоль с размаху наступила, да еще и надавила посильнее. Стены снова пошли рябью, будто взбаламученный омут. Вездесущий Василий Афанасьевич высунулся наружу, поприветствовал меня скрюченным поклоном, а затем беспокойной юлой завращался на месте. Со стороны казалось, будто Яга покрутила костяным пальцем у виска.
– Ну зови, – неохотно бросила она. – Коли сердечка своего не жаль…
Последние слова ударили мне в спину, точно упругий мяч, – небольно, но ощутимо. Я не обернулась, и шорох моих шагов, легких и быстрых, не стих. Пусть Яга не жалует Тима, но ведь и из дома его не выгнала. Относилась к нему с терпением, смешанным с раздражением, – липкая, клейкая основа, которая пропитала любой ее взгляд, брошенный исподволь в его сторону. Так не смотрят на докучливого гостя – скорее, на зажившегося старика, впавшего в беспамятство и требующего ухода.
От этой тяжелой, как кулак, мысли в голове стало пусто и звонко. Я тряхнула волосами, будто скидывая с себя лишний груз.
Почудилось. Привиделось.
– В ступе полетим, – крикнула мне вдогонку Яга. – Метлой сама махать будешь!
Потоки воздуха било о деревянную ступу, точно разбушевавшиеся волны. Они бы давно закружили нас, точно щепку в море, но моя рука с зажатой в ней метлой мелькала в темной синеве со скоростью вязальной спицы искусного мастера. Плечо уже простреливало болью, но подменить меня было некому. Тима зачарованная метла не слушалась, а Яга, усевшись на край ступы, прикрыла глаза и подставила лицо ветру, на этой высоте хлесткому и прохладному. На ее губах играла то ли сонная, то ли довольная улыбка.
Яга улыбалась настолько редко, что с ходу так и не разберешь.
На ней красовалось тяжелое парчовое платье, подвязанное атласным расшитым поясом. В проеме длинных, спускающихся ниже тонких запястий рукавов виднелись сложенные замочком пальцы. Они лежали на коленях, где покоился серебристый, расшитый жемчугом и драгоценными камнями венец – самый дорогой и изящный из всех, что я видела. Его жемчужные нити переливались в лучах заходящего солнца, точно молочные, посыпанные искрящейся пыльцой слезы. Яга чуть поигрывала выглядывающим из-под подола сафьяновым сапожком с меховой оторочкой.
Я оправила свой нарядный, украшенный расшитыми цветами ярко-синий сарафан. В туго заплетенной черной косе шелковыми змеями вились яркие ленты. На груди, под белой, как снег, рубашкой покоилась матушкина куколка. Теплое, нагретое дерево соприкасалось с обнаженной кожей, изредка чуть царапая ее сколом, навсегда оставшимся после первого и единственного падения на твердую землю, но я этого не замечала – за столько лет попривыкла к куколке настолько, что считала ее частью себя. Мне не приходило в голову, что можно снять оберег. Разве станешь рубить палец только потому, что часто занозишь его?
У отдаляющегося, недостижимого, как детская мечта, синего горизонта показалась серебристая извилистая лента, окаймленная широкой зеленой вышивкой с вкраплением коричневых камней. Яга открыла глаза и прищурилась. Улыбка слетела с ее губ, как согнанная со стола кошка, – неохотно, но стремительно.
– Направь ступу к реке, – уверенно проговорила Яга и царственно махнула рукой в нужном направлении. – К правому берегу.
Ступа покачнулась, закрутилась на месте и едва не перевернулась, точно полное ведро воды, нерасторопно вытащенное из колодца. Тим налетел на меня сзади. Одной рукой он обхватил мою талию, а второй вцепился в высокий деревянный борт ступы, удерживая нас обоих от возможного падения. Затем выдохнул сквозь стиснутые зубы над моим ухом, послав по спине дрожь, никак не связанную с холодным ветром. Яга, каким-то чудом не сверзившаяся вниз со своего насеста, тихо выругалась – все так же царственно и с достоинством, а я, прикусив от неожиданности губу до крови, быстро извинилась и посильнее перехватила едва не выскочившую из рук метлу.
Широкий песчаный берег, покрытый зелеными лопухами и редкими колючими кустами, предварял небольшой лесок. Там, в расщелине расколотой надвое молнией сосны, мы и оставили ступу. Даже схоронить ее не попытались – лишь небрежно прикрыли сверху парой еловых ветвей, поднятых с земли.
– Не тронут наше добро, – сказала Яга, надевая на голову венец. Жемчужные нити ласково прокатились по ее скулам, подчеркивая их остроту и белизну. – Гостей не принято обижать. А мы здесь гости, к тому же званые.
Я облизнула губу. По языку прокатился солоноватый привкус крови, и огонь, бегущий по жилам, вскипел шипящей лавой. Кончики пальцев закололо, а в волосах наверняка уже замелькала пламенная ящерица. Яга этого не видела. Она, повернувшись ко мне спиной, уже вышагивала по тропе, ведущей к берегу. В проеме зеленых ветвей проглядывала синяя гладь реки, которую, точно парус, взрезал остроугольный венец Яги.
– Пойдем?
Я обернулась. Позади стоял Тим. Алая рубаха удивительно шла ему, плавно очерчивая широкие плечи. Стройный стан подпоясывал расшитый кушак. Грубые холщовые штаны, заправленные в кожаные сапоги, не прятали длинных и, как я помнила, сильных ног. Нас разделяло меньше шага, а потому мне пришлось запрокинуть голову, чтобы встретиться с Тимом взглядом. В детстве его пробовали дразнить за высокий рост, но быстро перестали: дрался Тим всегда будто насмерть, не жалея ни себя, ни обидчиков.
– Пойдем, – тихо согласилась я. – Только мешок возьмем.
Тим вытащил со дна ступы легковесный холщовый мешок, о содержимом которого я лишь догадывалась. Чуть повела носом, улавливая приглушенный аромат лесных трав и цветов. Тим закинул ношу себе на плечо, и я с легким трепетом вложила свою руку в его свободную ладонь. Он сплел наши пальцы и послал мне улыбку – короткую, согревающую, от которой в голове зашумело сильнее, чем от самой ядреной браги.
Трава под ногами незаметно сменилась рыжим песком, а деревья резко расступились. Перед нами раскинулась полноводная река. Заходящее солнце золотило ее воды, расчерчивало алыми стрелами спокойную гладь. На ряби плясали яркие блики, и я прикрыла глаза ладонью, а затем и вовсе отвела взгляд – к не разведенному еще костру, собранному из вязанок хвороста. Чуть поодаль от него высился вбитый в песок столб, который венчало старое колесо. На ступице, точно на сердцевине взрезанного яблока, тускло поблескивал белый череп лошади.
На берегу уже собралась толпа. Чаще в ней мелькали молодые лица: смущенные девушки с алыми, точно спелые яблоки, щечками краснели и хихикали над шутками безбородых, наигранно смелых парней. Но среди них попадались и те, на ком время навечно оставило свои метки. Старуха с седыми волосами и беззубым ртом замахала рукой на особо ретивого парнишку, вьющегося вокруг совсем молодой девчушки, и отогнала его прутиком, как пастух, охраняющий свою вотчину. Девчушка громко рассмеялась и стрельнула глазами в сторону убегающего жениха. Тот прижал к груди ладонь и подмигнул красавице. Старуха мрачно что-то буркнула и грозно потрясла прутиком в воздухе. Стайка девушек рядом весело прыснула. На них зашикала дородная баба с младенцем на руках.
Все они замолчали, стоило Яге шагнуть к неразведенному костру. Она смерила и столб, и череп лошади оценивающим взглядом, точно купец на рынке, и одобрительно хмыкнула. В повисшей на берегу тишине этот звук докатился до самого последнего зеваки. Вперед вышла та самая старуха с прутиком. Низко поклонилась и неразборчиво прошамкала:
– Доброго тебе здоровьица, хозяйка избушки! Рады мы тебе!
Яга чуть пожала плечами, но в ответ не склонилась к земле. Как стояла ровно, не шелохнувшись, с гордо расправленными плечами, так и осталась. Голос разве что стал чуть ниже, мягче.
– Так ведь сами и позвали. Как могла я не прийти?
– Отпразднуй с нами! Не побрезгуй, хозяюшка!
Яга резко повернула голову, всматриваясь в лица собравшейся толпы. Жемчужные нити у лица с глухим стуком ударились друг об друга. Те, кто стоял впереди, невольно сделали шаг назад, будто приметили оскалившегося хищника. От Яги разило опасностью, будто от забродившего кваса – хмелем. Любопытно только: всегда или лишь сейчас? Может быть, я уже так приноровилась, что и не замечала пугающей других сути костяной ведьмы?
Или же, шепнуло что-то внутри, я и сама такой всегда была и буду? Яблоко от яблоньки…
– Отпраздную, – неожиданно мягко ответила Яга. – И милостью своей одарю. Ну что, кто первым хочет узреть свое грядущее?