Кто-то толкнул в спину молодого паренька в дорогой расшитой рубахе, и он, покачнувшись, едва не рухнул к ногам Яги. На молодом лице, только-только тронутом щетиной, проступил ужас. Светлые глаза округлились, стали размером с плошку.
– Э, нет, соколик, – проговорила Яга и погрозила пареньку пальцем. В заходящем солнце ярко сверкнули драгоценные камни колец. Крупный рубин налился алым, точно выступившая капля крови. – Гадаю только девушкам да бабам.
Мужики понятливо отступили. Яга махнула рукой, подзывая к себе Тима. Тот пожал плечами, встретившись со мной взглядом, и спокойно поравнялся с Ягой. Та, не тратя времени на слова, раскрыла холщовый ворот и просунула туда узкую ладонь. Зная свою наставницу, я понимала, что оттуда могли показаться и обглоданные кости, и острые ножи, и даже ядовитые змеи. Не чуй я крепкого запаха трав, точно бы поставила на последнее.
Первой к Яге подошла та самая девчушка, от которой старуха отгоняла жениха. Молодая красавица склонилась в поясном поклоне и замерла. Я стояла достаточно близко, чтобы разглядеть, как трепещут от волнения ее длинные черные ресницы, как часто вздымается грудь под нарядным сарафаном.
– Посмотрим, что приготовили для тебя Доля и Недоля…
Яга не глядя вытащила из мешка руку с зажатым в ней цветочным венком – символом девичьей чести и женского счастья. На нежном, скромном уборе, в котором сиреневые цветы мягко переплетались с белыми, скрестились чужие взгляды – любопытные, беспокойные, предвкушающие. Девчушка, не смея подняться, замерла. На ее макушку медленно лег венок с вереском и первоцветом.
– К разлуке, к одиночеству, – от одного к другому тихим шелестом прокатился тяжелый, как булыжник за пазухой, приговор. – Не выйдет в эту зиму замуж.
Девчушка разочарованно выдохнула и разогнулась. На ее черных, как смоль, ресницах заблестели слезы и мокрыми тропками скатились по щекам.
– Благодарю, – тихо выдохнула она и стремглав бросилась в толпу.
Лишь на одном лице промелькнула улыбка – той самой старухи. Она пошамкала ртом и с достоинством, приходящим разве что с возрастом, качнула головой. Седые волосы на миг показались из-под цветастого платка.
– Вот и ладненько, – донес до меня ветер ее слова. – Рано ей еще…
Чужая неудача не отбила у девиц желания разведать про свою судьбу. Одна за другой они подходили к Яге, склонялись в поклоне и ждали, пока она одарит их венком, случайно вытащенным из холщового мешка. Красные ягоды калины, сулящие здоровье и богатство, вызывали радостное оживление; листья тысячелетника, предвестника любовной битвы, – улюлюканье; цветы яблонь и вишни – тихие поздравления с грядущим пополнением. Васильки, хмель, ромашки, бессмертник, мальва – каждый венок находил свою хозяйку. Одаренная Ягой благодарила ту за гадание и отходила в сторонку, к парням, где рекой лились и разговоры, и ягодная медовуха. Солнце уже медленно опустилось за горизонт, а вязанки хвороста с яростным шипением занялись алым пламенем, когда последняя девица отошла от Яги, гордо поправляя на макушке цветочный убор. Яга впервые за этот вечер обернулась и посмотрела на меня:
– Ну а сама? Станешь гадать?
Я задумчиво перекатилась с пятки на носок и обратно. Хотелось ли мне получить весточку из грядущего? Узнать, к чему готовиться, чего ждать? Сомнение камнем сдавило грудь. За ногу будто что-то дернуло, потащило вниз, и я резко пнула песок рядом с собой. Тот взметнулся рыжей струей, одарив стоящего чуть впереди Тима сыпучими брызгами.
Я моргнула. Почудилось. Никто за подол меня не теребил.
– Так станешь или нет?
Я мельком взглянула на Тима. Мороки, которые приходили ко мне днем и ночью, показывали то, что было надобно им самим, – какой-то град, темную воду да женскую фигуру на холме. И ничего, совершенно ничего не хотели поведать о том, из-за чего томилось мое сердечко.
– Стану! – горячо ответила я и склонилась в поклоне. – А вот и стану!
Взгляд мой уперся в сапожки Яги, а до ушей донеслось ее насмешливое фырканье.
– Спину в поклоне не гни, ни к чему оно. Лучше руку в мешок запусти.
Я выпрямилась и с недоумением поглядела на Ягу. В сгустившейся после захода солнца тьме ее тяжелое платье сливалось с мрачными красками ночи. Она словно сама была частью и природы, шумевшей вокруг нас, и того неумолимого времени, разделенного на свет и тень. Лишь серебряный воротник, словно ошейник, удерживал ее на месте и не позволял слиться с окружающим миром, раствориться в нем, как истаявший дымок.
Язык прилип к нёбу, но я все равно тихо выдохнула:
– Самой венок вытащить?
– Самой-самой. Не доверяй никому делать выбор за тебя. – Она помолчала и тихо добавила: – Даже мне, девонька. Грядущее – оно только твое.
От ее слов все суматошные мысли вымелись из головы, как мусор из избы. Меня обступила звенящая пустота. Чужие разговоры, смех, шутки, треск костра, шелест воды – все это будто отступило, смазалось в один негромкий, неразборчивый рокот. Фигуры людей, взвивающееся ввысь пламя, зеленое море сосен потемнели, стали неразборчивой цветной кляксой. Все, что я видела перед собой, – приоткрытый ворот холщового мешка. Он манил меня, как чистый источник с водой в жаркий день, и пугал, как неизведанный темный лес ночью. Я втянула носом холодный запах воды, смешанный с едва уловимым ароматом трав – теплым, горьковато-сладким, – и с отчаянием прыгающего в омут смельчака засунула руку в мешок. Глаза держала широко раскрытыми, взгляд не отводила в сторону. Крепче других мне запомнился урок у колодца с тенями: что бы ни случилось – не отворачивайся.
Сердце пропустило удар, когда пальцы зацепили что-то мягкое, шелковистое, чуть ветвистое. Миг, и из мешка показался зеленовато-желтый венок, самый пышный из всех, что сегодня доставали. Меня окутало терпкой горечью с сухими дымными оттенками – запахом цветущей полыни. Ее невзрачные желтые цветы, рассыпанные по венку, словно мелкие бусинки, казались утешающей горстью мелочи в пустом холодном кошеле.
– Полынь, – спокойно проговорила Яга, но ее алые губы дрогнули в легкой улыбке. – Ну, ты только не сгинь.
Я растерянно покрутила венок в руках. Пальцы прошлись по вытянутым серебристым листьям, задели пушисто-нежные цветы. На языке прокатился привкус разочарования.
– К чему это?
Яга ничего не ответила, лишь склонила голову набок и задумчиво постучала указательным пальцем по подбородку.
– Время покажет, девонька.
Яга стояла так близко ко мне, что ее плечо касалось моего. Я слышала скрип песка под ее сапожками, когда она переступала с ноги на ногу. Видела игру тени и света на бледном отрешенном лице. И все же, несмотря на казавшуюся близость, Яга была дальше, чем луна и звезды, выглянувшие на темном куполе неба. Одиночество, накатившее на меня холодной волной, заставило ссутулиться и сложить руки на груди. Венок так и остался зажатым в ладони.
У костра кто-то затеял игру в горелки, и теперь холостые парни и незамужние девицы выстраивались парами в длинный ряд. На молодых улыбающихся лицах расплавленной рыжей медью играли оранжевые отблески огромного костра. Его пламя поднялось так высоко, что уже облизывало колесо с черепом лошади на нем. Пустые глазницы вспыхивали алыми зарницами.
– Ты знаешь, что оно покажет? – спросила я. – Время-то.
– Да ты и сама знаешь, – ответила Яга и, прежде чем я успела вставить хоть словечко, положила мне руку на спину и мягко подтолкнула в сторону вереницы пар. – Но тот час еще не пробил. А до тех пор лови этот миг. Лето так скоротечно…
Я водрузила на макушку венок из полыни, а затем сделала шаг, другой и хотела было остановиться, но кто-то ухватил меня за запястье – крепко, твердо и очень знакомо. Я скорее почувствовала Тима, чем увидела его. Оборачиваться не было нужды. Сердце узнавало его быстрее глаз.
– Поговоришь со мной?
В темных глазах с рыжими крапинками притаилась улыбка, но в негромких словах звучала едва уловимая просьба. В обычно уверенных движениях проглядывала непривычная робость. На тонких губах виднелись мелкие красные впадинки, как если бы Тим кусал губы от волнения. Рыжие волосы вихрились на макушке, и он бездумно провел по ним растопыренной ладонью. Длинные жесткие пряди медными кольцами обвили его длинные пальцы.
Желание прикоснуться к волосам Тима, а затем дотронуться до его лица и разгладить неглубокую морщинку между бровями стало непереносимым, почти болезненным. Мне пришлось судорожно сглотнуть, чтобы хоть немного унять сушь в горле.
– С тобой и гореть нестрашно, – смущенно рассмеялась я и быстро добавила, скрывая неловкость, спеленавшую меня, как младенца: – Скорее, они уже жребий тянут!
Не разнимая рук, мы стремглав бросились к веренице пар и встали в ряд последними. Горельцем был выбран самый молодой парень в ярко-синей рубахе – светлый, безбородый, с ямочками на щеках. Он досадливо цокнул языком, когда жребий водить выпал именно ему, и проводил долгим взглядом черноволосую кареглазую красавицу, вставшую в пару с другим.
По широкому берегу, освещенному лишь серебром выкатившейся на небо луны и ярким пламенем костра, сначала тихо, а затем все громче и громче, с каждым словом набирая высоту, будто птица в полете, понеслись слова старой считалочки, проговариваемой чуть нараспев:
– Гори, гори ясно,
Чтобы не погасло.
Стой подоле,
Гляди на поле,
Едут там трубачи
Да едят калачи.
Погляди на небо:
Звезды горят,
Журавли кричат:
«Гу, гу, убегу!»
Раз-два, не воронь,
А беги, как огонь!
Мы с Тимом сорвались с места и понеслись вдоль колонны. В нескольких шагах от горельщика, в месте, обозначенном брошенной наспех палкой, я, помня правила игры, отпустила руку друга. Пальцы зачерпнули пустоту, и на душе на миг стало холодно, как если бы с реки подул стылый мокрый ветер. Почти тут же это чувство исчезло, оставив после себя лишь россыпь мурашек на спине.
Горельщик бегал быстро, ноги у него были не менее длинными, чем у Тима. Мне пришлось заработать локтями, ускоряясь. Из-под ног разлетался рыжий песок, сердце в груди застучало, будто рвалось на свободу из клетки. Воздух вырывался из распахнутого рта вместе с тяжелым, хриплым дыханием. По спине упруго забила толстая коса, и я торопливо перебросила ее на плечо, чтобы ушлый горельщик, дышащий мне в затылок, не додумался ухватить за нее.