– Красавица, дай руку!
Я отдернула ладонь от приветливого незнакомца, как от огня, и заработала локтями, пробивая себе дорогу. Кто-то охнул, кто-то выругался мне вслед. Бежать, бежать, бежать! Туда, где гомон мыслей смоет, будто грязь с одежды, природное умиротворение. Обнаженные ноги утопали в сыпучем песке, мелькали в прорезях подобранного сарафана так быстро, что голова бы закружилась, смотри я вниз. Но мой взгляд был прикован к верхушкам деревьев, посеребренным луной. Ее молочный бок то и дело надкусывала сизая туча, от чего по всей округе расползались рваные тени.
Лес встретил темнотой и тихим рокотом ночи. В особую, едва слышную мелодию, точно нитки в общий узор, вплетались уханье совы, шорох вспрыгнувшей на ветку белки, шепот листьев на ветру, едва слышный скрип деревьев и шелест моих шагов.
Извилистая тропинка убегала далеко вперед, ее конец притаился где-то за мощными лапами склонившихся к земле изумрудных елей. Идти по дороге или свернуть с нее? Где может скрываться папоротник, за которым меня отправила Яга?
Позади треснула сухая ветка. Я не обернулась даже тогда, когда Тим обхватил сзади за талию и потянул к себе. Меня обвило кольцо родных, хорошо знакомых рук, пахнуло пряным ароматом аира. Спина уперлась в крепкую мужскую грудь. Я ощутила жар кожи Тима даже сквозь разделяющую нас одежду. В шепоте, коснувшемся мочки моего уха, сквозило что-то лихорадочное, отчаянное. В нем было слишком мало любовного томления, но таилось нечто совсем иное… Именно так молят о спасении, так взывают к божеству.
– Ты не знаешь, что на самом деле значишь для меня, – каждое слово затаенной лаской прокатывалось по шее сзади и бусинками дрожи отзывалось во всем теле. – Все внутри меня, вся моя природа жаждет только одного…
Напряжение, разлившееся от макушки до щиколоток, вспыхнуло, растеклось по жилам огнем, превращаясь в опьяняющее разум ликование. Тим чувствует то же, что и я! Что-то его отталкивает, пугает, но сердце отдано мне.
В памяти короткими вспышками пронеслись все те воспоминания, что связывали нас: первый неловкий разговор, последовавшие за этим частые случайные встречи, дружба, медленно распустившаяся, как цветок, из смелых взглядов и робких улыбок… Вся моя жизнь несла на себе отпечаток знакомства с Тимом, словно оно оказалось судьбоносным перстом, указавшим мне дорогу.
Дыхание перехватило, и я с трудом спросила:
– Чего ты жаждешь?
Он рвано выдохнул. Костяшки его пальцев нежно пробежали по моей скуле и спустились по шее, остановившись у ворота рубахи.
– Принадлежать тебе полностью и без остатка. Завладеть твоими мыслями так же, как ты моими. Обрести над тобой хоть часть той власти, что ты давно имеешь надо мной…
Это могло прозвучать нагло, даже жестко, если бы не затаенная боль в его голосе, будто Тим рассуждал о несбыточной мечте. Если бы не осторожное прикосновение, точно он боялся спугнуть меня. Если бы его шепот не перестал опалять мочку уха, а переместился намного выше – к макушке, к которой он мягко прислонился подбородком. Объятие из жаркого и обжигающего стало теплым, согревающим. Я втянула носом воздух, успокаиваясь, унимая разошедшееся не на шутку сердце. В миг, когда уже хотела обернуться и поцеловать Тима, вдалеке промелькнуло что-то сиреневое – мелкое, как жемчужина, но яркое, будто зарево.
И тотчас все, что было во мне, отозвалось, натянулось, как струна. Мне казалось, что кто-то потянул за железную цепочку, обмотавшую мою грудь, и потащил вперед. Да с такой силой, с которой не поспоришь – перемелет в труху любое сопротивление.
– Там… – глухо пробормотала я, сощурившись. – Там что-то есть…
Руки Тима соскользнули с моей талии, освобождая меня. С его губ сорвался хриплый вздох, но друг не попытался удержать меня. А я уже неслась вперед, не разбирая дороги. Ноги скользили по шелковистой траве, в босые пятки впивались мелкие камни, в лицо летели ветви, которые я едва успевала раздвигать перед собой. Лесная чаща расступалась передо мной, как простой люд перед княгиней, а я ныряла в зеленый хвойный омут все глубже и глубже. Колдовской цветок мельтешил перед глазами, как блуждающие огоньки на топи, играл со мной, зазывал все дальше. Каждый раз, когда оказывался так близко, что казалось – руку протяни, исчезал, чтобы спустя миг возникнуть где-то немного дальше.
Пальцы в очередной раз захватили пустоту, и я тихо выругалась себе под нос. Запал так сильно затуманил разум, что я плохо соображала. Или дело было не в запале, а в том колдовском тумане, заполонившем голову, стоило мне увидеть сиреневую зарницу?
– Яга сказала про плату. Без нее цветок не дастся в руки.
Я вздрогнула, впервые за время этой бесконечной лесной гонки вспомнив о Тиме. Мысли перестали скакать, точно сороки с ветки на ветку. В установившейся внутри меня тишине – чистой, звенящей, как холодный ручей, – решение пришло легко и быстро. И как я прежде до этого не додумалась?
Не глядя на Тима, я повернулась к нему и, прежде чем он успел возразить, скользнула рукой ему на пояс. Друг замер, будто боялся шелохнуться. Я подняла голову. Немигающий взгляд темных глаз прошелся по мне сверху донизу и обратно. Тим кончиком языка коснулся уголка своих губ, а затем потянулся ко мне, но я отклонилась. Пальцы схватили нож, который друг спрятал за рубахой. В ночи лезвие блеснуло начищенным серебром, и я отошла, рассматривая его в робком лунном свете. Краем глаза приметила, как на лице Тима разлилось, точно опрокинутая крынка с молоком, разочарование. С языка уже рвались извинения, но папоротник, игриво выглядывающий из-под зеленого куста, снова исчез.
Времени оставалось все меньше. В темном небе неловкими стежками робкой мастерицы протянулись первые рассветные лучи. Сколько же мы бродим по лесу, если луну скоро сменит солнце?
Острое лезвие вспороло тонкую кожу на запястье. Я охнула от боли, но кровь не остановила. Наоборот, выставила руку вперед, позволив тяжелым алым каплям упасть на зеленую землю и расползтись по листьям красными кляксами. Мерцание папоротника стало ближе, будто цветок, как приманенный кровью хищник на мягких лапах, подкрадывался поближе.
– Ну же… – напряженно позвала я, не сводя взгляда с приближающейся сиреневой точки. – Иди ко мне, дружок…
Ветер в кронах завыл, а затем рассыпался мелодичным перезвоном серебряных колокольчиков. В лицо мне бросило несколько мелких травинок и деревянных щепок. Одна из них оцарапала щеку, но я не сдвинулась с места. Лишь опустилась на корточки и протянула раскрытую ладонь. За спиной, затаив дыхание, стоял Тим. Его молчаливое присутствие наполняло меня силой, заставляя кровь быстрее бежать по жилам. Нить, связывающая нас, натянулась и стала крепче. Миг, который мы вот-вот разделим, станет особенным.
Тим не просто оставался рядом. Он смотрел прямо на меня, не отворачивался. Я ощущала его цепкий взгляд затылком, и дыхание чуть сбивалось от того чувства, которое он во мне вызывал.
Я впервые прибегла к ворожбе на крови при Тиме. Оголила свою суть, показалась как есть, без прикрас.
Крошечная сиреневая ящерка коснулась кончиков моих пальцев и запрыгнула на ладонь. Невесомая, сотканная из воздуха и ветра, она высунула язычок и принялась слизывать алые капли с кожи. Невесомые прикосновения не вызывали ни боли, ни щекотки – лишь странное возбуждение в груди, сродни беспокойству. Колдовское создание, у которого каждая чешуйка переливалась всеми оттенками сирени – от нежно-розовых до насыщенно-фиолетовых, чихнуло и, как сытый комар, отвалилось от раны на запястье. Я моргнула, и вот на моей ладони вместо ящерицы уже покоился бутон цветка – крупного, размером с водяную лилию. Лепестки гладкие, продолговатые, с легким изгибом. Сердцевина переливается всеми цветами радуги, будто драгоценные самоцветы на солнечном свету.
– Ты нашла его, – тихо проговорил Тим. Он подошел так бесшумно, что я вздрогнула от звука его голоса. – Ты отыскала папоротник.
«Не только его», – хотела сказать я, но не стала. Вместо этого обернула цветок тряпицей и убрала в лукошко. После этого распрямилась и повернулась к Тиму. Недосказанность, повисшая между нами, резала лучше одолженного ножа.
– Тим…
Его указательный палец мягко прислонился к моим губам. Я широко распахнула глаза от изумления.
– Успеется, – хрипло пообещал он. – А сейчас надобно возвращаться. Солнце встает.
Я запрокинула голову, всматриваясь в рассветное небо. Ночь и правда подходила к концу. Ее зябкая прохлада уступала место легкой свежести с вкраплением теплоты, предвещающей жаркий день. Темноту, точно клинки, рассекали золотистые лучи. Тени, прежде оплетающие все вокруг, змеями расползались по стволам, покрытым мхом.
– Солнце встает, – со скрытой тоской повторила я. Что-то внутри подсказывало: я буду скучать по этой ночи, полной обещания и предвкушения. – Пора.
Лес расступался, пропуская нас. Возможно, причиной тому был волшебный цветок в лукошке, а может, еще не затянувшаяся, кровоточащая рана на руке. Я почти не ощущала боли, но не стала спорить, когда Тим оторвал лоскут от своей рубахи и осторожно перевязал мое запястье.
На берегу костер давно потух. Людей вокруг него тоже не было. Лишь белый лошадиный череп одиноко поблескивал на черной, выжженной огнем земле. Рядом валялись вырванный столб и сломанное старое колесо. На последнем, подперев подбородок кулачками, сидела сонная, уставшая Яга. Ей достаточно было бросить один быстрый взгляд на лукошко на моем локте, чтобы все понять.
На ее губах проступила довольная улыбка.
– Вот и хорошо, – проговорила она с облегчением. – Вот и хорошо все, что хорошо кончается.
Мне бы тоже улыбнуться, но на душе скребли кошки – уличные, наглые, хищные. С каждым мигом все яснее, все отчетливее во мне разрасталось предчувствие: это еще не конец. Цветочки я сорвала, но ягодки ждут впереди.
Глава 16
Весь день я проспала как убитая. Во сне ко мне опять наведывались тени, тянули к сердцу когтистые лапы, скалили звериные пасти. К этому я была уже привычна, поэтому даже бы не запомнила сновидение, если бы не… женская фигурка, вышедшая из черного тумана. Ее лицо скрывал глубокий капюшон тяжелого плаща, объятого огнем. Незнакомка шагнула ко мне из пахнущей хвоей и чертополохом темноты, и за ней, точно за дорожкой пламени, на земле протянулась черная выжженная полоса. Я невольно отшатнулась, точно напуганная лань. Хотела бежать, но остановилась как вкопанная. Со всех сторон меня обступила мелодия – почти позабытая за давностью лет, стертая из памяти из-за той боли, что несли с собой воспоминания о ней.