Где-то в ветвях беззаботно поют птицы. Ветерок, пасущийся у яблони, вскидывает голову. Целое мгновение он всматривается в меня, будто узнавая, а затем негромко пофыркивает. Я нежно касаюсь пушистого носа, и ноздри коня чуть раздуваются. Он нетерпеливо бьет ногой, а затем трясет гривой. Я оставляю его в покое и возвращаюсь к тебе. Ведь именно затем вырвался ненадолго из оков бренного тела. До боли хотел взглянуть на тебя снова.
– Я принимаю твой дар, – шепчешь ты, убирая ладони от лица. Твои глаза покраснели от слез, мокрые дорожки на щеках сверкают в лучах солнца. – Не понимаю, как ни силюсь, матушка, но принимаю. Знаю, ты искала мне лучшей доли. Отняв у меня выбор, не желала зла…
Ты снова плачешь, а мне не остается ничего иного, как просто смотреть и ждать. Твоя безграничная любовь к матери, прежде превозносившая ее до небес, чуть потускнела. Обида не отобрала сердечную привязанность, но заставила смотреть на мир трезвее. Теперь ты знаешь, что твоя матушка была не только ведьмой, но и человеком. А значит, как и все, в чем-то заблуждалась. Ее ошибки, точно разложенные грабли, ударили тебя по лбу, оставив после себя болезненные шишки.
– Я люблю тебя, – шепчешь ты и, вытерев глаза, кладешь на поросший травой холмик деревянную куколку, пробывшую мне пристанищем совсем недолго. – И благодарю за все, что ты сделала ради меня.
Ты медленно встаешь с коленей. Одно из яблок, сорвавшись с ветвей, приземляется на твою макушку, и ты громко охаешь. Трешь ушибленное место, внимательно оглядываешь упавший плод и, подумав, наклоняешься, чтобы поднять его. С ним в руках подходишь к Ветерку и с трепетом прячешь матушкин гостинец в мешок. На твоих губах мелькает улыбка и тут же пропадает, стоит за спиной раздаться волчьему порыкиванию.
Ты резко оборачиваешься, юбка сарафана взметается, оголяя босые ноги. Перед тобой, угрюмо склонив косматую голову в поклоне, стоит человек в зверином обличье.
– Княжич? – прозорливо спрашиваешь ты и хмуришься. – Зачем пришел?
Волк снова рыкает, но ты его не понимаешь. Не знаешь, что он выполнил наказ Яги – помог любимому младшему сыну князя достать жар-птицу. Теперь нетерпеливый княжич жаждет стрясти с тебя должок. Не так важно, что обещание дала Яга. Вас с ней связывает общая ворожба, нить которой тянется еще с твоей матушки. И раз Яге и дела нет до княжича, то он в своем праве требовать расплаты с тебя.
– В лес беги, – советуешь ты, еще не зная, какими узами скреплена с неуступчивым княжичем. – В избушку. Я тебе в колдовстве не помощница.
Волк скалит зубы, но не трогает тебя, когда ты проходишь мимо. Постояв немного под яблоней, упрямо трусит за тобой следом. А ты, покачиваясь на спине у Ветерка, направляешься в Китеж-град – к княжичу Алеше, обещавшему хлеб и кров. Больше идти тебе некуда, и ты уверенно несешься к городу на воде, над которым уже сгустились темные тучи надвигающейся беды.
Я любуюсь тобой еще немного, а затем ласковым касанием ветра целую твои теплые губы и растворяюсь в тебе, сливаясь с ударами твоего сердца.
Как бы ты ни тосковала по мне, но теперь я ближе, чем когда бы то ни было. Я полностью и всецело твой.
Навечно.
Яга врывается в избушку, точно ополоумевшая лиса в курятник. Хлопает дверью, громко топает, переругивается с костяными стенами. Кощей переглядывается с высунувшимся из-за печки домовым, и последний торопливо прячется за еще теплый угол. Кощей тяжело вздыхает, отодвигает в сторону недопитый чай и готовится к буре.
– Жива Василиса-то? – с затаенным страхом спрашивает он, будто невзначай. А у самого сердце кровью обливается. – Иль сгубили мы девчонку?
– Жива, – не скрывая облегчения, отвечает Яга. – Выкарабкалась девонька, смогла свою силушку обуздать.
Кощей широко улыбается. У него на щеках появляются ямочки, делающие его еще моложе, чем он выглядит. По трапезной летит мелодичный звон браслетов, когда Кощей радостно запускает в светлую гриву волос растопыренную пятерню.
– Не только свою ведь, но и водяным щедро подаренную.
Яга мрачнеет, улыбка на ее губах медленно гаснет, точно солнце в надвигающейся ночи.
– Водяной всегда скупостью славился. Коли что-то дает, то не просто так. Никак должок вернул Красну Солнышку.
Кощей внимательно смотрит на Ягу. Внутреннее чутье уже подсказывает: быть беде. Что-то его душенька уже решила, что-то весьма опасное и, пожалуй, болезненное.
– Ну а нам-то что с того? – с нарочитой беззаботностью говорит Кощей, искоса поглядывая на Ягу. – С нас как с гуся вода, верно?
Ведьма молчит так долго, что не выдерживает даже пугливый домовой. Его любопытный нос чуть высовывается из-за угла печки и принюхивается. Беда – она ведь по-особому пахнет.
– Подумала я тут… – Яга садится на лавку напротив Кощея и, положив локти на скатерть-самобранку, наклоняется вперед, но в глаза друга не смотрит. – Устала я быть ополовиненной…
Кощей замирает. На его губах намертво застывает улыбка – глупая, неестественная. В зеленых глазах мелькает понимание. Домовой торопливо ныряет за угол печки и горестно кряхтит уже оттуда.
Ворон, заглянувший в окно, ловит последние слова хозяйки и с испуганным карканьем исчезает в глубине двора.
– Душа моя, – с щемящей нежностью говорит Кощей, обхватывая ладонь Яги своею, – ты же знаешь, я на все готов ради тебя.
Яга кивает, на ее лицо набегает тень. Она осторожно убирает руку и принимается пальцами обводить замысловатые узоры вышивки скатерти.
– Не думала я, что к этому все придет, но…
– Тш-ш-ш…
Кощей, подавшись вперед, прикладывает палец к губам Яги. Смятение внутри него уже улеглось, оставив после себя лишь легкую тоску по несбыточному.
Какое-то время они молчат, боясь обронить лишнее, сделать друг другу только больнее. Запах скорой беды смешивается с горьким ароматом грядущей разлуки и разносится по избушке. Яга низко опускает голову, чтобы Кощей не заметил, как по ее щеке катятся слезинки.
– Не боишься? – спрашивает он, нарушая тишину.
– Боюсь, – легко признается Яга, незаметно утирая щеку рукавом. – Но теперь, коли накличу я горе на Китеж-град, Василиса вмешается. Ведьма она молодая, но сильная. Ей и упрямства, и воли хватит, чтобы меня охолонить. Стержень в ней крепкий, ни в чем она мне не уступает.
– А коли ты совсем потеряешь голову, душа моя? Сгоришь в мести, как головешка в костре?
Яга грустно усмехается. В ее льдистых глазах отражаются картины возможного грядущего. И где-то на самом дне уже поднимается волна, движущаяся на Китеж-град.
– И тогда Василиса меня остановит. Дорого выйдет нам обеим, но…
Кощей молчит, догадываясь о том, что утаила Яга. Та готова поплатиться головой, лишь бы снова стать цельной: ощутить все многообразие чувств, насладиться в полной мере яркими красками скоротечной жизни. Они неизменно тускнеют, стоит отсечь большой кусок себя. А Яга тогда рубанула ой как много…
– Может, того и хотел Красно Солнышко, – задумчиво слетает с губ Яги. – Прилип он ведь к девоньке, как банный лист. Даже силу ей пожаловал, пусть и обманным путем. Глядишь, он ведает побольше моего?
– Ему-то что до Китеж-града?
Яга пожимает плечами, а Кощей берется за покоящийся на широкой груди деревянный оберег. Ох и сложно было удержаться и не рассказать Василисе у колодца правду, но он тогда крепко прикусил язык. Так и не поняла молодая ведьма, с кем все это время жила под одной крышей…
– Я так давно отсекла от себя все желания, – печально говорит Яга, – что и позабыла, каково оно, когда тебе чего-то хочется. Мне тогда казалось, что лучше ничего не чувствовать, чем пылать жаждой мести. Помнишь ведь, как все начиналось?
Кощей кивает. Ему ли не знать этого? Но Яга продолжает, будто больше для себя, чем для него:
– Ох и люто ненавидела я князя Китеж-града! Пусть грешно это – ополчиться против родного отца, но ведь и он отрекся от меня! Матушку мою сгубил пустым обещанием жениться, а затем и вовсе прогнал ее, от него понесшую, из терема.
В глазах Яги проносятся воспоминания – колючие, как снежная вьюга. Кощей терпеливо ждет, когда они схлынут, вернув их хозяйку в настоящее.
– Меня девчонкой в лес снесли, волкам на корм. Да только чудом я набрела на избушку, и матушка Василисы приютила меня. Стала мне родной кровиночкой, дар мой раскрыла…
– Подсказала, как от беды схорониться, – поддакивает Кощей. – Сама оберег тебе в руки сунула.
Его пальцы сжимают деревянную фигурку до побелевших костяшек.
– Верно, – снова тихо соглашается Яга. Она мрачно теребит сережку в мочке уха. – Вытащила она из меня все то, что спать мне не давало, – да только вместе с местью и все желание высосало…
Кощей молчит, ждет развязки рассказа, который и так знает, но, в конце концов, понимает: его не последует. Яга тянет время, насаживая моменты, точно бусинки на нитку вечности. Боязно ей сделать то, о чем томится сердце. Тогда Кощей хлопает ладонью по скатерти так, что на ней высоко подскакивает самовар.
– Ну хватит, – решительно говорит Кощей и встает с лавки. – Посидели на дорожку, и будет.
Яга поднимается вслед за ним. Она непривычно тиха, точно летняя ночь. На дне светлых глаз суетливыми птицами мельтешат сомнения.
– Прости, что все так, – устало роняет она и невпопад спрашивает: – Имя-то, выбранное для тебя, нравилось?
Кощей усмехается и тихо заверяет:
– Лучшее из всех, которые я желал.
Яга медленно подходит ближе. Рука, в которой зажат окровавленный нож, подрагивает. Кощей делает шаг вперед, сокращая разделяющее их расстояние. Теперь они стоят друг к другу вплотную. Их взгляды встречаются.
– Спасибо, – с благодарностью и тоской шепчет Яга и тянется к Кощею, – ты был мне верным другом.
Она одаривает его поцелуем – мягким, нежным, почти целомудренным. Губы лишь слегка касаются его уст, а в миг, когда их дыхание смешивается, становится одним на двоих, в грудь Кощея с размаха входит лезвие ножа. Боль пронзает все тело, в глазах резко темнеет. Последнее, что он видит, – подернутые пеленой слез глаза Яги, зеркало его души.