— Откуда тебе знать, что жена твоя по лесам плутала да замуж вышла? Ведь она сбежала от тебя? И почему ты решил, что мой отец сюда придет? Он не знает, где я нахожусь, я ему не говорил.
— Порой я вижу то, что для меня незримо. Порой вижу и то, что еще лишь грядет. Это дар Стерегущего. Он щедр и тебя одарит. Будешь силен и здоров, проживешь долго. И вся сокровищница будет твоя! Пока наследнику секрет не передашь, как надоест на этом свете.
— Ну и скажи, зачем тебе сокровища, если ты живешь в старой хибаре и у тебя даже мебели нормальной нет? Кому нужна такая жизнь? — усмехнулся Борис. — Это ж глупо — сидеть на золоте и ничего не тратить!
— Это ты говоришь, пока Стерегущего не узнал. Пора тебе ему поклониться. — Ответ старика прозвучал туманно и встревожил Бориса: о каком еще Стерегущем он все время лопочет? Звучит как-то нехорошо.
— Ну и где он, Стерегущий твой?
— Он в потустороннем мире, но ты можешь его позвать. Возьми мясо в руки, опусти в воду, но не отпускай. И жди.
Борис брезгливо покосился на коричневатый заветренный кусок, по которому ползали полчища мух.
— А сом мне руку не откусит, случайно? — спросил он с опаской.
— Давай, делай, что говорю, — поторопил его старик. — Шибко разговорчив!
Борис пожал плечами и решил, что лучше не спорить. Надо побыстрее сделать все, о чем просит выживший из ума дед, и тогда, может быть, он освободит его друзей. А уж драпать они отсюда будут со скоростью света!
Мясо было тяжелое. Стоя на четвереньках, Борис погрузил его в воду, разогнав зеленую пузырчатую пленку. Интересно, долго ему стоять в такой позе? Не очень-то удобно. Шли минуты, но водная гладь оставалась неподвижной. Старик молчал, вперив взгляд в то место, где рука Бориса исчезала в воде, и как будто дрожал. Неужели боится? Чего? Не мог же он изобразить страх, да и зачем?
Изумрудная пленка закачалась и подернулась рябью: то ли ветер усилился, то ли что-то большое двигалось под водой. Вдали, возле ивовых зарослей, послышался всплеск, следом — еще один, уже ближе. И вот уже весь омут взволновался, волны буграми покатили от центра к берегам, хлынули на траву. Брюки у Бориса намокли. Он хотел отшатнуться, но старик злобно зашипел:
— Стой, как стоишь! Глянь, идет уже. Разозлится и целиком заглотит.
Угроза прозвучала убедительно. Борис вдруг почувствовал себя наживкой, червяком, болтающимся на крючке, вокруг которого кружат голодные зубастые рыбы. Что-то холодное коснулось тыльной стороны руки. Кусок мяса, казалось, ожил, вырвался из крепко сжатых пальцев. Борис в ужасе выдернул руку, едва удержавшись, чтоб не рухнуть в воду. Оттуда на него кто-то смотрел — невидимый, но ощутимый, как и таинственный невидимка в избушке.
— Поклонись ему! — ударил в ухо жаркий шепот старика. — Поклонись ему! Поклонись ему! Поклонись ему! — Одинаковые фразы сыпались из него непрерывно, будто программа в его мозгу дала сбой, «зависла».
Вдруг Борис увидел в мутной воде странную картину. Будто перед ним появилась дорога, уходящая в глубину, а на дороге — фигура матери в зеленом платье. Длинные темные волосы качаются в такт ходьбе, завитки подпрыгивают между лопаток. Она уходит все дальше от него, не оглядываясь, а ему так хочется увидеть ее лицо и улыбку!
— Мама! — закричал Борис отчаянно. — Мама! Мама, вернись!
Его грубо дернули за воротник, и, потеряв равновесие, Борис упал на траву. Перекошенное от ярости лицо старика склонилось над ним. Из темной щели между искривленными губами вырвалось злое шипение:
— Ш-ш-ш!!! Тиш-ш-ше, прогневаеш-ш-шь…
Дары светлой богини
«Тайный шорох лесной
Пробуждает мой страх.
Кто-то сильный и злой,
Видно, замер в кустах.
Мчусь, не чувствуя ног,
Всем дыханьем моля:
„Заступись, светлый Бог,
Защити, Мать-Земля…“»
Лада бежала по лесу так быстро и, что самое удивительное, легко, будто всю жизнь занималась подготовкой к этому забегу, делая длинные скачки с изяществом и прыткостью лани, чего от себя совершенно не ожидала. Она не могла сказать, как долго длилась гонка, — ей казалось, целую вечность. Ловко перепрыгивая через коряги и пни, поваленные деревья и овраги, она вовремя взмывала ввысь перед очередным препятствием так высоко, что даже начала подозревать, не появились ли чудесным образом у нее крылья за спиной? «Адреналин бурлит в крови после перенесенного шока — вот откуда такие невиданные способности», — пришло ей в голову. И все же силы кончились, причем внезапно, и она, как заводная игрушка, истратившая завод, резко замедлила ход, ткнулась коленями в мягкую, покрытую хвойной подстилкой землю и повалилась на бок, жадно хватая ртом воздух.
Соленые капли смочили губы. Что это — слезы или пот? Или все вместе? Лучше бы это была вода. За один лишь глоток она, не раздумывая, отдала бы сейчас несколько лет жизни. Да и вообще, ценность собственной жизни как-то сильно упала в ее глазах после убийства Федора. Странно, если учесть, что в прошлом общались они редко. Между ними никогда не было обмена многозначительными взглядами и туманными намеками, ничего такого, что могло бы привести в будущем к сближению. Никогда не было — до сегодняшнего утра. Но сегодня Лада почувствовала, что он мог бы стать ее любимым… Вспомнилось, как Федор под дулом ружья бросился на схватившего ее мужчину. Знал ведь, что силы не равны. Наверное, не верил, что сможет ее спасти, просто не мог поступить иначе. Не мог смотреть, как на ней рвут платье… Неожиданный смешок вырвался из ее горла: она вспомнила сказанную им фразу, когда круглые консервные банки с тушенкой высыпались из рюкзаков: «А вот и ваше золото». Хорошее же у него, похоже, чувство юмора, если он мог пошутить в такой момент! Интересно, а о каком золоте говорили незнакомцы? «Нам один местный рассказал, что в этих лесах золото в вороньих гнездах горкой насыпано», — вспоминала Лада. Глупость какая! Или странная шутка, смысл которой до нее не дошел? В памяти возник образ второго парня — того, что держал ружье. Его спортивный костюм был густо покрыт пятнами птичьего помета. Неужели и впрямь исследовал гнезда в поисках драгоценного металла?
Перебирая в уме подробности роковой встречи, Лада вдруг заметила, что солнце клонится к закату. Небо над ней, виднеющееся в просветах между сосновыми кронами, слегка порозовело. Еще пара часов, и на землю спустится ночь. Вряд ли ей удастся выйти из леса в темноте — фонарь ее остался лежать в траве рядом с выпотрошенным рюкзаком и… телом Федора. Острая жалость пронзила сердце от мысли, что он лежит там сейчас в той же неудобной позе, уткнувшись лицом в землю, а из пулевого отверстия на спине давно перестала течь кровь… Лада усилием воли прогнала жуткую картину. Надо было двигаться дальше. Наверняка дети давно добрались до избушки старика, и страшно подумать, что там сейчас происходит.
Она села и огляделась. Кругом только желто-коричневые стволы сосен, сливающиеся вдали в сплошную стену. Паника охватила ее, когда стало ясно, что старая тропинка теперь неизвестно где. Во время панического бегства Лада об ориентирах не думала. Придется идти, куда глаза глядят. Она встала и расправила мятый подол платья. Пальцы коснулись вышитых гладкой алой нитью символов, украшающих сероватую грубую ткань. Славянские обереги. Она ничего в них не понимала, но знала, что каждый крестик или звездочка имеет свой смысл. «Обережное платье богини Лады, — вспомнила она слова Алевтины. — Что ж, только на него и остается надеяться. Может быть, богиня заметит меня сверху в этом наряде и направит мои ноги по верному пути».
И Лада пошла наугад, понимая, что шансов выйти из тайги у нее немного. Не только опасность встречи с лесными хищниками пугала ее. Голову наполнили воспоминания о детских страшилках: «Никогда не сходи с тропы, или буки унесут тебя!» Никто из детей не знал, как выглядят эти буки, никто их никогда не видел. Считалось, что те, кто видел, уже не могли об этом рассказать. Ладе буки представлялись в детстве маленькими злобными существами, покрытыми густо, как шерстью, хвойными иголками намного тверже и острее настоящих. И хотя размером они в ее воображении были не больше вороны, но нападали стаями и уносили своих жертв, вцепившись в них острыми когтями. Поэтому их и не видел никто — они сливались с лесным фоном. Их колючие шкурки было не отличить от сосновых лап. А хаотичные движения скачущей по макушкам сосен стаи выглядели так, будто это ветер резвится, качая ветви из стороны в сторону. Буки хватали только одиноких путников, поэтому через лес ходили толпой, наступая друг другу на пятки. Но стоило кому-то зазеваться на миг, отвлечься, отойти на пару шагов, чтобы сорвать несколько спелых ягод, упругий гриб-боровик или нежный диковинный цветок — и все, поминай, как звали. Так пропала одна из сестер Лады. Все друзья и подруги хором утверждали, что ее унесли буки. И мама тоже так сказала. «Ксения нарушила запрет и отстала от всех, вот почему так случилось!» — часто твердила она, боясь потерять двух дочек — лишь они остались от многодетной семьи. В тот день на сестре было длинное коричневое платье в белый горошек, а на груди висел кулон, подаренный отцом, — серебряный диск размером с пятирублевую монету со славянским символом, изображенным в виде перевернутой буквы «А». С обратной стороны была нанесена гравировка «Дочке Ксении в десять лет. Пусть Велес хранит тебя». На вопрос, кто этот Велес, отец пояснил, что это темный бог, который постоянно борется со своей темной стороной, то есть старается стать хорошим. Это лесной бог, покровитель чащ. Отец надеялся, что его защита убережет дочь от злых сил. Но Ксения пропала, и, как ни прочесывали местность, так и не нашли даже ее останков. Ходили слухи, что во время поисков кто-то слышал девичьи крики о помощи, идущие из-под земли, и поэтому все в деревне были убеждены, что нечистая сила утянула Ксению в «пекло». Эти разговоры приводили Ладу в ужас. Однажды ей приснилось, что она стоит в темном подземелье у края бездонной пропасти, наполненной белым клокочущим огнем, от которого ее отделяет тонкая прозрачная перегородка, плывущая волнами, как раскаленный воздух во время полуденного зноя. Лада стояла перед «пеклом», чувствуя его жар, и душа ее съеживалась, будто была обречена отправиться на вечные страдания в огненную бездну. Проснувшись наутро в холодном поту, она надеялась, что сон вскоре забудется, как обычно. Но вид «пекла» навсегда врезался в ее память, будто она видела его наяву.