греческие богини. А уж какая скука царит в аристократических гостиных; надобно иметь железное терпение, чтобы выносить ее: разговоров никаких, исключая той же Патти, „La belle Helene“{17} да обычных сплетней…»
– Удивительный в самом деле город! – заметил старик, – сколько денег поглощает… А вишь, чем занимаются? Ищут, где бы заблудиться?..
– Граф показывал нам свои ученые принадлежности, – говорил рассказчик, – микроскоп, минералы, колбы. В кабинете зашла речь, где находится минерал хризоберилл? Граф сказал, что в Зеландии; Андрей Петрович объявляет, что хризоберилл вместе с изумрудом находятся у нас на Урале. Граф так и вытаращил глаза: ему показалось, что к нему приехал сам академик Кокшаров…{18} Да! тут замечательные вещи были; я вам расскажу, какой ученый разговор вел Андрей Петрович с графом, когда мы гуляли по саду. Граф начал с того, что он погрузился в естественные науки, так как они одни и могут дать положительное знание. На это Андрей Петрович заметил, что, не будь естественных наук, мы бы долго еще летали в эмпиреях, упиваясь музыкой собственного красноречия, трактуя об идеальности в реальном и, подобно Рудиным и Лаврецким, ударяя по струнам женских сердец. С этим граф совершенно согласился. Пошли рассуждения об эгоизме, на тему:
Каждый себя самолюбьем измучил,
Каждому каждый наскучил,
что все чего-то ждут, словно не нынче-завтра наступит светопреставление… Граф спрашивал: «В чем же секрет?» – «А вот в чем, – сказал Андрей Петрович, – если мы будем понимать эгоизм так, как понимали до сего времени, то мы не только ничем не будем отличаться от вандалов, но даже просто от акул, которые тем только и занимаются, что пожирают слабейших себя: тогда нечего и думать о прогрессе, о котором мы болтаем с утра до ночи; тогда и самая жизнь-то человеческая сделается невозможною». – «Что же делать? Как выйти из этой пропасти?» – спрашивал граф. – «Заняться самоисправлением, – был ему ответ, – отцы наши могли себе благодушествовать, подвергая всякого рода экспериментам своих ближних; теперь эти развлечения мало кого удовлетворяют оттого, что все начали сознательно относиться к окружающему, и нет сомнения, что если общество не исправится, оно задохнется от скуки – этой современной моровой язвы». Я с своей стороны добавил, что, кажется, уже пришел судья милосердый – отделить козлищ от овец, пшеницу от плевел… не все-то нам порхать по цветкам… Граф сильно задумался. Наконец, он спросил: «В чем же должно заключаться самоисправление?» Тогда мы перед ним выдвинули соху.
– Что это? какие глупости! – воскликнули дамы, – неужели вы не могли обойтись без вашей дурацкой сохи?..
– Нельзя, нельзя! mesdames! [8] этот инструмент – краеугольный камень общественного благосостояния… А по-вашему, если человек носит pince-nez, так и надо рассуждать с ним об одних сильфидах? Вы видите, что сильфиды ему надоели! что же остается ему предложить, кроме сохи андреевны!
– Оставь свои глупости! – перебила хозяйка, – скажи лучше, что же он, к нам обещался приехать?..
– На этих днях непременно приедет… Как изволите видеть, милостивая государыня, поручение ваше мы исполнили; за это вы должны благодарить нас, – заключил Василий Егорыч.
– Merci, merci… [9]
– Андрей Петрович, – обратилась хозяйка к Новоселову, – как вы нашли графа?
– Мне кажется, он человек со всеми достоинствами…
– Короче – bel homme! [10] – подхватил молодой Карпов;– впрочем, он добрый малый… Теперь я поведу речь о том (про графа, кажется, уже довольно), что с завтрашнего же дня я устраиваю во флигеле лабораторию, пора приниматься за дело; потом мы с Андреем Петровичем решили насчет вас, сударыня, – обратился Василий Егорыч к сестре, – мы хотим сделать такого рода предложение: не угодно ли вам брать уроки по какой-нибудь отрасли знания у меня или у Андрея Петровича? Намерены ли вы чем-нибудь заняться, кроме ваших кукол и собачек? Мне кажется, что вам скоро наскучат детские игры…
– Да, я готова, – воскликнула Варвара Егоровна, – кто ж тебе сказал, что я только способна играть в куклы?
– Пожалуйста, не обижайтесь. – Василий Егорыч поцеловал сестру. – Теперь позвольте спросить, какой предмет вы желаете изучать?
– Я, право, не знаю, – сильно покраснев, сказала девушка.
– Хотите, я вам буду читать гигиену – уменье сохранять свое здоровье? – предложил Новоселов.
– С удовольствием, – ответила будущая ученица.
– Ах, Basile! чего ты не затеешь? – возразила мать, – скажи, ради бога, к чему эти уроки? Ведь она читала много: например, «Хижину дяди Тома», Островского, Тургенева, мало ли кого?
– Ну, пусть играет в куклы, – сказал молодой человек.
– Maman, я с удовольствием готова поучиться чему-нибудь…
В это время старик обратился к Новоселову:
– Ничего! Займитесь с нею… как сохранять здоровье, всякому надо знать… А то, признаться, мне доктора наскучили… Надо делать так, чтобы обходиться без них; я век целый прожил без всяких лекарств…
– А вы мне, Егор Трофимыч, позвольте у вас брать уроки сельского хозяйства, – сказал Новоселов.
– С большим удовольствием, – ответил старик, – вы как думаете насчет хозяйства? у нас тут свой университет.
Хозяйка поднялась и объявила, что отправляется наверх; она пригласила с собой сына, чтобы он рассказал ей кое-что про графа.
– Через полчаса я буду во флигеле, – сказал молодой Карпов Новоселову, – если соскучитесь, приходите.
VIIБЕСЕДА В КАБИНЕТЕ
Дамы с Василием Егоровичем отправились наверх; старик повел Новоселова в свой кабинет, приказав слуге зажечь лампу.
В кабинете на стенах висели фамильные портреты, связки ключей от кладовых, барометр, сабли с портупеями и целый ряд старых картузов, которые когда-то носил Карпов; на столе лежали конторские книги; очки, мешочки с образцами овса и гречихи, молитвенники. В переднем углу, украшенные вербами, помещались образа в золотых киотах, внутри которых хранились бархатные шапочки от святых мест, венчальные свечи и аномалии хлебных злаков: двойные, тройные и даже семерные колосья ржи и пшеницы.
– Прошу покорно, – сказал старик, указывая гостю на диван и сам располагаясь в креслах.
Новоселов закурил сигару и начал:
– Мне, Егор Трофимыч, хочется поближе познакомиться с положением сельского батрака. Сколько вы платите своим рабочим в год?
– Цена разная, – сказал старик, искоса поглядывая на собеседника, – впрочем, никак не более тридцати пяти рублей в год… харчи мои…
– А одежда?
– Уж это их дело! как они хотят… Наступило молчание…
– Да заметьте, – продолжал старик, – из этих тридцати пяти рублей крестьянин должен заплатить подушные, пастушные, пожарные, мостовые; сверх того одеть, обуть себя, прокормить детей…
– Так, – задумчиво проговорил Новоселов.
– Что ж делать? Такая цена везде: оттого-то все мужики и разорены. Придет время платить подати, мужик начнет метаться как угорелый; нанимается на заработки – за какую угодно плату; уж тут его бери руками. Ошалеет совсем: ты ему даешь пять рублей за обработку десятины, а он просит четыре с полтиной… Что говорить, – сказал старик, вздохнув, – положение безвыходное… Вот вам и воля, которой вы добивались, господа прогрессисты.
– А нет ли между вашими мужиками такого господина, который вовсе не имеет земли, следовательно, не знает ни подушных ни пастушных?
– Есть такой мужик: его зовут Андреяшкой. Он отказался от надела, выпросил у мира местечко для избы и живет один с женою. Поутру придет к моему старосте и спрашивает работы. Ему нет дела, кормлена ли лошадь, которую ему дают; сломалась соха, давай другую. Таких бобылей стало появляться немало, особенно в последнее время. Да, по-моему, Андреяшка – философ. Вы что же, Андрей Петрович, хотите завести работников?
– Сохрани меня бог, – сказал Новоселов, – ведь по вашим словам, я им должен платить по тридцати пяти рублей в год?
– Разумеется. Иначе какая же вам будет выгода? Так что же вы намерены делать? – спросил Карпов, пристально глядя на гостя.
– Удалиться от зла и сотворить благо; другими словами, продать землю.
– Как?..
– Непременно…
– Послушайте, Андрей Петрович, я, право, никак не могу верить тому, что вы говорите. Извините за нескромный вопрос: чем же вы будете жить? Деньги, которые вы получите за ваше имение, конечно, пролетят, служить вы не хотите, на что же вы рассчитываете?
– Дело вот в чем, добрейший Егор Трофимыч: признаться сказать, надоели мне эти родовые наши именьица, с которых мы получаем доход, не помышляя о том, какими путями он достигает нашего кармана… а главное – пользы-то нам от него мало… хочется мне хлебнуть горькой чаши, которую пьет наш народ.
– Значит, хотите быть мужиком?
– Где мне об этом мечтать – изнеженному баричу, просто потешить себя хочется: опротивел мне наш пресловутый, незаслуженный комфорт; попробую надеть мужицкий армяк…
Старик засмеялся и вдруг воскликнул:
– Да вы, я вижу, шутите мужицким армяком-то? Знаете ли, на что вы решаетесь?
– Знаю…
– Нет, не знаете… Вы, батюшка, с позволения сказать, мелко плаваете! Хотите, я вам расскажу, что такое мужицкая жизнь?
– Сделайте одолжение. Я вас предупреждал, что мне хочется поближе познакомиться с положением нашего крестьянина.
– Эй, человек! подай нам вина! – крикнул старик. Слуга подал лиссабонское. Собеседники выпили по бокалу (у Карпова и к простой водке подавались бокалы).
– Слушайте, почтеннейший Андрей Петрович; я буду краток, но выразителен, – так начал старик, наполнив снова бокалы. – Представьте себе мужицкую избу, – старик низко развел руками, желая представить убогую хижину, – вонь… мерзость… тараканы… – Старик отплюнулся. – Н-нет, вы не знаете мужицкой жизни; я вам ее обрисую…