– Обрисуйте, пожалуйста.
– Выпьем! – сказал старик. – Я, батюшка, около сорока лет трусь около этого народа: я его изучил не по книжкам, как вы!.. Про летнюю пору я вам не буду говорить: вы ее более или менее знаете; а я начну с зимы, когда вы в своем Петербурге слушаете Патти, а у нас в трубе своя Патти запевает.
– Вы расскажите, что я буду делать зимою, живя в крестьянской избе.
– Я к тому-то и веду. Прежде всего надо встать с петухов, часа в три утра, чтобы задать всей скотине корму… слышите? а корм надо с вечеру изготовить в вязаночках; потому в три часа утра некогда его искать на гумнах; темно, да еще, пожалуй, на волка наткнешься, у нас же волков пропасть, примите к сведению (они ходят по дворам– ловят собак)… На рассвете опять принимайся за корм; тут надо идти в одонья и отрывать его из-под снегу. Потом разносить этот корм по двору, по закутам; а заметьте, дверей везде пропасть; иную отворишь – она из пятки вывернулась, – надо чинить, а то выскочит скотина. Далее, придете в избу – отдохнете да поговорите с бабами о том, когда начать морозить тараканов!.. Вот вопрос! А не забудьте, на дворе опять ревет скотина, просит опять есть!..
– Да ведь сейчас дали…
– Что ж такое, что дали? ведь корм-то непитательный – солома; скотина оберет колосок, да и опять кричит.
– Ну, а в продолжение дня!
– В продолжение дня? Извольте послушать, какая музыка пойдет: надо избу отчистить от снегу, потому в окнах темь; на дворе вырубить лед из корыта, обить бочку и ехать за водой. Потом бочка завязла, сидит в сугробе; глядь, и завертка лопнула. Одним словом, вавилоняне, что ль, строили памятник, когда было смешение языков?.. вот то же самое столпотворение идет и в мужицком быту… Я очень хорошо знаю, что вы фантазируете: вам мужиком не быть, это я наперед скажу; тем не менее я подробно описываю вам мужицкую жизнь, чтобы вы не относились к ней легкомысленно… Да! мужик наш – это, я не знаю, какая-то скала! где нам! – Старик махнул рукой.
– Но вы обещались рассказывать, так продолжайте, – сказал Новоселов.
– Что же рассказывать? Что рассказывать про ад кромешный!.. – с грустью проговорил старик.
– Вы мне, Егор Трофимыч, обещались читать лекции по сельскому хозяйству: вот что вы теперь передаете, это-то я и желал слышать от вас.
– А весна!.. – продолжал старик, покачав головой, – все больны, скотина без корму… хлеба нет… Или вот, самое простое обстоятельство, например сошник наварить. Мужик приходит к кузнецу; оказывается, что кузнец завален работой; значит, прошатался задаром. В другой раз идет; кузнец говорит: «Еще не брался за твою работу». Ну, наконец, справлен сошник. Мужик выехал пахать, прошел несколько борозд – хлоп! палица пополам; надо ехать в город; а тут навстречу верховой с известием: мировой судья требует в свидетели. Мужик едет за двадцать верст к мировому, а там объявляют, что дело отложено до пятницы; ступай назад! Да что тут рассказывать! Ясно как день, что вы забрали в голову пустяки, Андрей Петрович… Извините за откровенность.
Новоселов молчал. Старик посмотрел на него и сказал:
– А вам, знаете, что нужно?
– Что?
– Жениться да обзавестись семейкой… вот чего вам недостает.
– Где нам мечтать о таком счастье…
– Отчего же? – с участием спросил старик.
– Ведь надо, я думаю, понравиться какой-нибудь барышне, а это вещь невозможная. Нашим барышням нравятся каменные дома да люди, получающие хорошие оклады жалованья; а у меня нет ни того, ни другого. Притом какая же дура пойдет за человека, у которого идеал – соха и армяк? Вот если бы я проповедовал теплую лежанку, охотниц нашлось бы много.
– Так, стало быть, все-таки решились пахать.
– Непременно!
– Ну, батюшка, вы неизлечимы.
– Пожалуй, что и так. Прибавьте к этому, дескать, всякий по-своему с ума сходит. Покойной ночи.
– До свиданья.
VIIIПРИЕЗД ГРАФА
Через несколько дней слуга Карповых объявил барину, сидевшему за письменным столом в кабинете: «Граф едет!» С тем же известием он бросился в девичью, и вскоре во всем доме, среди суматохи и беготни, на разные голоса раздавалось: «Граф едет! едет! Оля! Груша!..» «Подайте мне сюртук!» – кричал барин, снимая с себя камзол.
Все, что было в доме, припало к окнам и, затаив дыхание, стало высматривать, как к крыльцу подъезжала четверня вороных, запряженная в щегольскую коляску; на козлах красовался кучер в форменном кафтане и старый камердинер в ливрее и шляпе с позументами. С невыразимым наслаждением, любуясь на это зрелище, хозяйка говорила своей горничной: «Грушка! да смотри, смотри…»
– Вижу, сударыня! просто на редкость!.. Наверху Александра Семеновна в каком-то упоении
говорила, отходя от окна:
– Оля! мне душно! подай капли!..
– Черт бы всех побрал, – кричал барин, с трудом всовывая руку в сюртук, – изволь исполнять бабьи прихоти…
– Оля! маши на меня веером, – опустившись на кушетку, говорила Александра Семеновна.
Одетый по последней моде, в шармеровском фраке{19}, в черных узеньких панталонах с лампасами, в белых перчатках, с пробором на затылке, граф явился в залу.
Лакей доложил, что господа скоро выйдут. Граф начал поправлять перед зеркалом свою прическу.
Вошел, в светлом клетчатом жилете и в длиннополом сюртуке, хозяин. Граф быстро сбросил с глаз pince-nez и отрекомендовался.
– Прошу садиться, – сказал старик, утирая на лице пот.
Зашуршали платья, и в зале явились дамы.
– Это моя жена… моя свояченица, – сказал старик. Граф, ловко придерживая шляпу, сделал реверанс с
глубоким поклоном, причем его pince-nez заблестел и закачался, как маятник.
Все уселись. Со стороны дам последовали один за другим вопросы, на которые граф не знал, как отвечать. Мало-помалу беседа приняла плавное течение. Старик распространился о покойном отце графа; спросил о его матери, которой досталась седьмая часть от мужнина имения, и получил известие, что она постоянно живет за границей.
– Так вы теперь сами приглядываете за хозяйством? – сказал, наконец, старик.
– Да… нельзя, знаете… правда, управляющий у меня – честный малый… но свой глаз все-таки необходим… – Граф очаровательно улыбнулся.
– О, без сомнения! – подхватили дамы.
– А много у вас нынешний год в посеве? – спросил старик.
– Десятин около трех тысяч, если не больше…
– Слава богу!..
– Скажите, граф, – спросила хозяйка, – ведь вы бывали за границей?
– Едва ли не всю Европу объездил, – почтительно наклонившись, произнес граф.
– Разумеется, были в Италии?
– Чудная страна! какой климат! да притом Италия, – как вам известно, страна искусства…
– А Флоренция-я воображаю, что это такое!..
– Это скорее – женственный город… знаете ли, мягкость какая-то во всем… в природе и в людях… Там этого нет, как у нас в Петербурге: всякий косится друг на друга… там все это поет… плащ через плечо… шляпа набекрень… Да вообще город замечательный сам по себе: например, Lung Arno… il giardino di Boboli… palazzo Pitti… chef-d'oeuvre![11]
– А в Андалузии вам не случалось быть? – в свою очередь спросила Александра Семеновна.
– В Андалузии я был проездом, с матерью; она любит Испанию… там такая природа, что, право, чувствуешь себя несчастным при мысли, что родился на бесприютном, мрачном севере…
– Ах! именно бесприютный… мрачный север…
– И не скучали за границей? – спросил хозяин.
– Уже впоследствии… действительно начал скучать…
– По России?
– Мм-да… если хотите…
– Само собою разумеется, – подхватила Карпова, – вы родились в России… очень естественно… да ведь все, живущие за границей, жалуются на тоску по родине… А кажется, чего бы тосковать?
Граф вздохнул, промолвив:
– Что делать! видно, уж человек так создан. Наступило молчание. Все как будто хотели перевести
дух после обильной умственной пищи, которою угостили себя.
– Ваши молодые люди дома? – обратился граф к хозяйке.
– Они во флигеле… я за ними пошлю. Иван! – Вошел слуга. – Сходи во флигель и скажи господам, чтобы они пожаловали сюда.
– Молодой барин у себя-с, – доложил лакей, – а Андрея Петровича, кажись, нету…
– Где же он?
– Они давеча собирались пахать… Все навострили уши и засмеялись.
– Ступай узнай! (Лакей вышел.) Ведь Андрей Петрович, наш знакомый, чудак страшный, – поспешила объяснить Карпова, – явилась у него фантазия labourer la terre… vous comprenez, monsieur le prince… mais certainement c'est une idee fixe…[12]
– Ваш сын и ваш знакомый говорили мне об этом, – улыбаясь, сказал граф. – Конечно, я не спорю, в этой мысли есть много хорошего… гуманного даже, и вообще современного… но с другой стороны, как хотите… – Граф пожал плечами, – ведь это такой труд… такой подвиг, для которого, мне кажется, надо родиться героем…
– Просто утопия!.. – подхватила хозяйка, – люди молодые… жаждут деятельности… а развернуться не над чем… ну и составили теорию такую…
– Впрочем, что ж? я готов! – воскликнул граф, – что ж? пахать землю в гигиеническом отношении – полезно… Я совершенно согласен, что нам работа нужна… у нас движения мало… Но предлагать для этой цели соху!!! Дело в том, что у нас, к несчастию, есть общественное мнение – деспот, пред которым всякий более или менее преклоняется… Дело другое, если бы мы жили где-нибудь на необитаемом острове…
– Они оба дома! – возвестил слуга, – чем-то занимаются…
– Так я к ним пойду. Надеюсь, это недалеко отсюда? – спросил граф.
– Вам хочется к ним? – спросила хозяйка, поднимаясь. – Иван! проводи их сиятельство. Граф! завтракать с нами… надеюсь, вы не откажете нам в этом удовольствии…
– Avec plaisir… au revoir…[13]