– Граф удалился.
– Ах, какая прелесть!.. – нараспев возопили дамы, всплеснув руками, – как мил!.. charmant!.. il est beau![14]
– Оля! подай мне веер… Какой bel hornme!..
Восхищаясь дорогим гостем, дамы разошлись по своим комнатам. Старик отправился по хозяйству.
IXЛЕКЦИЯ
В сопровождении слуги Карповых и своего камердинера граф шел через сад во флигель. Садовник с лопаткою в руке и бабы, половшие клубнику, отвесили ему низкий поклон. Лакей, забежав вперед, отворил калитку. Граф увидел длинное здание с двумя подъездами.
– Так они здесь живут, – сказал он.
– Так точно! – подтвердил Иван, – а энто вон ихние сохи… – прибавил он, указывая к воротам.
– Как?! – воскликнул граф.
– Действительно-с! осмелюсь доложить, они дня с четыре пашут… Сначала по зорям… так как днем жарко – а вчера в самый жар пахали…
Граф смотрел на сохи с тем выражением, которое обличало более чем ужас.
– Да-с, – продолжал лакей, заметив действие своих слов, – они шибко занялись… потому соха не свой брат! она все руки отвертит… Особливо кто без привычки…
– Им никто не помогает? – спросил граф.
– Насчет пахоты-с? Никто!.. они как есть без всякой прислуги… молодой барин две Лалицы сломали, а Андрей Петрович подсекли было ноги лошади… Бог даст, привыкнут, – заключил слуга.
Через минуту он ввел графа в большую светлую комнату, среди которой стоял Василий Егорыч, одетый в блузу, держа в руках пробирный цилиндр и стеклянную палочку.
– Ба, ба!.. – воскликнул химик, – я было только хотел идти в дом. Здравствуйте, граф.
– Чем это вы занимаетесь?
– Делаю анализ почвы.
Граф при помощи pince-nez пристально взглянул на цилиндр.
– Это я осадил магнезию, – объяснил Василий Егорыч, – видите, какой получился осадок?
– Это магнезия?
– Она.
– А сероводорода сюда не нужно? – спросил граф.
– На что же? Он испортит все дело.
– Значит, почва хорошая?
– Ну нет! – возразил химик, становя цилиндр за окно, – во-первых, хлористый барий никакой мути не производит… лапис осадка не делает… соляная кислота шипенья не производит… Словом, почву надо удобрять известью, серной кислотой и поваренной солью… вот какова земелька-то! да и фосфорных солей очень мало… Ну-с, рассказывайте, как вы поживаете? медведь жив?
– Ничего… на днях скинул было с себя ошейник… поправили… Где же Андрей Петрович?
– Он в соседней комнате. Пойдемте к нему.
Василий Егорыч отворил двери и ввел графа в другую комнату, в которой за столом сидели Новоселов и Варвара Егоровна.
– Честь имею рекомендовать – моя сестра, – сказал Василий Егорыч. Девушка встала и сделала книксен.
– Я, кажется, вам помешал, – начал граф, смотря на тетрадку с карандашом, лежавшую перед барышней.
– О! нисколько! – объявил Новоселов. – Не угодно ли присесть?
– Андрей Петрович читает моей сестре гигиену…
– Да у вас сильно процветает наука! – объявил граф, держась за спинку стула и приготовляясь садиться, – если позволите, и я послушаю…
– Вы сделаете нам большую честь… но мы уже на половине дороги, – сказал Новоселов.
Граф сел, сказав девушке, которая слегка отодвинула свой стул: «Mille pardon, mademoiselle»[15].
– А вы не слыхали новость, граф, – сказал Карпов, – Андрей Петрович продает свою землю и удаляется в пустыню…
– Как? куда же это вы?
– Кое-куда… впрочем, это еще не скоро.
– Как жаль! вы останьтесь с нами, Андрей Петрович…
– Об этом мы поговорим; позвольте мне кончить лекцию. – Василий Егорыч также сел послушать. Новоселов объявил: – Предупреждаю вас, граф, что наша беседа ничего нового не представит для вас, все это вы тысячу раз слыхали…
– Ах, напротив… я уверен… я так мало знаю…
– Вот в чем дело, – обратился учитель к своей ученице:
«В природе, как я упомянул, разлита творческая сила; возьмите растение, кристалл какой-нибудь, мускул – все это созидалось вследствие творческой силы; из зерна является растение с листьями и цветами, наши пищеварительные органы из ржаной муки умеют сделать кровь.
Люди богатые едят кровавые ростбифы, другими словами, готовую кровь вливают в свою собственную, так что желудку не над чем и призадумываться; зато привыкший к ростбифам желудок станет в тупик перед ржаным хлебом, а какая-нибудь редька повлечет за собою смерть.
Так как человек существо всеядное, то и богатые люди прибегают к спарже, трюфелям, салату, фруктам. Но у них, как наука доказала, более половины пищи остается неусвоенною организмом, потому что богатые люди по большей части ничего не делают…
Таким образом, если хотите иметь исправный желудок, во-первых, не балуйте его изысканной пищей, а во-вторых, непременно работайте.
В этом направлении и идите: не хотите простудиться – привыкайте к холоду; ибо в настоящее время стало известно, что радикальным средством против жаб и катаров служит холодная вода, точно так же, как от объедения – диета и труд.
Вообще природа все нужное дает тем, которые прибегают к ее помощи, и преследует нарушителей своих законов. Зверей она одела в шерсть, лошади дала копыто, между тем тунеядца прежде времени лишила волос, наделила подагрой и так далее. Я вам, кажется, упоминал, что в природе существует правда; во имя этой правды неумолимая природа жестоко наказывает всех, считающих ее не за мать свою, а за врага, от которого надо скрываться; в силу этой правды человечество, хотя и медленно, идет вперед.
Наши цивилизованные люди все меры употребляют для того, чтобы удалиться, или, вернее, скрыться от природы. Зато посмотрите, как эта псевдоцивилизация изнеживает, расслабляет и извращает людей, делает их трусами, жалкими отребьями…
После сказанного вам нетрудно убедиться, что надобно любить природу; а она на каждом шагу учит нас умеренности, труду, самоусовершенствованию, наконец, тому, что жизнь не есть праздник, а высокий и тяжкий подвиг.
До сего времени мы не знали цены ничему, а как скоро история вытащила нас в колею общечеловеческой культуры, мы и забегали, как клопы (насекомое паразитное), ошпаренные кипятком.
Задача цивилизации состоит не в том, чтобы жить на чужой счет, подставлять друг другу ногу (чего не делают даже самые низшие сравнительно с нами животные, и притом гораздо более способные к общественной жизни, нежели мы, например, пчелы, муравьи и пр.); а в том, чтобы блага природы распределить между возможно большим числом людей, чтобы путем науки выяснить тунеядцу, что от жирного куска, который он схватил у ближних, испортится желудок, его постигнут разные болезни, а лень и праздность доведут до смертной тоски.
Верь, ни единый пес не взвыл
Тоскливее лентяя, – {20}
говорит один поэт. Словом, кусок, отнятый у ближнего, тунеядец схватит себе на погибель. Вы слыхали крестьянскую пословицу, что чужое добро впрок нейдет; эта пословица справедлива более, чем думают. Тот же поэт в одном месте говорит:
Роскошны вы, хлеба заповедные
Родимых нив,
Цветут, растут колосья наливные,
А я чуть жив!
Ах, странно так я создан небесами,
Таков мой рок,
Что хлеб полей, возделанных рабами,
Нейдет мне впрок!{21}
Тунеядцам пища служит отравой; вся жизнь их не что иное, как патологический процесс; их фешенебельные квартиры – больницы, где в сильном ходу геморрои, желудочные катары, изнурения, расслабления, „укрепляющие эликсиры, питательные шоколады“, сверх всего этого хандра и непомерная скука… Никто из этих господ не может сказать, что его не грызет какой-то червяк, который —
В сердце уняться не хочет никак;
Или он старую рану тревожит,
Или он новую гложет».
– Какую глубокую правду вы говорите, Андрей Петрович! – воскликнул граф, – позвольте пожать вам руку! Я не знаю, каким светом!.. – Граф не договорил и взялся за голову, как будто хотел оттуда вытряхнуть что-то… – Представьте себе, – продолжал он, – у меня есть один знакомый в Петербурге, богач страшный. Само собою разумеется, каких-каких благ он не испробовал в своей жизни: он прежде времени облысел и согнулся, так что не может сидеть прямо, а поднявши ноги вверх… этот человек обыкновенных блюд уже не может есть: сидя спиной к своему повару, он приказывает ему изготовить, например, дупеля, но так, чтобы эта птица ни под каким видом не походила на самое себя: «Положи, говорит, в него мозгов, трюфелей»… вообще черт знает чего… Что ж бы вы думали? на этих днях получаю известие, что этот господин хотел застрелиться…
Новоселов продолжал: «Несмотря на роскошь, которой окружены эти несчастные, они покоя себе не видят: то устремятся за границу, то опять на родину, и так далее. Жизнь для них не имеет ни малейшего смысла. Вот к чему можно прийти в наше время. Привожу слова другого поэта:
Под бременем бесплодных лет
Изныл мой дух, увяла радость,
И весь я стал ни то ни се.
И жизнь подчас такая гадость,
Что не глядел бы на нее!»
– Итак, – обратился Новоселов к Варваре Егоровне, – теперь мы с вами узнали, отчего происходит вся эта кутерьма. В подтверждение сказанного приведу слова евангелия.
Учитель взял лежавшую на столе книжку с золотым распятием на переплете и с расстановкой прочитал следующее: «Блюдите и хранитеся от лихоимства: якоже не от избытка кому живот его есть от имения его: душа больши есть пищи и тело одежды. Продадите имения ваша и дадите милостыню. Сотворите себе влагалища не ветшающа, сокровище неоскудеемо (то есть займитесь самоисправлением, – добавил учитель): да будут чресла ваши препоясана и светильницы горящий (разумеется нравственный мир человека). Блаженыи раби тии, их же пришед господь обрящет бдящих. Аще же речет раб в сердце своем: коснит господин мой прийти, и