В качестве примера приведу обозначение географических названий и имен исторических персонажей в учебнике всемирной истории294. Не имея возможности представить читателям устойчивые русские эквиваленты исходных иноязычных лексем (даже если таковые в то время имелись), Копиевский передает их здесь путем транслитерации или транскрипции. Так, при перечислении «французскоя земли реки», Рону он называет «Родан»; протекающую через бельгийский городок Лир речку Нет – «Лиер»; Сена у него – «Секвана или Паризиа»; Мёз/Маас – «Моза»; левый приток Рейна Арс – «Арарис», а Шельда – «Скалдис». К транслитерации-транскрипции он прибегает и при переводе имени Генриха I Птицелова, названного им «Аукупом» – от Auceps в латинском оригинале (avis + capio). Очевидно, что такой способ передачи историко-географических знаний должен был поставить в тупик большинство читателей его книги. Однако мог ли он использовать какой-то другой, чтобы сделать их более понятными?295
Помимо лексических и фразеологических единиц, необычных для русских людей начала XVIII века, учебники Копиевского включают и такие, точный смысл которых не ясен даже современным специалистам по истории славянских языков. По-видимому, некоторые из них были неологизмами, появившимися в результате его упорных стараний перенести на русскую почву язык европейской науки. Одно из таких необычных словесных обозначений присутствует на титульном листе учебника всемирной истории. Поскольку в русском языке в его время не существовало устойчивого аналога широко использовавшегося европейскими учеными словосочетания historia universalis, Копиевскому пришлось придумывать такой аналог самому. Так и появилось «Введение краткое во всякую историю»296. Впрочем, сам он не использовал латинское словосочетание historia universalis. В приложенном к челобитной Петру от 18 декабря 1699 года списке его книг этот учебник значится как «Praecognita historiarum, seu introductio in omnem historiam, cum brevi descriptione totius terrarum orbis» («Предуведомление об истории, или введение во всю историю, с кратким описанием всего круга земного»)297. Может быть, «изобретенное» им русское словосочетание «всякая история» – не больше чем очередная демонстрация усердия составителя учебника и одновременно, как мы сейчас сказали бы, «маркетинговый прием»? То есть определением «всякая» Копиевский просто хотел подчеркнуть, что его семидесятистраничная книжечка включает все главное, что связано с прошлым человечества?
Локализация европейских знаний?
Точность перевода с одного языка на другой, как это известно большинству переводчиков, – понятие относительное, зависящее от конкретного контекста298. Если речь идет о старых переводах, особенно выполненных до Нового времени, то нередко бывает даже трудно сказать, являются ли они переводами или вольными переложениями исходных текстов299. Однако гораздо реже мы обращаем внимание на то, что та же проблема актуальна и в наши дни. Свидетельством ее злободневности стало появление в конце 1990‑х годов в теории перевода термина «локализация». Позднее он превратился в понятие, хорошо знакомое сегодня профессиональным переводчикам, особенно работающим в сфере IT и глобальной экономики300.
В теоретическом контексте появление нового понятия стало результатом признания влиятельной группой лингвистов принципиальной невозможности абсолютно точного перевода с одного языка на другой. Во-первых, из‑за того, что перевод адресован аудитории, находящейся в иной языковой ситуации/среде, вследствие чего априори должен отличаться от оригинала. Во-вторых, из‑за того, что основополагающие принципы перевода исторически и культурно изменчивы301. То есть искать какой-то универсальный инвариантный способ его осуществления бесперспективно. Результатом признания неизбежной неточности перевода стало смещение внимания лингвистов с исходного текста, воспроизводимого на другом языке, на конечную цель и назначение перевода, то есть на его потребителя.
Некоторые исследователи, впрочем, считают, что понятие «локализация» избыточно, поскольку в широком смысле «перевод» принципиально не отвергает возможность отступлений от исходного текста. В ответ на этот аргумент их оппоненты делают акцент на различиях между обоими. «Перевод», говорят они, означает процесс преобразования текста для получения его точного эквивалента в другом языке. При этом главной целью такого преобразования является сохранение исходных значений. «Локализация» же подразумевает сочетание языковой эквивалентности нового текста с культурными отличиями аудитории. Тем самым они подчеркивают, что прямой перевод с одного языка на другой далеко не всегда ведет к уяснению адресатом содержания исходного текста.
В связи с появлением этого нового понятия и дискуссиями вокруг него возникает вопрос, непосредственно относящийся к теме этой главы: не лучше/точнее ли будет говорить о процессе «локализации» для уяснения механизма «переноса» европейского научного знания в Россию через печатные издания Копиевского?
Глава 4Жизнь и судьба Ильи Федоровича Копиевского
Весьма было бы похвально, если бы кто-нибудь из ревности к руской словесности, тщательнее разыскал нам о произхождении и сочинениях сего ученаго мужа времен Петра Великаго. Неужели все сие так маловажно, что ни один руской биограф, ни один руской путешественник… не читали, ни от кого не слыхали, и никого не разспрашивали о своем соотечественнике? Сего бы требовало и само любочестие Рускаго.
От рождения до встречи с Петром
Фигура главного исполнителя первого издательского проекта Петра, Ильи Федоровича Копиевского (Копиевича), уже давно привлекает внимание историков. Однако о первых сорока пяти годах его жизни до последнего времени было известно совсем немного, причем в основном с его собственных слов303. Ситуация изменилась после обнаружения документов в литовско-польских архивах и Городском архиве Амстердама304. Они содержат новые сведения о важных обстоятельствах биографии этого человека от рождения до прибытия в Голландию Великого посольства.
Детство, юность, зрелость
Илья Копиевич (Eliasz Kopiiewicz) родился в белорусских землях Великого княжества Литовского в семье мелкопоместного шляхтича протестантского вероисповедания в 1651 году305. Скорее всего, в городке Койданов (ныне Дзержинск) или, в нескольких десятках километров от него, Копыле (оба сегодня находятся в Минской области)306. Здесь во владениях Радзивиллов в XVII – начале XVIII века имелись влиятельные реформатские общины, центром которых был Слуцк, где располагался кальвинистский собор и знаменитая в округе гимназия307.
В этой местности в те годы проживало немало Копиевичей, в том числе влиятельных лиц духовного звания308. Самым известным среди них был племянник Ильи Богуслав Копиевич, в разное время занимавший должности начальника и суперинтенданта округа. В 1717–1718 годах по делам общины он совершил поездку в Германию, Шотландию и Англию, где удостоился аудиенции у короля Георга I. Богуслав также несколько лет был проректором Слуцкой гимназии и строил планы об открытии в Койданове новой, третьей в Великом княжестве Литовском309.
За полстолетия до Богуслава, в 1660–1662 годах, в Слуцкой гимназии преподавательскую должность занимал еще один Копиевич, Филипп310. В 1663 году он был рукоположен в священники и затем, после занятия в 1694 году должности окружного суперинтенданта, стал видной фигурой местной общины311.
Важные сведения о роде Копиевичей содержат метрические книги кальвинистских церквей округи. В частности, в кайдановской церкви была сделана запись о вступлении в брак некоей Регины Копиевич (скорее всего, сестры Ильи) с Павлом Жарнавцем, также происходившим из семьи местных протестантских пасторов312. А другая запись, от 15 октября 1676 года, сделанная в этой же церкви, свидетельствует о регистрации брака Ильи Копиевича с двенадцатилетней местной дворянкой Еленой Жидович (о браке Ильи и Елены и их отношениях будет сказано дальше).
Но вернемся к более ранним годам его биографии. Скорее всего, после первого причастия семилетний Илья пошел в койдановскую кальвинистскую школу313. В Великом княжестве Литовском в таких школах обучали тогда чтению и письму на польском, литовском и русском (в белорусских землях), а также основам латыни, счету, катехизису и Закону Божьему314. О первом драматическом эпизоде своей жизни Копиевский много позднее рассказал сам в не вошедшем в печатное издание 1700 года предисловии к переводу «Краткого собрания Льва Миротворца»315. Из этого рассказа следует, что во время Русско-польской войны 1654–1667 годов его отец пользовался покровительством русского царя, взявшего под защиту родовое поместье Копиевичей («…а отцу моему пощадил великий государь, повелевши совсем дом его сохранити, придавши караул из двух трубачей, иже оглашаша, дабы никто не посмел во двор заехати, не токмо запаляти»). Однако во время похода князя И. А. Хованского на Ляховичи оно все же было захвачено одним из русских воевод. Тогда же этот воевода – очевидно, в расчете получить выкуп за его освобождение – увез Илью в новгородские земли. Произошло это, когда тому было восемь лет («в девятом году»), скорее всего, после смерти его отца в 1659 году316.
Из плена, в который, как уверяет Копиевский, он попал вопреки царской воле («полонения, противного наказу великаго государя»), ему удалось бежать, судя по всему, в Москву, где он находился до своего освобождения в 1666 году («был под великим государем шесть лет»). Свободу же Илья получил после визита в столицу уполномоченного Великого княжества Литовского Николая Цехановецкого, с которым и вернулся на родину («По шести же летех умилосердился великий государь и повелел меня пустити в свою землю с Цехановецким, воеводою мстиславским»). Впрочем, его радость от освобождения, рассказывает дальше Копиевский, была омрачена новой бедой – по возвращении в родные края, «иезуиты, попы Римския веры» обвинили его в измене («сказоваша, что я еретик изменник передался великому государю») и убедили короля Казимира отобрать его имение317. Вряд ли, впрочем, сказанному здесь Копиевским следует полностью доверять – очевидно, что в этой автобиографической истории он всячески пытался «обелить» российскую власть и, наоборот, «очернить» польскую. Однако его нахождение в детские и юношеские годы в России не вызывает сомнений.
События следующих двадцати лет его жизни можно реконструировать на основе материалов, приведенных в упоминавшейся статье белорусских историков318. Из них можно заключить, что с 1668 года Илья большую часть времени жил сначала в Копыле или его окрестностях, а затем в Слуцке. До 1772 года он учился в слуцкой гимназии, по окончании которой стал ее преподавателем319.
Слуцкая гимназия в это время была одним из главных центров образования в ВКЛ. Общее руководство ее работой осуществлял суперинтендант евангелических церквей Новогрудского округа, резиденция которого также находилась в Слуцке. Ректор и конректор гимназии являлись лицами духовного звания и преподавали в старших и средних классах соответственно. В младших же обязанности учителей часто исполняли ее выпускники. В конце XVII – первой половине XVIII века программа обучения в ней была в целом традиционной для европейских классических гимназий. В нее входили Закон Божий, языки (польский, латинский, греческий, древнееврейский), риторика, этика, история, право, математика. Преподавание шло сначала на польском, потом на латыни, в качестве языка-посредника здесь также использовали старобелорусский320.
Работая учителем, Копиевский, называвшийся в церковных записях «братом» или «фратером», читал службу в Слуцке и его округе на похоронах местных кальвинистов321. В конце 1676 года, вскоре после женитьбы на Елене Жидович, он был рукоположен в сан священника и назначен казначеем собрания в деревню Осташино Новогрудского повета. Здесь он провел почти пять лет один, время от времени навещая оставшуюся в Слуцке жену. В 1679 году в их семье родилась дочь Екатерина. Еще через два года по протекции старшего брата Филиппа, исполнявшего обязанности нотариуса синода, Илья был переведен казначеем в Копысь, небольшой городок Оршанского повета, куда прибыл вместе с женой и дочерью. Здесь они прожили пять лет, испытывая постоянные материальные затруднения из‑за нерегулярных выплат содержания священника общиной. Вероятно, по этой причине их семейная жизнь на новом месте не сложилась: между супругами часто происходили ссоры, одна из которых в октябре 1686 года закончилась трагически.
Судя по материалам состоявшегося следствия, Илья толкнул (по другой версии ударил) Елену, вследствие чего она некоторое время спустя скончалась322. После ее трагической гибели старшины местной общины решили, что до принятия синодом решения в отношении Копиевского ему лучше уехать из Копыси в город Венгрув Подляского воеводства Царства Польского, куда его брат Филипп был переведен казначеем. Неизвестно, добрался ли до Венгрува Илья, но в мае 1687 года он был уже в Гданьске, где, скорее всего, также находился кто-то из его многочисленной родни. Тем временем стало известно решение Синода в отношении беглеца: Илья Копиевский был лишен сана и отлучен от церкви323. После этого ему ничего не оставалось, как уехать еще дальше от родных мест.
В эмиграции
Для кальвиниста, родившегося в полиэтничном, полилингвальном и поликонфессиональном Великом княжестве Литовском (по определению Вяч. Вс. Иванова, «странном веротерпимом союзе разных религий и языков»), его выбор Голландии в качестве своего нового отечества выглядит вполне естественным324. К тому же в Республике Соединенных провинций, особенно в Амстердаме, тогда проживало немало польских единоверцев Копиевского, на помощь которых он, очевидно, мог рассчитывать325.
Новая семья О начале его жизни на чужбине историкам до сих пор ничего не известно. Самые ранние сведения о ней, обнаруженные в Городском архиве Амстердама, относятся уже к 1690‑м годам и представляют собой метрические записи, из которых мы узнаем о его новой семье. Из них следует, что в Голландии Илья вступил в брак с некоей Анной Доротеей Васмер326. Документов о времени и месте их венчания мне обнаружить не удалось, однако по косвенным признакам можно заключить, что оно состоялось не позднее 1692 года. Отсутствие упоминаний об их браке в городском архиве Амстердама позволяет предположить, что он был заключен в каком-то другом месте. В пользу этого предположения говорит и отсутствие в архиве материалов о происхождении и родных Анны Доротеи.
Метрические книги амстердамского архива указывают на то, что в новой семье Копиевского с 1693 по 1699 год родилось пятеро детей. 15 февраля 1693 года супруги крестили сына Даниэля в недавно построенной Северной церкви (Noorderkerk), большинство прихожан которой составляли простолюдины327. Следующей после Даниэля родилась дочь Сусанна, крещенная 6 апреля 1696 года, теперь в одной из самых известных в Амстердаме Старой церкви (Oude Kerk)328. Третьим ребенком Копиевских стала Мария, крещенная 11 августа следующего 1697 года в Южной церкви (Zuiderkerk), среди прихожан которой также значились многие известные амстердамцы329. Затем в семье родился мальчик Самуэль, крещенный 12 октября 1698 года в скромной деревянной церкви Амстел (Amstelkerk)330. В той же церкви 13 декабря 1699 года супруги крестили пятого ребенка, снова с именем Даниэль331. По-видимому, их первого сына, носившего то же имя, тогда уже не было в живых.
Здесь уместно добавить, что в Европе конца XVII века многодетность, как и высокая детская смертность, была обычным явлением, особенно среди наименее состоятельных слоев населения. Семья Копиевского в этом отношении не составляла исключение: из этих пятерых к концу 1699 года в ней осталось двое. Первый ребенок Копиевских был похоронен 6 июня 1695 года на кладбище Святого Антония, где обычно погребали умерших от чумы и бедняков332. Судя по всему, это был двухлетний Даниэль333. Затем 20 ноября 1698 года и 28 декабря 1699‑го супруги похоронили еще двух детей на новом кладбище Heiligewegs- en Leidsche Kerkhof334. Оно не относилось к какой-либо церкви и также служило местом упокоения неимущих.
Записи о захоронениях детей Копиевского свидетельствуют не только об утратах в его семье, но и о серьезных материальных проблемах, сопровождавших его жизнь в Амстердаме. Особенно в 1697–1699 годах, когда он упорно трудился сначала над составлением, а затем и изданием учебных книг в типографии Тессинга. Так что его постоянные жалобы на бедственное материальное положение президенту Посольских дел Ф. А. Головину и Петру I в это время вполне могли быть оправданными335.
Чем, однако, зарабатывал на жизнь Копиевский до появления в Амстердаме Петра и его свиты и на какие средства содержал семью? В декабре 1697 года он жаловался Головину, что порученная ему работа над переводом учебника по мореплаванию Деграфа (об издании этой книги речь пойдет дальше) стоила ему значительных сил и средств и что из‑за нее ему пришлось отказаться от своих обязанностей пастора кальвинистской церкви и соответствующих доходов336. Впрочем, любопытно, что, несмотря на это заверение, он продолжает и позднее называть себя священником Голландской реформатской церкви кальвинистской деноминации. В челобитной Головину на русском языке к своему имени он прибавлял: «духовнаго чина, веры реформатския собору Амстеродамскаго»337. А в учебнике латинской грамматики и в письме 1704 года Августу Франке – Verbi Dei Minister polonus («поляк, служитель Слова Божия»)338.
Связи с Россией Историки не раз указывали на то, что какие-то деловые отношения с российскими властями Копиевский имел еще до прибытия в Голландию Петра. Одним из самых ранних свидетельств этого является уже упоминавшееся предисловие к переводу «Краткого собрания Льва Миротворца», датированное 15 июля 1696 года. Во включенном в него посвящении Петру Копиевский велеречиво утверждает, что перевод книги был осуществлен им в Амстердаме по воле русского царя: «…великия же славы ради великого государя нашего, нашего царя государя и великого князя… по языку словенску от латинска честно переведена есть и достоверне в славном граде Амстеродаме, уничиженным рабом Илиею Копиевским…»339 Из сказанного здесь выходит, что Петр поручил ему эту работу по меньшей мере за год до своего прибытия в Голландию340.
Из этого же предисловия можно заключить еще, что в середине 1696 года Копиевскому были уже известны какие-то издательские планы Петра и что он уже приступил к работе над их осуществлением341. Не исключено, впрочем, что сотрудничество Копиевского с русскими в это время не ограничивалось переводами. Мы знаем, что 22 ноября 1696 года по петровскому указу государевым стольникам было велено отправиться «в разные государства учиться всяким наукам» и что двадцать два из них отбыли «для научения морского дела» в Голландию и Англию342. Не стали ли какие-то из них его первыми учениками?