Между тем в марте следующего 1707 года в Торуни расположилась штаб-квартира войск генерала Карла Ренне, и находившийся в двухстах километрах севернее Торуни Гданьск оказался под контролем русской военной администрации422. Эти военные события, очевидно, подтолкнули Копиевского к новому сближению с российскими властями. В июле он отправляется из Гданьска в Варшаву, где в то время находился Петр, там пишет прошение о поступлении на государственную службу и после принятия присяги 30 августа зачисляется переводчиком в Посольский приказ423.
Присяга
Поскольку текст этой присяги содержит важные подробности, связанные с его последующей судьбой, приведу его целиком:
Понеже Пресветлейший и Державнейший Великий Государь, Царь и Великий Князь Петр Алексеевич, самодержец Всероссийский и прочае и прочая изволил меня нижеподписанного принять в службу свою для книжних и иных переводов, которые трудами моими могут и печататися во всякой исправности, того ради обещаю и кленуся Богом, истиным Учителем, что его царскому величеству в пребывающее время той службы во всем верен и благонамерен буду без всякие хитрости, как подобает исправляти великому слуге пред Богом и человек. И о противных и непотребных Московскому Государству делех и ответях коресспонденцыи и книг не иметь, и ни которого зла или противности чинить не буду, но во всем должен ему, оному государству ползы имать. И по возвращении своему изо Гданска как наискоряе по-прежнему быть мне к войскам его царского Величества где оные обретатися имеют, и явитца в Посолской походной канцелярии.
Что учинено при написании руки моей свершав 1707 года месяца августа 30‑го дни.
И в конце почерком Копиевского добавлено:
Илия Копиевский приписал рукою своею утвержая выше писано424.
Из содержания документа можно заключить, что составлен он был в Варшаве, где в то время находилась Походная канцелярия Посольского приказа, и что Копиевскому вскоре предстояла поездка в Гданьск. Одной из целей этой поездки, как сообщал Копиевский позднее в письме к Петру, было исполнение государева наказа о покупке иностранных книг по военному искусству, для чего из царской канцелярии ему было выдано 50 ефимок. В этом же письме он сообщал, что смог найти только одну из заказанных, «Браунову артиллерию», которую и отправил Петру425. Однако в Гданьск он отправился не только и даже не столько с целью покупки книг, сколько для того, чтобы привезти остававшиеся там личные вещи и шрифты своей русской типографии.
Два ограбления
Поступление на государственную службу стало последним крутым поворотом в биографии Копиевского. И, как и предыдущие, оно не принесло ему ни материального достатка, ни общественного признания, ни душевного покоя. К тому же его служба началась с новых несчастий: вскоре после вступления в должность, на пути из Гданьска в Варшаву, куда он направлялся со своими пожитками и «типографией», Копиевский, судя по его заявлениям, был ограблен, причем дважды.
Первый раз – шведами, отнявшими у него шрифты, которыми они вскоре начали печатать пропагандистские воззвания к населению областей, в которых шли военные действия. Из-за возникших в этой связи опасений русского правительства произошедшее получило широкую огласку и имело большой политический резонанс.
Первое известное мне упоминание об этом ограблении содержится в письме Петра царевичу Алексею от 24 февраля 1708 года426. На следующий день о случившемся и его опасных последствиях сообщалось в государевой грамоте, отправленной в Киев, Смоленск и Псков427. В ней, в частности, говорилось, что в русских городах появились «возмутителные письма», напечатанные шведами шрифтом Тессинга (на самом деле это был шрифт, изготовленный Копиевским позднее), и строго предписывалось всеми возможными средствами остановить их распространение. Более обстоятельно об этом случае рассказывалось в «Боярском приговоре» «Об открытии присылаемых от неприятеля из Данцига возмутительных писем и о задержании тех, кои с оными явятся». «Приговор» этот, составленный на основании императорского указа, зачитанного в Ближней канцелярии 1 марта 1708 года, разъяснял суть инцидента длинной цитатой из письма Петра царевичу. Приведу здесь начало этого разъяснения:
В письме Его Царскаго Величества из Чашникова 24 Февраля, которое получено в Москве того же месяца 29 числа, написано, что неприятель из Гданска целой друк слов Словенских, которыми печатал в Амстердаме Словенския книги Тессинг, и по смерти его, тот мастер, не имея чем кормиться, ехал к Нам и с оным друком, который ныне у него во Гданске, от неприятеля взят, теми словами множество всяких возмутительных писем напечатано во Гданске, которыя хочет через шпионов послать в Наши края. Чего для надлежит везде сие объявить всем и накрепко заказать, дабы сего зело смотрели везде, где такие письма явятся, чтобы приносили, а паче и тех ловили, которые оныя приносить будут428.
По-видимому, обеспокоенность русских властей захватом шведами шрифта Копиевского была нешуточной – как и реальная угроза, которую представляло распространение в российских владениях «переметных листов». Во всяком случае, даже спустя несколько месяцев после произошедшего, 10 июля 1708 года, Петр повторно предупреждал об опасности шведских листовок Ивана Мазепу:
Господин гетман.
Понеже неприятель идет по Днепру вниз, и по тому и по протчим всем видам намерение ево на Украйну, того ради предлагаем вам сие: первое, чтоб вы по своей верности смотрели в Малоросийском крае какой подсылки от неприятеля, также переметных листов [для чего неприятель и друку во Гданске Словенскую взял] и всяко оные остерегали и пресекали и нам в том [ежели сами чего не можете одне учинить] совет и ведомость давали…429
Поскольку подробные обстоятельства этого ограбления не известны, остается лишь строить догадки о случившемся. И даже сомневаться в том, что Копиевский действительно был ограблен. Неужели неприятель силой отобрал у него русский шрифт, заранее зная, каким образом его можно будет использовать в военных целях? Т. А. Быкова допускает, что на самом деле никакого ограбления не было, а Копиевский, доведенный до отчаяния своими материальными трудностями, просто решил продать шведам свой «друк»430. Действительно, в челобитной Петру, отправленной в мае 1708 года, Копиевский не упоминает ни о каком ограблении шведами, сообщая ему лишь о втором ограблении, совершенном казаками: «И моих ради несчастков, в пути на меня напали казаки и тое румедишку отнели и, сверх того, били меня довольно»431. На обоснованность предположения Т. А. Быковой могут косвенно указывать и формулировки письма Петра царевичу, повторенные затем в императорских грамотах. Ни в одном из этих документов не говорится, что «друк» был взят у Копиевского силой – он просто был у него «взят». Вероятно, Т. А. Быкова обратила внимание и на сообщение Петра о том, что «мастер» был беден («не имея чем кормиться»). Для чего Петр сделал это добавление? Неужели в оправдание сделки Копиевского со шведами?
Второе ограбление Копиевского на пути из Гданьска в Варшаву, напротив, не имело широкого резонанса. Подробности о нем известны только из его челобитной, поданной больше, чем через два года после случившегося. Теперь своими обидчиками он называет не шведов, а русских – казаков из полка Карла Ренне. На реке Висла они, помимо его собственного имущества, отобрали две штуки швабского полотна на сумму тридцать ефимков, которые он вез в Варшаву по заказу графа Г. И. Головкина. Копиевский свидетельствует здесь, что полотно, купленное им за деньги графа, не было возвращено, и его стоимость не была ему компенсирована. Рассчитывая на то, что справедливость будет восстановлена, он указывает имя человека, которого надлежит привлечь к ответу: полковника Чамардина, «удержавшего» дорогостоящий заказ Головкина432. Имела ли какие-то последствия эта челобитная, неизвестно.
У Якова Брюса
В первые месяцы службы в Посольской походной канцелярии Копиевский был прикомандирован к генерал-поручику артиллерии Якову Брюсу, редактировавшему тогда перевод «Брауновой артиллерии», недавно купленной им в Гданьске по поручению Петра433. Сначала он находился при Брюсе в Варшаве, а затем после нескольких переходов вместе с русским войском оказался в Смоленске. Совершенно очевидно, что это первое назначение не порадовало ни самого Копиевского, ни его начальника.
О недовольстве новым подчиненным Брюса можно судить по его письму Петру, отправленному в конце мая 1708 года, где он просит перевести Копиевского в Москву под начало ведавшего посольскими делами Гавриила Головкина. Брюс объяснял свою просьбу тем, что в Москве от него будет больше пользы, и даже называл книги, переводами которых он мог бы там заняться:
Вашему величеству всеуниженно доношу, что уже тому с два месяца прошло, как явился у меня Копиевичь, который при мне живет без всякого дела, потому что мне в нем никакие помощи нет, для того что языку Немецкому неискусен; а зело б ему было кстати переводить книги Полские летописные, також и геометрическую, которыя по приказу вашего величества, я, купя, отдал, будучи в Варшаве, в Посолскую канцелярию; того ради не лутче-ли его отослать к Гавриле Ивановичю [Головкину], понеже мне ненадобен, о чем вашего величества повеления ожидати буду434.
Почти одновременно с Брюсом к Петру с похожей просьбой обратился также Копиевский, ссылаясь на свою усталость от разъездов и желание регулярно получать содержание, соответствующее его должности:
…И по сие число живу я без дела и где мне вашего величества годовое жалованье брать, того не определено. …И быть мне в походе при старости не возможно… Всемилостивый государь! Прошу вашего величества, да повелит державство ваше во определении дела моего быть за старостию в ином месте кроме здешняго походу, и чтоб вашею превысочайшею и щедролюбивою милостию в совершенство был делом и вашего величества жалованьем определен435.
Оба прошения были Петром удовлетворены, хотя и не сразу: Копиевский был отозван из Смоленска в Москву по распоряжению Головкина только 4 сентября 1708 года. Ему был установлен ежегодный оклад и дано первое задание – перевести во исполнение государевой воли «Введение в европейскую историю» Самуэля Пуфендорфа:
Господин Копиевской,
По получению сего, изволь ехать из Смоленска с приложенным при сем письмом к Москве и явись в Посольском приказе дьяком и Секретарю, ибо определено тебе быть в том Посольском приказе для переводу книг, и давать жалованья по трактату (по 200 р. на год)… и приехав к Москве, сыщи Гисторию Буфендорфову Латинскую или Немецкую и переводи оную на Русской язык (ибо Его Царское Величество оной изволит нужно требовать)436.
Из приложенного к этому распоряжению Головкина письма следовало, что секретарю и дьякам по прибытии Копиевского в Москву надлежало составить «указ Великого Государя, что ему быть в службе Его Ц. В. в Посольском приказе для переводу книг с иностранных языков (которых он умеет, а именно Латинскаго, Немецкаго и Голанскаго) на руской…»437. Еще из одного документа Посольской канцелярии мы узнаем, что 27 сентября 1708 года Копиевский с этим письмом явился в Приказ и что указ о его назначении был готов уже на следующий день438.
В Москве
О жизни и работе Копиевского в Москве известно не очень много. Он трудился над несколькими переводами, однако по каким-то причинам ни один из них не был опубликован. Рукопись «Истории» Пуфендорфа, над которой ему было велено работать при поступлении на службу, осталась неизданной в бумагах Посольского приказа439. Помимо нее, до нас дошла еще рукопись его перевода «Истории Александра Македонского» Квинта Курция Руфа440. По сообщению вдовы Копиевского, среди завершенных им переводов были также три катехизиса. Вызванная 19 октября 1715 года в Посольский приказ на допрос, она свидетельствовала, что это были «три книги катизмусы», которые ее муж «сочинил и написал на словенском языке своею рукою… о разных верах, выбирая из разных книг с латинского, з галанскаго, с полского языков»441. Эти рукописи, по ее утверждению, были переданы им П. П. Шафирову. Позднее она же принесла в Приказ еще черновики сделанных Копиевским переводов каких-то книг Ветхого и Нового Заветов и незаконченный латинско-польский лексикон442.
Известно еще, что помимо переводов в Посольском приказе Копиевский принимал экзамены на знание языков у поступающих на службу. В частности, в 1710 году у Петра Ларионова – того самого, отец которого Михайло двенадцатью годами раньше подверг его публичному унижению и насмешкам, а теперь в качестве старшего подьячего ведал первым повытьем Посольского приказа443. В прошедшие после учебы у Копиевского годы Петр продолжал свое образование в Европе и работал в российской дипломатической миссии во Франции444. Теперь, по возвращении в Москву, он подал в Посольский приказ прошение о назначении на должность, соответствующую его знаниям и опыту («чином и государевым жалованьем против наук моих и трудов»). На основании этого прошения 11 января 1710 года в Приказе было решено «освидетельствовать его в науке иностранных языков». Назначенная для этого экзаменационная комиссия состояла из трех переводчиков: Михаила Шафирова (младшего брата вице-канцлера барона П. П. Шафирова), Матвея Белецкого и Ильи Копиевского. Они проверили Петра на знания латинского, немецкого, французского и голландского языков и пришли к заключению, что он «в науках оных языков искусен и переводчиком тех языков может быть свободно»445.
Больше никаких примечательных известий о московском периоде жизни Копиевского и его трудах в Посольском приказе не известно. Отсутствие заметных следов его деятельности в государственных документах и особенно тот факт, что за семь лет им не было опубликовано ни одной книги, дают историкам повод говорить о частичной утрате им работоспособности446. Намеки на это действительно можно найти уже в документах о приеме Копиевского на службу. Так, в письме Головкина дьякам и секретарю Посольского приказа после подтверждения государева распоряжения о переводе Копиевским «Истории» Пуфендорфа дается наказ тщательно контролировать его работу: «и вы в том его понуждайте, чтоб с прилежанием оную переводил»447. А в петровском указе о принятии Копиевского в должность о том же самом говорится еще более определенно: «…чтобы он, сыскав Гисторию Буфендорфову, с Латинского или Немецкого языка переводил на русское реченье с прилежанием, и в том его понуждать, дабы он в переводе оной книги продолжения не чинил»448.
Кое-что о московском периоде биографии Копиевского можно узнать еще из трех документов, составленных после его смерти. Все они недвусмысленно говорят об одном – достатка в его московском доме не было и близко. Первые два – прошения о материальной помощи его семье, лишившейся кормильца. 8 октября 1714 года его вдова составила в Посольском приказе челобитную, в которой сокрушалась, что от мужа ей досталось множество долгов: «…муж мой умре, а после ево остались долги многие, и мне рабе Вашей немочно тех долгов после ево оплатить». К этому она прибавляла, что в доме нет денег даже на то, «чтоб его погребсти»449. Об оставшихся после Копиевского долгах и бедственном положении осиротевшей семьи говорится и в поданном его вдовой в январе 1715 года прошении о выдаче ей его годового жалованья450. Последнее свидетельство бедности семьи Копиевских – уже не раз процитированный допрос в Посольском приказе, в ходе которого вдова покойного сообщила, что в счет долга в 8 рублей была вынуждена заложить «з десять» оставшихся после мужа латинских книг «жене Фонзалена» (возможно, имея в виду жену инженера-полковника, «немчина», Вильяма фон Залена)451.