Что касается историографии, то Копиевскому в ней явно не повезло. О нем, правда, немало сказано в знаменитом труде П. П. Пекарского, названного его современником А. В. Никитенко «библиотекой сведений о зачатках нашего умственного движения, возникшего из реформ Петра Великого»486. Однако эти материалы отрывочны и не создают целостного представления о его фигуре. Почти через сто лет после Пекарского к биографии Копиевского обратилась Т. А. Быкова, уделив особое внимание его книгоиздательской деятельности. Еще некоторое время спустя биографические сведения о нем обобщил и дополнил З. Новак в статье, оставшейся почти незамеченной историками. Наконец недавно важные материалы об обстоятельствах его жизни до эмиграции в Нидерланды и роде Копиевичей представили белорусские историки Д. В. Лисейчиков и Л. С. Иванова. Этими работами список основных исследований биографии Копиевского и заканчивается.
Как объяснить такое скромное внимание к составителю и издателю первых русских учебных книг? Ведь историками написаны десятки подробных биографий людей, оставивших гораздо менее заметный след в культурных преобразованиях петровского времени. Наверное, на это есть несколько причин, однако главной, скорее всего, является маргинальное положение его фигуры в общем контексте историографии российской истории. Действительно, какое отношение к ней имеет уроженец Великого княжества Литовского, затем гражданин Республики Соединенных провинций и лишь в последние годы жизни – российский подданный? К тому же не православный, а кальвинист, остававшийся, судя по всему, преданным своей вере до конца дней. Неясна и его этническая принадлежность: то ли белорус, то ли поляк, то ли литовец, то ли украинец, но явно не «природный русский». В общем, инородец и иноверец, каким-то чудом оказавшийся в роли просветителя православного «славянороссийского народа».
Что касается причин внимания к его фигуре названных выше авторов, то они вполне объяснимы, хотя и по-разному. В труде П. П. Пекарского, где Копиевский выступает одним из исполнителей воли Петра, присутствие подробных сведений о нем обусловлено историографической манерой автора, видевшего главной целью своих исследований строгое следование источникам. Не могла обойти вниманием его фигуру и Т. А. Быкова, автор фундаментального библиографического описания книг кириллической печати конца XVII – первой четверти XVIII века. Кем был человек, подготовивший и издавший за границей одиннадцать из описанных ею русских книг? Отвечая на этот вопрос, на основе тщательного анализа разнообразных документальных материалов, ей удалось впервые воссоздать важнейшие эпизоды жизненного пути Копиевского после начала его работы с Тессингом. Обращение к его биографии З. Новака, признавшего в нем поляка по происхождению, можно, по-видимому, объяснить его горячей симпатией к соплеменнику. Опираясь на материалы Пекарского и Быковой и анализируя польские источники, он добавляет к истории жизни Копиевского новые штрихи, подчеркивая его роль на начальном этапе становления научного знания в России. Наконец, белорусские исследователи, также считающие его соплеменником, недавно дополнили биографию Копиевского важными, хотя и далеко не лестными биографическими сведениями.
Если же говорить об историографии петровских реформ в области образования и культуры в целом, то второстепенное место, которое в ней отводится этому инородцу и иноверцу, не вызывает особого удивления. Хорошо известно, что большинство писателей, переводчиков и типографов в окружении Петра, особенно на начальном этапе его преобразований, составляли православные выходцы из Юго-Западной Руси, имевшие основательное богословское образование, а нередко и высокие церковные должности. Поскольку Копиевский в эту когорту никак не мог быть зачислен, он так и остался в нашей историографии скромным «белорусским просветителем», вследствие места рождения гораздо больше известным и чтимым в Минске, чем в Москве.
Сказанное, конечно, вовсе не значит, что сегодня его имя и его труды забыты. Однако интерес к ним проявляют почти исключительно лингвисты, видя в Копиевском в первую очередь переводчика, автора грамматик (латинской и русской) и составителя двух трехъязычных словарей487. Что касается других его учебных книг, их содержания и места в российском культурном ландшафте начала XVIII века, то эти темы стали привлекать внимание исследователей только недавно. Как и вообще вопросы, связанные с распространением его книг в России.
Между тем уже сегодня можно с уверенностью заключить, что издания Копиевского внесли заметный вклад в становление науки и образования в России начала XVIII века. Достаточно вспомнить, что благодаря им массовый русский читатель получил первый печатный учебник арифметики, первые русско-латинско-немецкий и русско-латинско-голландский словари, первые учебники латинской грамматики, всемирной истории, военного дела, астрономии, навигации. И кроме этого – первую русскую карту звездного неба и первый русский перевод античной классики (Эзопа).
ЭпилогНачало новой истории научной книги в России
…И прошу, дабы не по конец рук переведена была [книга], но дабы внятна и хорошим штилем.
Прощай, Амстердам, прощай, Копиевский
После того как сначала в Москве, а затем и в Санкт-Петербурге стала массово издаваться переводная литература светского содержания, продолжение Петром его амстердамского проекта утратило всякий смысл489. К тому же наследники Тессинга не проявляли к русскому книгоизданию особого интереса. Больше того, за десять лет, прошедшие с начала работы амстердамской типографии, значительно выросли требования Петра к качеству русских переводов, которые он теперь поручал людям, гораздо более знающим и умелым, чем Копиевский490. Что касается нехватки в России иностранных книг, то царь в большом количестве заказывал их в Европе представителям русских дипломатических миссий, близким ко двору иностранцам, а также российским подданным, по разным причинам находившимся за границей491. Однако о заслугах Копиевского и Тессинга в становлении русского светского книгопечатания Петр не забыл. Готовя материалы для истории своего царствования, он с похвалой упомянул в одной из записей амстердамскую типографию и изданные в ней книги: «Того же [1699] году исправлена друкарня в чистоте печати, и начали многия книги переводит и печатат (в воинских делах), инженерския, (фортофи<ка>ции), алтилриские, механические и протчих художеств, также и исторические и календари»492.
«Нормализация» перевода как насущная потребность
Укрепление Петром самодержавной власти в начале XVIII века открыло ему новые возможности для преобразования России. Подавление выступлений оппозиции, ликвидация традиционно консервативного института патриаршества, широкое привлечение на русскую службу иностранцев и превращение европейского направления в главный вектор внешней политики государства способствовали ускорению и радикализации реформ во всех областях жизни российского общества. Важную роль среди них играли преобразования в области культуры, в частности начало невиданного ранее по масштабам издания светских книг493.
Зримым началом нового периода истории русской книги стало создание гражданского шрифта, не только более удобочитаемого по сравнению с традиционным кирилловским, но и недвусмысленно указывающего на светское содержание напечатанных им книг494. Поскольку подавляющее большинство новых книг составляли сочинения европейских авторов, к концу первого десятилетия XVIII века количество поручений Петра переводчикам стало быстро расти495. Вскоре началось и их печатание, о чем много и подробно сказано в многочисленных работах историков книги. Однако на языковые и историко-культурные аспекты этого массового издания переводов научной литературы исследователи обращали внимание гораздо реже. В частности, на то, что в условиях быстро растущего тиражирования европейских научных знаний, сугубую актуальность приобрело упорядочение переводов на русский язык, их «нормализация»496. Этот процесс, на протяжении полутора десятилетий протекавший под руководством и при непосредственном вмешательстве Петра, оказал важное влияние на формирование русского научного языка в первые десятилетия XVIII века.
Цель Петра состояла в том, чтобы содержавшиеся в новых книгах знания были донесены до читателей не только доходчивым языком, но и языком, использующим унифицированную терминологию. На решение этой задачи и была обращена политика «нормализации» переводов, проводившаяся на самом высоком государственном уровне. Особую актуальность она имела в отношении трудов научно-технической и военной тематики, хотя не оставляла без внимания также историческую и нравоучительную литературу. Позднее, во второй четверти XVIII века, в немалой степени под влиянием деятельности Санкт-Петербургской академии наук, эта политика стала важнейшим инструментом становления русского научного языка497. Однако до этого времени дисциплинирование и «нормализация» переводов осуществлялись непосредственно Петром. Он не только отбирал сочинения иностранных авторов, занимался организацией работы переводчиков, но и внимательно следил за ходом и результатами их работы