498. Свои замечания Петр высказывал им в личных беседах, письмах, передавал через своих приближенных, а иногда даже вносил в их переводы собственноручную правку. Если употреблять понятия, принятые в сегодняшнем книгоиздании, то при реализации этой новой политики он выступал одновременно как заказчик, рецензент и редактор переводных изданий499.
Как мы видели, транслируя научные знания «славянороссийским читателям», Копиевский полагался почти исключительно на свое собственное понимание поставленной перед ним задачи. Известно только, что два-три его перевода предварительно просматривали Федор Головин и Петр. Очевидно, что на начальном этапе переноса в Россию европейских знаний стандартизация русского научного языка не была задачей, значимой на государственном уровне. Теперь же, когда стали переводиться и издаваться многие десятки трудов иностранных авторов, она приобрела сугубую актуальность500. Массовое тиражирование «наук и художеств», являвшихся важным инструментом в строительстве новой России, требовало теперь пристального внимания Петра, игравшего главную роль в процессе языковой «нормализации» европейских научных знаний в печатной продукции.
«Нормализация» переводов в России XVII века
Очевидно, что практика упорядочивания переводов существовала в России и до Петра. Что мы о ней знаем? В каких направлениях она осуществлялась? Каким образом ее реализовывали светские и духовные власти? В качестве еще одного введения к заявленному в этой части книги сюжету попробуем найти ответы на эти вопросы – хотя бы самые общие и приблизительные.
Церковная печать
В случае с церковной печатью картина вырисовывается достаточно отчетливо. Как известно, в XVII веке особое внимание к содержанию печатных книг светские и духовные власти стали проявлять в ходе реформы Никона, когда к работе над новыми переводами богослужебных текстов были привлечены наиболее авторитетные ученые-богословы и знатоки языков (греческого и славянского). Они предлагали свои исправления, которые после обсуждения церковными иерархами выносились на церковный собор и после одобрения им становились каноническими для русского православия501. В новых изданиях над точным соответствием утвержденных исправлений печатному тексту устанавливался строгий надзор справщиков Правильной палаты типографии Московского печатного двора502. Что же касается книг, изданных здесь раньше, то они массово изымались из церквей и монастырей и заменялись новоисправленными503. Церковный надзор осуществлялся и в отношении ввозившихся в Московское государство изданий Юго-Западной Руси: они подвергались предварительному досмотру Патриархом или другими церковными иерархами. В этом случае опасность виделась в возможном «латинском» влиянии на содержание переводов, в первую очередь католическом504. Власти предпринимали попытки «нормализации» содержания также рукописных богослужебных книг, однако они были не столь решительными и, по понятным причинам, гораздо менее успешными505.
Светские рукописные книги
Что касается переводных печатных книг светского содержания, то, поскольку до начала XVIII века в России была издана только одна, никакой необходимости в «нормализации» переводов до этого времени не было506. Не была она, по-видимому, актуальной также для переводных рукописных книг, хотя и по другим причинам. О процессе их создания, распространении, репертуаре (о нем см. в первой главе) и количестве имевших хождение копий на сегодняшний день имеется только самое общее представление. Немного также известно о том, кто их переводил, переписывал и распространял. Тем не менее обрисовать примерную картину их создания и распространения в российском обществе до начала массового книгопечатания петровского времени все же можно.
Сначала иностранные книги (чаще всего печатные) по индивидуальным заказам переводили служащие Посольского приказа, после чего их рукописи, также по индивидуальным заказам, тиражировались: копировались подьячими, дьячками и просто людьми, как тогда говорили, «охочими до чтения». В процессе копирования переписчики далеко не всегда заботились о точности воспроизведения исходного текста, зачастую считая возможным его «улучшить» по своему разумению (сократить, добавить что-нибудь от себя, заменить непонятные слова другими и т. д.). Эти более-менее точные копии переводов они «списывали» в отдельные тетради, которые затем сшивались их владельцами в конволюты вместе с какими-то другими сочинениями, часто самой разнообразной тематики. Либо по отдельности, либо в составе конволютов они затем разными путями (нередко через вторые и третьи руки) попадали на рынки, где продавались вместе с печатными книгами и другими товарами, не имевшими к ним никакого отношения. В Москве начала XVIII века, например, их можно было встретить не только в книжном, но также «самопальном» и «овошном» рядах507.
Поскольку содержание рукописных переводов светской литературы в большинстве случаев не составляло общественной значимости, будучи либо чисто практически-прикладным (например, лечебники), либо отвлеченно-умозрительным (например, истории Троянского цикла), потребность в их «нормализации» у властей не возникала. В результате языковые стандарты в переводах, в том числе и научно-технического содержания, были мало упорядочены508.
Во исполнение государевой воли
Очевидно, что в новых изданиях петровского времени массовое распространение научных знаний на русском языке требовало специальных организационных усилий. И самодержавная власть Петра способствовала их успеху. В частности, облегчала быстрое и неукоснительное исполнение указаний царя, связанных не только с тематическим репертуаром печатной продукции, ее содержанием, тиражами, но и переводами конкретных текстов.
Отбор сочинений и надзор за выполнением переводов
В большинстве случаев Петр сам отбирал книги для перевода, формируя тем самым библиотеку научных изданий российских читателей. В условиях продолжавшейся войны со шведами значительную ее часть составляли предназначенные для решения практических задач текущей внешней политики России сочинения по военному искусству, инженерному делу, кораблестроению509. Однако, не ограничиваясь этими чисто утилитарными знаниями, Петр включил в русскую научную библиотеку также сочинения по истории, географии, праву и разного рода литературу универсального содержания510. В целом же она была призвана служить разностороннему просвещению подданных царя во имя создания новой России, главной его цели. Впрочем, выбор конкретных сочинений Петром, по-видимому, определяли также и разного рода случайные обстоятельства. Так, на одном из праздников после возвращения из персидского похода 1722–1723 годов он рассуждал о языческой религии и, узнав от кого-то из присутствовавших про сочинение Аполлодора, немедленно приказал Синоду сделать его перевод. Петр также распорядился, чтобы Феофан Прокопович снабдил этот перевод предисловием, разъясняющим пользу труда язычника для православного читателя511.
Примечательно, что, отдавая распоряжения о переводах десятков книг, Петр, как и во всех других случаях, не терпел никаких проволочек в их исполнении. Наглядным примером этого служит опубликованная П. П. Пекарским переписка начальника Монастырского приказа графа И. А. Мусина-Пушкина с начальником Приказа книг печатного дела Ф. П. Поликарповым. В первом письме Поликарпову от 21 сентября 1718 года Мусин-Пушкин сообщал, что царь на свадьбе (sic!) у князя Голицына высказывал недовольство задержкой перевода энциклопедического труда «Об изобретателях вещей» Полидора Вергилия, порученного Ф. Л. Лопатинскому512. Спустя некоторое время он снова пишет Поликарпову о том же, предупреждая теперь о последствиях, грозящих переводчику: «Отцу Лопатинскому скажи, чтоб перевел книги, которые к нему посланы. А великий государь часто изволит напоминать, для чего долго не присылаются, и что бы не навел гневу…»513 Наконец, в третьем письме Поликарпову Мусин-Пушкин опять сообщает ему о недовольстве Петра в связи с задержкой работы, называя конкретное наказание, грозящее переводчику: «писал я к тебе многажды о перевод книг и чтобы говорил ты отцу Лопатинскому, дабы скорее переводил, а ныне великий государь приказал, ежели не переведут книг лексикона и прочих, до того времени жалованья не выдавать, пока не переведут…»514
Язык переводов. «География» Варена
Одной из проблем, с которой в той или иной мере сталкивались переводчики светской литературы в петровское время, был выбор языка. Раньше было принято считать, что конец XVII века в России был периодом двуязычия, когда, согласно емкой формулировке Генриха Лудольфа, «разговаривали по-русски, а писали по-славянски»515. Эту двойственную языковую ситуацию ученый разъяснял следующим образом: «Для русских… знание славянского языка необходимо потому, что не только Св. Библия и остальные книги, по которым совершается богослужение, существуют только на славянском языке, но невозможно ни писать, ни рассуждать по каким-нибудь вопросам науки и образования, не пользуясь славянским языком»516. К этому он добавлял примечательную характеристику употребления церковнославянского («славянского») языка на письме и в разговоре: «Поэтому, чем более ученым кто-нибудь хочет казаться, тем больше примешивает он славянских выражений к своей речи или в своих писаниях, хотя некоторые и посмеиваются над теми, кто злоупотребляет славянским языком в обычной речи»517. И дальше: «Так у них и говорится, что разговаривать надо по-русски, а писать по-славянски. И большинство русских, чтобы не казаться неучами, пишут слова не так, как произносят, а так, как они должны писаться по правилам Славянской грамматики»518.
Такая характеристика двуязычия, как не раз отмечали современные исследователи, является слишком общей и не охватывает все многообразие языковой ситуации в России конца XVII века. Очевидно, что в это время русскими уже достаточно широко использовался и светский письменный язык – в Посольском приказе, частной переписке, законодательных актах, делопроизводстве и т. д.519 Однако Лудольф был, несомненно, прав в том, что письменный церковнославянский все еще сохранял ореол языка единственно «правильного». И это вполне объяснимо, поскольку практически все печатные книги, доступные российским читателям, были написаны и изданы на церковнославянском. В петровское же время этот книжный язык начинает быстро утрачивать статус нормативного, вытесняясь «простым» письменным. Как отмечал в этой связи В. М. Живов, в новом столетии «традиционный книжный язык оказывается атрибутом старой культуры… Новая культура должна была создать для себя новый язык, отличный от традиционного»520. Одним из факторов, способствовавших появлению этого нового языка, стало массовое издание переводов «ученых» книг.
Показательным примером коллизии церковнославянского и складывающегося «простого» русского письменного языка служат обстоятельства перевода «Географии» Бернхарда Варена, который Петр поручил Ф. П. Поликарпову, известному приверженцу традиционных взглядов на русский язык521. 2 июня 1717 года И. А. Мусин-Пушкин, излагая волю царя, ранее ознакомившегося с этим переводом, отправил Поликарпову письмо, передававшее критические замечания Петра: «…При сем же посылаю к тебе и географию перевода твоего, которая за неискусством либо каким переведена гораздо плохо. Того ради исправь хорошенько не высокими словами славенскими, но простым русским языком… а исправя, вели напечатать к приезду царского величества…» Дальше в письме следует приписка, сделанная Мусиным-Пушкиным собственноручно (по всей видимости, в ней также излагалась государева воля): «Со всем усердием трудися и высоких слов славенских класть не надобят, но Посольского приказу употреби слова»522.
Очевидно, что изначально Поликарпов имел иное представление о поставленной перед ним задаче. Он считал, что ученый труд Варена, написанный на латыни, следует переводить именно церковнославянским языком, а не «низким» разговорным: «не общенародным диалектом российским переводити… дабы тако изъясних высоту и красоту слова и слога авторова»523. Хотя в предисловии к рукописи своего перевода, отправленной им Петру, он заявлял, что для лучшего понимания учениками содержания «Географии» ему пришлось пойти на отдельные уступки высокому стилю: «снисходя немощи юновозрастных студентов науки сея (да не скрывается сенс от их понятия) того ради употребих наречия и сочинения общенароднаго российскаго паче, нежели славенскаго»524.
Несмотря на это обещание Поликарпова употреблять «общенародный» язык, царь, как было сказано, остался переводом недоволен и вернул рукопись ему на доработку. Однако справиться самостоятельно с ее исправлением тот или не смог в силу иного взгляда на свою задачу переводчика, или просто не захотел. Как бы то ни было, но Поликарпов перепоручил исполнение указания Петра Софронию Лихуду, который и переписал его труд «простым русским языком»525. Этот отредактированный Лихудом перевод Петр одобрил, и книга пошла в печать. Примечательно, что в предисловии к ней («К любомудрому читателю») Поликарпов признается в трудностях, с которыми столкнулся при переводе: «малым и худым кораблецем смысла моего с прочими на широкий сей океан толкования пуститися дерзнул»526. И дальше, как бы оправдываясь, добавляет, что он не следовал высоким нормам церковнославянского языка, а использовал «гражданское наречие», стремясь сохранять при этом смысл исходного текста: «Моя должность объявити, яко преводих сию не на самый высокий славенский диалект против авторова сочинения и хранения правил грамматических, но множае гражданскаго посредственнаго употреблял наречия, охраняя сенс и речи оригинала иноязычнаго»527.
Конкретные указания переводчикам
Петр также вмешивался в содержание работы переводчиков, и самым непосредственным образом. Он знакомился с десятками поступавших к нему рукописей, часть из них отправлял им на доработку, затем просматривал заново исправленные и только после окончательного утверждения отдавал в печать. Мы не знаем точно, сколько из присланных царю переводов и какие именно были им отвергнуты окончательно. Однако очевидно, что заказал он их гораздо больше, чем велел в конечном итоге публиковать528.
Обычно свои критические замечания Петр доносил до переводчиков через посредников. Одним из этих посредников был И. А. Мусин-Пушкин, помимо «Географии» Варена принимавший участие в подготовке к печати «Разговоров» Эразма Роттердамского, по крайней мере двух словарей и еще какого-то количества изданий529. После учреждения Синода эта посредническая функция была частично переложена с Мусина-Пушкина на членов нового государственного органа. Впрочем, в некоторых случаях, о которых речь пойдет дальше, Петр высказывал рекомендации переводчикам и напрямую.
В конце 1708 года ему был доставлен перевод книги о механике голландского военного инженера Менно ван Кугорна, выполненный Андреем Виниусом. Познакомившись с рукописью, Петр заключил, что она требует существенной правки, однако решил не возвращать ее на доработку Виниусу, а поручить редактуру присланного перевода Якову Брюсу. Очевидно, одной из причин такого решения царя было невысокое мнение самого Виниуса о книге голландца, которое он высказал в двух письмах, осмелившись даже советовать Петру ее не печатать.
В первом, от декабря 1708 года, Виниус оправдывал несовершенство своего перевода книги «трудностью материи», имея в виду сложную терминологию автора («в ней же некоих имен без лексиконов перевести было трудно»), а также невразумительную отрывочную манеру изложения этой «материи» самим ван Кугорном: «Аще ли же явятся в переводе некоторые периоды к выразумению трудны, молю – сие не моему нерадению, но творца той книги зело сокращенному слогу приписати»530. Во втором письме, от января 1709 года, продолжая ту же тему, Виниус просит Петра взвесить необходимость печатания своего перевода, объясняя эту просьбу сомнительной ценностью сочинения Кугорна для российских читателей: «Однакож униженно молю величество ваше, дабы прежде изволил есм тот трактат выслушать и свыше данный вам разумом (sic!) разсудить, от неа какая польза людем будет ли? Понеже автор сего трактата писал зело сокращенно и прикрыто, не толико зря на пользу людскую, елико на субтильность своего философскаго письма. Однакож над всем да будет воля величества вашего»531.
С аргументами Виниуса Петр не согласился и 21 февраля 1709 года отправил перевод книги Кугорна Брюсу, указав в сопроводительном письме на необходимость исправления ошибок и устранения неясностей: «При сем же послали к вам книшку о механике купно и с переводом на словенском языке, которой со временем, когда будет досуг, выправ, понеже переводил оную Андрей Виниюс, и во многих местах есть неисправно и непонятно»532. Как известно, в этом же году книга была издана533.
Разумеется, Петр не имел возможности внимательно знакомиться со всеми переводами, которые по его указам спешно готовились к печати. Поэтому в некоторых случаях его надзор за их правильностью состоял только в предварительном просмотре русских оглавлений. О существовании такой практики свидетельствует, в частности, его указ от 30 августа 1723 года о переводе трех сочинений по экономике: «…отданные от Е. В. три экономические на немецком диалекте книги перевести на славенский и, переведши исперва оглавления, предложить к разсмотрению Е. В. немедленно»534.
Мы знаем также немало случаев, когда Петр распоряжался внести в переводы конкретные изменения и даже правил их сам. Так, например, он собственноручно внес исправления в рукопись перевода немецкой книги о землемерии, выполненного Яковом Брюсом. Этот перевод, как известно, стал первой книгой, напечатанной гражданским шрифтом535. В работу переводчиков он продолжает активно вмешиваться и в последующие годы – вплоть до последних месяцев своей жизни.
Для уяснения сути требований Петра к способу переложения европейских знаний на русский язык показательно его письмо Ивану Зотову от 25 февраля 1709 года в связи с переводом руководства по фортификации Блонделя536. Петр начинает его с похвалы стараниям Ивана при передаче в книге бесед учителя и ученика, изложенных французским автором: «розговоры зело хорошо и внятно переведены»537. Однако вслед за этим переходит к критике неточностей и неясностей, касающихся конкретных знаний, которые имели практическое значение для российских строителей военных укреплений. По сделанному переводу, указывает Петр, они не смогут извлечь из труда Блонделя самое главное: «…но как учит оной фортофикацию делат, также в табелеф мера не именовано, руты ль или тоузы, то зело темно и непонятно переведено»538. После этого он извещает Ивана, что сам внес в его рукопись необходимую правку, вклеив ее в соответствующем месте. И добавляет, что в дидактических целях им приложен и его неудачный перевод: «…которой лист, переправя, вклеили в книгу, а старай, вырезаф, при том же посылаем, где сами увидите погрешение или невнятность». Дальше Петр наказывает переводчику усвоить этот урок, особенно важный в случае сочинений, содержащих практические знания: «И того ради надлежит вам и в той книжке, которою ныне переводите, остеретца в том, дабы внятнее перевесть, а особливо те места, которыя учат, как делат».
В последнем наставлении Ивану Петр повторяет мысль, которую не раз адресовал другим переводчикам: в их деле нужно не слепо идти за языком оригинала, а делать смысл иностранного сочинения понятным русскому читателю: «и не надлежит речь от речи хранить в переводе, но точию, сенс вразумеф, на своем языке уже так писат, как внятнее может быт»539. Здесь вполне можно предположить, что эти настойчивые требования царя избегать буквализма при переложении иностранных текстов на русский язык были вызваны его неудовлетворенностью первыми изданиями иностранных книг, в которых труды европейских ученых часто переводились слово в слово540.
Переводчики: русские и иноземцы
Очевидно, что для массового издания «ученых» книг требовались десятки умелых переводчиков, причем не только с латинского, но и с современных европейских языков. Первоначально эту роль выполняли приближенные Петра, в основном из иностранцев на русской службе, однако очень скоро они перестали справляться с быстро растущим потоком его заказов541. Тогда в помощь им пришлось искать других: среди образованных выходцев из Юго-Западной Руси, выучившихся за границей русских, а также знающих славянские языки переводчиков в других странах.
Примечательно, что подбор последних Петр осуществлял с сугубой тщательностью, вникая не только в детали, относящиеся к их профессиональной подготовке и оплате их труда, но и к специфике их работы. Об этом можно судить по его переписке с резидентом при германском императорском дворе А. П. Веселовским и И. А. Мусиным-Пушкиным 1715–1716 годов. Речь в ней в основном шла об организации переводов двух лексиконов (скорее всего, это были словари универсального содержания) и какого-то немецкого труда по юриспруденции542.
В одном из первых писем на эту тему, отправленном 16 декабря 1715 года, Петр наказывал Веселовскому приобрести указанные им книги и отправиться с ними в Прагу, чтобы там найти для них переводчиков среди учителей иезуитских школ. Предвидя предстоявшие в работе иезуитов трудности из‑за различий в чешском и русском языках, он добавлял, что готов послать им в помощь знающих латынь русских: «И как их сыщешь, надобно тебе съездить в Прагу и там в езувицких школах учителям говорить, чтоб они помянутые книги перевели на словенской язык. И о том с ними договоритесь, почем они возмут за работу от книги, и о том нам пишите ж. И понеже некоторые их речи не сходны с нашим славенским языком, и для того можем к ним прислать русских несколко человек, которые знают по-латыне и лутче могут несходные речи на нашем языке изъяснить»543. Заканчивал Петр это распоряжение призывом к адресату проявить усердие: «В сем горазда постарайся, понеже нам сие горазда нужно»544.
В следующем письме, от февраля 1716 года, Петр дает Веселовскому новые распоряжения. Он велит привлечь чехов, помимо названных трех книг, и к другим переводам, напоминая, что в помощь им будут направлены «латинники» из носителей русского языка. Здесь же он делает коррективы к своему первоначальному плану в связи с возникшими новыми обстоятельствами и дает в отношении их подробные пояснения:
Господин Веселовский! Письмо твое, февраля от 1 дня из Вены писанное, до нас дошло, в котором пишешь, что ты нашел переводчика, который берется переводить три книги, а именно два лексикона и юриспруденцию за 300 ефимков, и чтоб к нему прислать в помочь двух человек русских, которые по латине знают; но как мочно видеть, хотя б и помощники к нему были присланы, и те три книги ему одному с ними трудно и долговременно будет переводить, а к тому ж и послать, кроме киевских чернцов, некого, и для того по первому указу конечно к иезувитам съезди в Прагу не для только сего одного дела, что им помянутыя книги отдать переводить, но и о цене договориться, дабы и впредь всякия книги, которыя понадобятся посылать переводить. А сим делом начать и о том с ними разговорись, что охотны ли они к тому делу явятся? За что мы им будем платить и, сверх того, для помочи им будем присылать из киевских чернцов, сколько они пожелают таких, которые по латине знают. А помянутому переводчику отдайте для пробы перевесть какую нибудь книгу небольшую и, как переведет, пошлите к нам545.
Эту же тему Петр продолжает в апреле 1716 года в письме Мусину-Пушкину. Он поручает ему подыскать в России редакторов переводов и отправить их в Прагу, а для помощи им направить еще и переписчиков:
Братец! каково письмо получил я от Веселовскаго, котораго посылал я в Прагу для переводу книг, прилагаю копию при сем, для чего выберите из чернцов или из светских двух добрых латниников и отправьте их туды, и определите им жалованье и чтоб они там жили и не ездили назад без указу, хотя сии книги и переведены будут; понеже я непрестанно буду писать о переводе книг. Также двух придать им добрых писцов подъячих или трех546.
Наконец, в письме Петра Веселовскому от 8 июня 1716 года мы встречаем новые подтверждения того, что царь вникал во все подробности этого дела, даже самые незначительные:
Monsieur! Письмо ваше до нас дошло, в котором пишешь, что иезуит, который взялся переводить лексикон умре, и после его нашли другаго историографа чешскаго, который хочет… те лексиконы в год времени перевесть за пять сот червонных. И хотя сей дороже перваго, но когда без той цены переводить тех лексиконов не станет, то велите ему переводить и за тое цену, ежели меньше не может договориться. И для того ныне велели к вам перевесть из Гамбурха половину той цены 250 червонных547.
Привлекая в качестве переводчиков иностранцев, Петр, конечно, понимал, что они могли принести пользу только на начальном этапе его грандиозного издательско-просветительского проекта. Для его же безусловного и полного успеха в первую очередь нужны были переводчики из «природных русских». Однако он также прекрасно понимал, что их подготовка – процесс нескорый, а европейские научные знания необходимы были в России безотлагательно. Так что к вопросу об их обучении он обратился лишь в конце своего царствования в наброске одного из указов548. Главная мысль Петра состояла здесь в том, что для качественного перевода «ученых» трудов одного знания иностранных языков русским людям недостаточно: им необходимо еще иметь представления о той науке, которой посвящен исходный текст: «никакой перевотчик, не умея того художества, о котором переводит, перевесть не может»549. Соответственно, чтобы добиться наилучшего результата, знающих языки следует учить наукам – и наоборот: «которые умеют языки, а художеств не умеют, тех отдат учитца художествам; а которые умеют художества, а языку не умеют, тех послат учитца языком»550. К этому соображению он добавляет другое, объясняющее первостепенную необходимость привлечения к переводам «природных русских». Им, справедливо утверждал Петр, гораздо легче переводить с иностранного языка, чем иностранцам на русский: «…и чтоб все из руских или иноземцы, кои или здес родилис, или зело малы приехали и наш язык как природной знают, понеже на (с)вой язык всегда лехче переводит, нежели (с)воево на чюжей»551. Из этого следовал очевидный вывод: в будущем переводы «ученых» книг должны делать именно они.
Петровские принципы «нормализации» русских переводов
В дошедших до нас документах требования Петра к переводам можно сформулировать в виде четырех общих тезисов: они должны точно передавать главное содержание исходных текстов, быть понятны русским читателями, исключать второстепенные подробности и не противоречить православной вере.
Если говорить о первом, то самый известный пример здесь – это история Якоба Штелина, выразительно названная им «Петра Великаго тщательность о переводе иностранных книг на Российской язык»552. В ней речь идет о резкой критике царем перевода «Введения в европейскую историю» Самуэля Пуфендорфа, выполненного Гавриилом Бужинским. Когда Гавриил, утверждает Штелин, принес свою рукопись Петру, тот стал с нею знакомиться, сначала пребывая в благожелательном расположении духа. Однако дойдя до одной из последних глав, неожиданно сильно разгневался. Дальше представлю слово рассказчику:
Безумец! Что приказал я тебе сделать с сею книгою? Перевесть, ответствовал монах. Разве это значит перевод, продолжал царь и показал ему параграф о российском государстве, в коем переводчик совсем пропустил хулительные слова о свойствах российского народа, также инде прикрасил некоторые места и несколько делал оные российскому народу ласкательнее.
Пойди сей час, говорил потом царь, отдавая ему во гневе ложный его перевод, сделай, что я тебе приказывал и переведи сию книгу во всех частях так, как сочинитель оную написал.
И таким образом оная от слова до слова в подлиннике была переведена…553
При вышеупомянутом случае, – поясняет дальше Штелин, – …он сию главу не в поношение своих подданных желал напечатать, но ко исправлению их и сведению, что до сего об них в других землях заключали, и дабы они мало-помалу могли познавать, каковыми они до сего были, и какими ныне посредством его трудов сделались554.
Впрочем, при этих настойчивых требованиях к точности передачи содержания исходного текста, Петр не считал, что переводчик должен всегда воспроизводить его «от слова до слова». Из его наказов можно заключить, что по крайней мере в двух случаях делать сокращения в нем можно и даже необходимо. Первый – когда оригинал содержит подробности, имеющие второстепенное значение; второй – когда в нем изложены вероучения, противные православию. Необходимость сокращений первого рода он обосновывает в указе Синоду 16 сентября 1724 года в связи с переводом пространного немецкого руководства по ведению домашнего и сельского хозяйства. Царь здесь сообщает, что из присланного ему текста он удалил лишнее, приводит основания для сделанного сокращения и высказывает пожелание, которое должно впредь служить назиданием переводчикам: «…О хлебопашстве трактат выправил, [вычерня негодное,] и для примеру посылаю, дабы по сему книги перевожены были без лишних разказоф, которые время толко тратят и у чтущих охоту отемлют»555. Решение удалить подробности он предваряет общей сентенцией относительно стиля немецких книг и повторяет требование о внесении соответствующей правки в перевод: «Понеже немцы обыкли многими расказами негодными книги свои наполнят, толко для того, чтоб велики казались, чего, кроме самого дела и краткого пред всякою вещию разговора, переводит не надлежит»556.
Издание тысячными тиражами сочинений иноверцев создавало другую проблему, не связанную с языком, – необходимость соблюдения вероисповедной чистоты русских книг. Петр был обязан следить за тем, чтобы появление в России переводов сочинений католиков и протестантов не несло вреда вере его подданных. Об этой заботе свидетельствует его поручение Синоду, согласно которому из двух трактатов Пуфендорфа следовало перевести только один, «О должности человека и гражданина». Исключение же второго, «О вере христианской», Петр объяснил его ненужностью для русского читателя («понеже в другом не чаю к ползе нужде быт»)557.
Заботой о сохранении чистоты православной веры его подданных продиктован и упоминавшийся раньше указ Петра Синоду от 19 февраля 1723 года об издании перевода «Мифологической библиотеки» Аполлодора. Помимо предисловия Гавриила Бужинского, царь приказывал включить в эту книгу также отрывки из сочинений христианских писателей, критикующих заблуждения язычников: «в конце той книги окончание из христианских писаний для ведения тое книгу прочитающим, в которых обявить, како язычницы, прежде познания христианского благочестия в неверствии своем заблуждали и каковых богов имели»558.