Главный и наиболее трудный вопрос, который возникает в связи с амстердамскими книгами, – принесли ли они России тот результат, на который рассчитывал Петр? Чтобы более-менее определенно ответить на него, потребуется еще проделать серьезную работу в самых разных направлениях.
Прежде всего, скрупулезно исследовать владельческие записи и рукописные пометы на уже известных экземплярах и выявить те, которые все еще затеряны в российских и зарубежных книгохранилищах. Исследователей здесь, несомненно, ждут находки, способные существенно дополнить общую картину.
Перспективным в этом направлении может также стать исследование их рукописных копий134. Известно, что в России вплоть до начала XIX века многие печатные книги, особенно светского содержания, массово переписывались, выполняя те же общественные функции, что и печатные. Очевидно, что амстердамские издания в данном случае не были исключением. Еще в середине прошлого века Н. Н. Розов обнаружил среди рукописей собирателя древностей А. А. Титова переработанную и дополненную неизвестным переписчиком середины XVIII века копию «Введения краткого»135. Затем в начале нынешнего Даниэль Уо установил, что «Аритметика» и «Слава торжеств» в петровское время были «списаны» дьячком Богоявленского собора в Хлынове Семеном Поповым136. Наконец, совсем недавно О. В. Русаковский обратил внимание на два аналогичных документа: сокращенный текст «Краткого собрания Льва Миротворца», списанный в Сибири между 1708 и 1720 годами Федором Поповым в его «Записную книгу военного человека», и на утраченную рукопись этого же сочинения Льва VI из собрания Свято-Успенской Флорищевой пустыни в Нижегородской области137. Можно не сомневаться, что за этими находками в скором будущем последуют и другие.
Особая тема – непосредственное влияние амстердамских книг на общие перемены в русской культуре начала XVIII века. Совершенно очевидно, что они не стали ключевым событием в просветительских реформах Петра I. Тем более что десятилетие спустя по его распоряжению началось по-настоящему массовое издание переводов сочинений европейских авторов, теперь уже в России. Однако, будучи первыми печатными учебниками, по которым сотни или даже тысячи русских людей впервые знакомились с европейскими «науками и художествами», они сыграли в этих реформах заметную роль138.
Переводные «ученые» книги европейцев были, конечно, известны и в допетровской Руси, однако все они были рукописными. Начало же тиражирования научных знаний с помощью печатного станка внесло важные изменения в процесс их распространения. Прежде всего, конечно, это привело к многократному увеличению объема книжной продукции. Однако важным было и то, что содержание печатных книг, не зависевшее от воли переписчиков, стало теперь абсолютно тождественным139. В результате европейские знания не только могли распространяться в России в небывалых раньше масштабах, но и дойти до читателей в унифицированном виде – в полном соответствии с одним из важнейших принципов научности140. Так, из книг Копиевского – Тессинга массовый русский читатель впервые мог получить единообразные толкования многих научных терминов, печатную карту звездного неба с обозначением созвездий на русском языке и много других полезных знаний еще141.
Если говорить о месте этих книг в преобразованиях русской культуры начала XVIII века в целом, то вполне можно согласиться с теми учеными, которые считали, что они стали началом ее принципиально важных изменений. По заключению М. М. Богословского, это были первые признаки «того нового явления в духовной жизни русского общества, каким было научное знание»142. В другом месте историк подчеркивал, что амстердамские издания дали старт решительному обновлению репертуара русской печатной продукции, став началом «того поворота на новый путь в деле книжного просвещения… поворота от церковной литературы к научному знанию»143.
О важных новациях, привнесенных изданиями Копиевского – Тессинга в русское книгопечатание, говорят и историки книги. Они указывают на то, что в них использовался новый славянский шрифт, ставший прообразом «гражданки», впервые употреблялись арабские цифры и титульный лист европейского типа с подчеркнуто выделенными заглавием и выходными данными. К этому они добавляют, что Копиевскому принадлежит заслуга создания первой печатной библиографии русских изданий, ставшей одновременно и первой русской персональной библиографией144.
В общем, будучи первым вкладом в те грандиозные перемены, которые произошли в русской культуре в XVIII веке, «пользу и прибыток» амстердамские издания, безусловно, принесли, пусть сегодня и не слишком заметную.
Глава 2«Всякая история» и ее читатели
Зде помощь к познанию всякия истории подастся: что знаменует история, и что в себе содержит, и какова с нея полза, и к чему всякая история написана есть…
Эта глава целиком посвящена одной книге Копиевского, вышедшей первой в типографии Тессинга, – пособию по всемирной истории145. В первой части речь идет о структуре учебника, содержании представленного в нем исторического материала и способе его изложения. Какие сведения о прошлом человечества он включал? На каких принципах строится в нем рассказ Копиевского о всемирной истории? Какие сочинения европейских авторов он мог использовать при подготовке этого труда? Наконец, какие задачи ему приходилось решать в процессе перевода и адаптации этих сочинений к «горизонту ожидания» российских читателей146?
Во второй части главы содержится обзор литературы по всемирной истории, доступной в России накануне выхода «Введения краткого», и на его основе реконструируется картина прошлого человечества русских книжников. Специальное внимание в этом обзоре обращено на отличия содержания и построения известных русским людям рукописных исторических сочинений от трудов по всемирной истории западноевропейских авторов XVI–XVII веков. Эти отличия позволяют сделать вывод о том, что учебник истории Копиевского представлял русским читателям не только новую для них картину прошлого человечества, но и незнакомый им способ рассказа о нем. Также кратко определяется место «Введения краткого» в процессе становления российского историописания.
Наконец, в третьей части представлен опыт реконструкции читательской аудитории книги. Здесь обобщаются данные о поступлении «Введения краткого» в государственные и частные собрания в начале XVIII века и количестве его экземпляров сохранившихся сегодня. Однако главное внимание уделяется подробному рассмотрению владельческих записей на трех из дошедших до нас экземплярах. Они позволяют проследить конкретные обстоятельства бытования всемирной истории Копиевского в России XVIII – первой половины XIX века. В заключении главы суммируются сведения о читателях этой книги и строятся догадки о степени ее известности и востребованности.
Книга
Как мы уже знаем, главным действующим лицом в реализации проекта Петра по изданию серии светских учебных пособий на русском языке выпало стать Илье Копиевскому, и первым его учебником было краткое пособие по всемирной истории, уместившееся в скромную семидесятистраничную книжку. Объясняя во введении читателям, почему именно учебник истории он издает первым, Копиевский отсылал их к суждению Цицерона об истории как наставнице жизни. Сообщив о том, что вскоре для них будут напечатаны и другие учебники («математическия, геометричныя, архитектонские и ратные земные и морские книги, и прочия всякия художные»), он добавлял, что путь к пониманию других наук открывает именно история: «И тако избрахом помощию всемогущаго Господа Бога нашего, сицевую книгу, имущую имя введения, неточию бо ведет во всякую историю, но и во всякую выже именнованную книгу, и по подобию ключа всякую отворит…»147
Содержание
Совершенно очевидно, что, составляя свой учебник, Копиевский не претендовал на звание историка и свою первоочередную задачу видел в том, чтобы в сжатом виде передать русским читателям основное содержание исторических трудов европейских ученых. Соответственно, и книгу он строил по принятому в их трудах порядку: введение и основная часть из двух разделов. В первом давалось общее представление о предмете истории, а во втором, основном, рассказывалось об исторических событиях от сотворения мира до первой половины XVII века. Поскольку в Европе того времени история нередко преподавалась вместе с географией, в этот второй раздел Копиевский на нескольких страницах добавил и краткое географическое описание мира.
Совершенно очевидно и то, что он стремился сделать содержание своего учебника максимально ясным и понятным читателям. Это особенно заметно по его усилиям по систематизации разнообразного исторического материала: каждая из небольших главок разбита им на параграфы и/или включает пронумерованные перечни понятий, обозначений исторических периодов, имен правителей, названий государств, топонимов и т. д. Примером такой систематизации может служить классификация видов исторических сочинений в первой главе первого раздела книги. Этих видов Копиевский насчитывает шесть: «кроника» (ее прототипом он называет Паралипоменон, ветхозаветные книги священной истории), «временописие» (так им обозначается краткое собрание «деяний или дел»), «летописие или деяние» (по его определению, это «книги по церковнославянскому», в которых «всякого лета деяния пишутся»), «деннописие» (то есть поденные хроники, где «всякого дне деяния или дела содержатся»), «властописие» (вероятно, здесь имеются в виду хроники правления королей и императоров – «в ним же власти, по обычаю римлян, всякия деяния, или дела на всякое лето пишутся») и, наконец, «житияписие», то есть биография («жития поведение или бытия некоторых людей и деяния или дел их»). В последнем случае жанровая атрибуция не вызывает никаких затруднений благодаря ссылке Копиевского на общеизвестный пример: «Сицевыи же есть Плютарх, иже многих описа житие и дела».
Главное содержание второго, основного раздела – изложение событий всемирной истории. Он существенно превосходит первый по объему и включает три главы: «В первой сама синопсис историчная», «Вторая заключает летописие» и «Третия – описание всея вселенныя». «Синопсис» – это и есть краткое изложение событий «всея истории», выстроенное в соответствии со все еще распространенной в историографии XVII века средневековой периодизацией. Рассказ о прошлом человечества разделен здесь на две основных части, до Потопа и после, на две бо́льшие по объему части разделена и история после Потопа: до и после рождения Христа.
Представление допотопной истории традиционно строится на ключевых эпизодах ветхозаветных рассказов: сотворение мира, грехопадение, «братоубийство каиново», «изобретение всякаго рукоделия» и т. д. После Потопа – по четырем монархиям (вавилонской, персидской, македонской и римской). О самих исторических событиях здесь говорится очень кратко и схематично: по каждой из монархий приводится список «царей» с указанием времени их правления – и только в заключение к каждому из списков даются скупые пояснения.
В центре исторического повествования находится Римская монархия: сведения о ней занимают целых десять страниц, то есть седьмую часть книги. Список римских правителей начинается у Копиевского традиционно с Юлия Цезаря и заканчивается императором Священной Римской империи германской нации Фердинандом II. В пояснениях к этому списку он сообщает читателям, что от Цезаря до Константина Великого империя была едина, но затем разделилась на две части, Восточную и Западную. Примечательно, что этот разрыв он объясняет «отвержением Запада», а не наоборот, то есть отступает от западноевропейской историографической традиции. Из такого объяснения выходит, что прямой наследницей Древнего Рима является Византия, а не Священная Римская империя, как считали европейцы: «Восточнии или константинопольскии [императоры] царствоваху прежде отвержения Запада от Константина Великаго даже до Кароля Великаго и Ницефора, по отвержении же Запада от Никефора, даже до Палеолога. Под ним же взят есть Константинополь или Царь Город»148.
В следующей главе, «О летописии» (этим полонизмом в книге обозначается то, что мы сегодня назвали бы временным измерением истории), прервав обрушенный на читателей поток имен, дат и событий, Копиевский возвращается к истолкованию исторических понятий. Теперь он представляет им еще три: «хронология», «эпоха» и «синхронизм». «Синхронизм, – разъясняет он, – есть подобие или соглашение в делах народов или князей». И дальше делает отсылку к семантике этого слова в греческом языке: «Синхронизм у греков нарицается от сих иже воедино время совокуплени бывают и паки зовутся единолетнии, единовременнии». Это не очень внятное толкование он подкрепляет историческими примерами, проясняющими эрудированному читателю смысл понятия: «Яко Сервии Туллий римский царь и Писистрат афиниенский мучитель во едино время быша, такожде и Питагор философ и царь Тарквиний Гордый в едино время и лето быша…»
Завершает же вторую часть книги глава «Вселеннописие», содержащая краткий обзор географических знаний о водном пространстве и суше, необходимый для знакомства со всемирной историей. Сведения о суше (в основном это названия стран и гор) представлены в ней по трем «древним» частям света (Европа, Африка и Азия) и двум «новым». К последним относятся «Островы северные» («Исландия», «Фрисландия», «Спесберга», «Гринландия, зелены остров», «Новая земля») и Америка («Северная и Полуденная»). После географического обзора следует перечень европейских мер длины и их сопоставление со славянскими, а вслед за ним – изображение «круга земли» с указанием его диаметра и периметра в милях. Последнее предложение в книге – это традиционная благочестивая формула, заключающая сочинение христианского писателя: «Конец. Слава Господу Богу, давшему совершити».
История для славянороссийского народа
Читателей «Введения краткого» и других своих учебников Копиевский обычно называет «славянороссийским народом». Это словосочетание, восходящее к «Синопсису» Иннокентия Гизеля, в конце XVII – начале XVIII века было широко распространено и в большинстве случаев имело в виду подданных Российского государства. Очевидно, что для такой читательской аудитории автору нельзя было ограничиться простым пересказом западноевропейских ученых книг – трансляция европейского исторического знания в Россию требовала также переформатирования их содержания. В русской версии это знание должно было стать не только понятным, но и максимально благожелательно принятым читателями, удаленными от большинства стран и народов Европы в географическом, культурном, религиозном и языковом отношениях.
И мы видим, как в разных местах «Введения» его автор разными способами стремится приблизить западноевропейскую картину мировой истории к «горизонту ожидания» своих читателей. Например, объясняя им суть различий в летоисчислении от Сотворения Мира до рождения Христа в Европе и России. Однако разъяснение различий в летоисчислении на Руси и в странах Европы было далеко не единственной и далеко не главной задачей Копиевского. Гораздо важнее было убедить читателей в «правильности» своей книги. Об этой «правильности» с самого начала свидетельствовало ее предисловие, озаглавленное по образцу предисловий богоугодных книг Московского печатного двора: «Читателю благочестивому и благоразумному в Господе радоватися, здравствовати и умудрятися». Эта традиционная формула, хорошо знакомая русским книжникам, указывала на благочестивое содержание «Введения», а повторяющиеся дальше настойчивые отсылки к православной вере читателей служили этому дополнительным подтверждением: «Зде обрящеши, православныи читателю», «на милость православных читателей», «молимся, православныи читателю…», «веждь, православныи читателю…», «восприми же, православныи читателю».
Примечательно, что о своей принадлежности к реформатской церкви Копиевский здесь благоразумно умалчивает, заверяя лишь, что так же, как и его читатели, является христианином149. И не устает на разные лады подчеркивать собственную принадлежность к христианской вере: «И тако избрахом помощию всемогущаго Господа Бога нашего…», «помощию всемогущаго Господа Бога нашего», «Бог мира и Отец щедротам, да совершит всякаго благочестиваго читателя во всяком деле блазе творити…», «…благоугодно Господем нашим Иисус Христом».
Ясно, что, рассказывая о прошлом человечества «славянороссийскому народу», Копиевский не мог ограничиться скудными и предвзятыми сведениями о московитах, содержавшимися в его время в обзорах всемирной истории западноевропейских авторов. Из-за нехватки времени и недостаточного знакомства с предметом у него вряд ли была также возможность эти сведения самостоятельно разыскать и переработать. В итоге явно ожидавшийся его читателями обстоятельный рассказ о «славянороссийском народе» он заменяет высокопарным превознесением его достоинств.
В предисловии он объявляет, что не стал бы писать свою книгу «варварскому какову народу». К славянороссийскому же обращается без всяких колебаний, поскольку тот не только не принадлежит к числу «варварских», но даже превосходит прославленные европейские. Первое его превосходство – «благоразумие» («славянороссийский народ славно прославися паче всех народов своим благоразумием»). Под благоразумием Копиевский в данном случае имеет в виду особое достоинство, дарованное свыше, – язык, распространенный едва ли не по всему свету. «Прочия народы, – заявляет он, – и порубежнаго не разумеют языка. Славянороссийский же народ сие дарование Божие имеет, яко едва не всю Европу о своим языке преидет». И дальше приводит доказательство сказанному: «Не помяну зде полския земли, прус, чехов, моравов, венгров, волошан, словаков, кашубов, иллириан, даже до Азыи россеаном откровенныи язык»150.
Другое превосходство славянороссийского народа имеет нравственную природу и состоит в его скромности и смирении – двух достоинствах, также дарованных Богом («по благодати Духа Святаго»). Оба эти достоинства Копиевский противопоставляет порокам других народов, прежде всего, высокомерию и заносчивости. Он приводит и подтверждение этого превосходства: «Славнии италиане, французы, но точию в своей земли, за рубежем – варвари тщеславнии. Славянороссийский же народ славный, не тщеславный, смиреномудренно держится, аще же паче всех тех язык родоязычия имеет»151.
Очевидно, что в представлении всемирной истории читателям «Введения краткого» Копиевский не мог ограничиться возвеличением их достоинств, не указав на особое место в этой истории Московского государства. Решая эту задачу в последней главе, «О еографии или описанию всея вселенныя», он, в обход европейской историографии, напрямую сопрягает прошлое Руси с историей библейских времен. В разделе «Славнейшие реки восточные», следуя распространенному в то время представлению, название Москвы-реки он соотносит с именем «праотца российского» Мосоха152. И следом, используя ветхозаветные образы, уподобляет Российское государство новому раю, а его правителя – величайшим из всех царей153.
В этом месте после упоминания Днепра, реки Москвы и Двины сухой стиль географического описания неожиданно превращается в панегирический: «Сие же три реки, Днепр, Москва и Дзвина, от единаго изшедши (аки из Едема) места, разыдошася на три начала по образу райскому». Затем Копиевский призывает читателя обратить на это подобие с раем сугубое внимание: «Иже чтет да разумеет, зде мудрость есть, иже имать ум». После чего приступает к ревностной проповеди богоизбранности населяющего этот новый рай народа:
Зде удивится! Приидите вси боящися Господа, приидите и видите дела Божия, яко Господь огради люди своя на Восток от Запада и от полуденное страны трема великими и славными реками в вечные роды, колико великих царств и память уста по зразорений (sic!) их. Над славянороссийским же народом искони сияет благодать Вседержителя Господа Бога нашего, аки над вторым Парадызом…
Вслед за этим вполне ожидаемо следует прославление правителя этого богоугодного государства:
Даде Господь Бог и пастыря единаго всем, возлюбленнаго помазанника своего пресветлейшаго и великаго государя, его же величество вознесе даже до небесе с высокаго на высочайший степень, паче всех царей земных, вовеки. Утверждает, где Бог, завет мирен и завещание вечно будет.
Помимо такого принципиально важного переформатирования исторического метанарратива в угоду ожиданиям «славянороссийского народа», Копиевскому приходилось решать в своем учебнике и менее масштабные, хотя и тоже непростые задачи. В частности, связанные с переложением на русский язык иностранных географических и исторических названий и имен. Поскольку в Амстердаме в его распоряжении не было славянских рукописных переводов европейских историков, во многих случаях ему приходилось переводить их самостоятельно.