Несмотря на старания Копиевского сделать представления европейских ученых о прошлом человечества не только понятыми, но и благожелательно принятыми «славянороссийскими читателями», многих из них не могло не озадачить ее содержание. Прежде всего потому, что оно рисовало новую неожиданную для них «западоцентричную» картину всемирной истории. Если не считать начала этой истории, известного на Руси по книгам Библии, а также сочинениям античных и ранневизантийских авторов, то она была им чужда, поскольку рассказывала почти исключительно о государствах, возникших на территории Западной Римской империи. Истории же Византии, традиционно составлявшей основу представлений русских людей о прошлом человечества, во «Введении кратком» было отведено всего две страницы. То есть вместо единственно знакомой массовому русскому читателю «восточноцентричной» картины оно рисовало им совершенно иную. Также новым и неожиданным для русских книжников был и способ изложения исторических событий. Вместо привычного анонимного летописного свода, включавшего сочинения разных авторов и жанров, они встретились здесь с рассказом, содержание и построение которого определялись замыслом одного человека – автора154.
Чтобы лучше уяснить, в чем состояли эти новизна и неожиданность, рассмотрим дальше два вопроса: а) какие книги по всемирной истории были доступны в Московии ко времени выхода учебника Копиевского и б) что и как эти книги рассказывали о прошлом человечества? Первая, самая многочисленная их группа включала «восточноцентричные» компиляции, составленные, как тогда говорили, «по обычаю летописцев». Такие компиляции на Руси были известны под общим названием хронографов. Во вторую, почти неизвестную массовому читателю, входили «западоцентричные» сочинения европейских историков. Их, в отличие от первых, именовали составленными «по чину историчному» или «по обычаю историографов»155.
По обычаю летописцев
Греческим словом «хронограф» в славянских языках обозначались получившие широкое распространение в Византии, Болгарии, Сербии и России рукописные своды, включавшие книги Ветхого Завета, труды античных писателей, византийские хроники, жития святых, тексты других жанров156. Содержание этих сводов отличалось в зависимости от времени и места их составления: одни входившие в них рассказы сокращались, другие, наоборот, дополнялись, третьи исчезали вовсе, заменяясь новыми. На Руси хронографы на протяжении столетий были едва ли не самым популярным жанром письменности и оставались таковыми по меньшей мере до первых десятилетий XVIII века, когда практика их составления прекратилась157.
Первым русским хронографическим сводом был «Хронограф» по великому изложению конца XI века158. Он состоял из рассказов о библейской истории, монархиях Древнего Востока, империи Александра Македонского и государствах, возникших после ее распада, до первой половины X века: Древнем Риме и Византийской империи. Помимо книг Библии, главными его источниками были сочинения византийских хронистов Георгия Амартола и Иоанна Малалы. В XIII–XIV веках на Руси появляются хронографы, включающие другие тексты и доводящие историческое повествование до времени их составления. Еще позже, с начала XVI века, в хронографы начинают включать рассказы по русской истории, вследствие чего эти обновленные своды получили в историографии название «Русский Хронограф». Поскольку все сочинения такого рода представляли собой рукописные компиляции, переписчики были вольны добавлять в них одни истории, удалять другие, редактировать третьи, приписывать что-то от себя и т. д. То есть, как отмечал О. В. Творогов, «Русский Хронограф» «претерпевал в каждой новой редакции изменения, частично сокращаясь, но почти в той же степени расширяясь за счет введения новых сведений из новых источников»159.
Древнейшая редакция «Русского Хронографа» начала XVI века состояла из 208 глав и охватывала период от сотворения мира до падения Византийской империи160. В первых девяноста пяти, повествовавших о древнейшей истории, пересказывались книги Ветхого Завета и исторические предания о царях Лидии и Персии по «Летописцу Еллинскому и Римскому». Затем следовали рассказы об Александре Македонском и его наследниках, излагавшие содержания двух «Александрий»: «Хронографической» и «Сербской» (главы 96–105). После этого шла история Троянской войны по «Хронике» Константина Манассии и южнославянской «Притче о кралех» (глава 106). Рассказы о Древнем Риме (главы 107–118) и Византии (главы 119–208), как и в прежних редакциях, строились по «Летописцу Еллинскому и Римскому», однако с привлечением новых источников: «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия и двух «Хроник»: Константина Манассии и Иоанна Зонары.
Как видим, история Византии занимала бо́льшую часть этой редакции. Она начиналась с императора Константина и заканчивалась захватом Константинополя турками в 1453 году. Начиная со 166‑й главы в эту историю включались сведения о Южных и Восточных славянах (Руси). Последние излагались в основном по Сокращенному летописному своду 1495 года и Симеоновской летописи.
Очевидно, что большинство сочинений, лежавших в основе «Хронографа» этой редакции, были каноническими для восточнохристианской культурной традиции и представляли картину всемирной истории, созданную ее творцами. В центре этой «восточноцентричной» картины находились Византийская империя как единственная законная наследница Древнего Рима и православие как единственная истинно христианская вера. Русь же представлялась неотъемлемой частью этого мира, после падения Константинополя и захвата турками большинства православных народов занявшей в нем центральное положение.
Принципиально новые редакции «Хронографа» (вторая и третья) появились только в следующем столетии – они были значительно дополнены сведениями о всеобщей и русской истории, рассказ о которой доводился до начала XVII века. Во второй («основной») редакции 1617 года «Хронограф» содержал 169 глав и имел дополненное заглавие: «Книга, глаголемая Гранограф, рекше начало писменом царских родов, от многих летописец. Прежде от Бытии о сотворении мира, от книг Моисеовых, и от Исуса Навина, и от Судей июдейских, и от четырех Царств, та же и о асирийских царех, и о Македонии, и о римских царех, еллин же и благочестивых и от руских летописец и сербских, и болгарских»161. Библейская история здесь была существенно сокращена, а русская и всемирная, наоборот, заметно расширены. Русская обогатилась рассказами о событиях Смутного времени и продолжилась до воцарения Михаила Федоровича. Всемирная значительно расширилась за счет фрагментов польской «Хроники Мартина Бельского», рассказывавших о Древней Греции, о возникновении Польского и Чешского государств, об открытии Америки и других исторических сюжетах162.
Понятно, что православный составитель «Хронографа» заимствовал эти фрагменты из сочинения католика Бельского не механически – он производил отбор сведений, редактировал их, а в некоторых случаях даже давал пояснения к своим изменениям. Так, один из списков «Хронографа» XVII века включает перечень имен римских пап, однако доводится только до времени разделения церквей. В связи с этим сокращением православный книжник поясняет: «И тако совершенно удалишася православныя веры, и к тому уже о папах Римских писати нечего. Папа бо нарицается отец священнаго чина, смирению начало, всех благ ходатай, иже всех благ лишишася»163.
Включение в «Хронограф» западноевропейских исторических сюжетов обогатило его рассказами о малоизвестных или вовсе не известных русскому читателю странах, намекая тем самым на существование какой-то иной всемирной истории, отличавшейся от ему знакомой. Однако спорадическое появление этих новых сюжетов не изменило сути его содержания. «Замечательно, – писал об этом А. Н. Попов, – что „Хронограф“, составленный первоначально по источникам Византийским, Югославянским и Русским, удерживал на Руси более ста лет, считая с 1512 года, свой исключительно православный характер. В нем не найдем ни одной статьи не православного происхождения, ни одной заметки из Западноевропейской истории. Священная история Ветхого и Нового Завета, классическая история, с обширными повестями о Троянской войне и об Александре Македонском, Византийская история и тесно связанные с нею – Болгарская, Сербская и Русская, – этим ограничивался исторический мир для первого собирателя „Хронографа“, и мы с полным основанием имеем право назвать „Хронограф“ древнеисторическим памятником православного Славянства. Только при второй редакции „Хронографа“ в 1617 году в первый раз в состав его входят статьи из источников западных»164. И дальше историк делал важный для нашей темы вывод: включение в XVII веке в «Хронограф» сочинений западноевропейских авторов не оказало принципиального влияния на его содержание. Эти новые дополнения были существенными, однако все же имелись «не в таком количестве, чтобы изменить основной характер памятника»165. То есть, несмотря на них, «Хронограф» по-прежнему представлял читателю малоупорядоченную восточноцентричную картину всемирной истории, основанную на византийской летописной традиции.
Ко времени появления «Введения краткого» «Хронограф», безусловно, являлся главным источником представлений о содержании и ходе всемирной истории для книжников Московской Руси. Хотя им были доступны и другие жанры, включавшие фрагменты исторических сочинений западноевропейских авторов. Русский читатель XVII века мог встретить эти фрагменты, например, в переводах знаменитой «Космографии» Герарда Меркатора166. Картографические изображения отдельных стран и земель в этом труде соседствовали с пространными компиляциями разнообразных сведений о них, в том числе и исторических. Однако в силу особенностей жанра эти сведения не составляли связную историческую картину, соседствуя с описаниями географического положения стран, их рек, городов, политического устройства, флоры и фауны, климата, нравов и обычаев народов и т. д. В качестве примера неупорядоченности исторических сведений у Меркатора можно привести его рассказ о России в первом переводе «Космографии» на русский язык 1637 года167.
По чину историчному
Если говорить о сочинениях по всемирной истории, последовательно рисовавших «западоцентричную» картину в соответствии с принятым у европейских ученых порядком изложения материала «по чину историчному», то подавляющее большинство читателей книги Копиевского с ними не были знакомы168. То есть «Введение краткое» было для них необычным и по своему содержанию, и по форме изложения исторического материала. Во-первых, речь в нем шла почти исключительно о странах Западной Европы и, во-вторых, рассказ о них строился по вполне определенному историографическому канону. Именно о таком «ученом» способе представления прошлого человечества Копиевский заявлял на титульном листе своей книги «Введение краткое во всякую историю по чину историчному…».
Очевидно, что основная его задача состояла в том, чтобы кратко представить «славянороссийскому народу» знания о всемирной истории европейских ученых, то есть составить краткий конспект их сочинений. Трудно сказать точно, какие именно из этих сочинений он использовал, однако вполне можно предположить, что одним из них была книга профессора Лейденского университета Георга Хорна «Краткое и ясное введение во всемирную историю»169. В ней, как и в учебнике Копиевского, исторические события представлялись максимально кратко, изложение их следовало традиционной периодизации по четырем монархиям и имелась отдельная глава об Америке. Представление мировой истории у Хорна, разумеется, было «западноцентричным» – страны и народы, удаленные от Священной Римской империи в географическом, религиозном и культурном отношении, занимали здесь периферийное положение. В полной мере это относилось и к Московии, истории которой он отвел меньше страницы.
Другим источником компиляции Копиевского вполне мог быть также один из самых популярных обзоров всемирной истории раннего Нового времени, впервые изданный еще в середине XVI века профессором права Страсбургского университета Иоганном Слейданом – «О четырех великих империях»170. История последней из этих империй, Римской, составляла его главное содержание и была доведена до Карла V. В многочисленных переизданиях этого обзора она продолжалась последователями Слейдана вплоть до начала XVIII века.
Копиевский также вполне мог что-то почерпнуть и из впервые напечатанной в 1588 году, а впоследствии тоже многократно переиздававшейся «Всеобщей гражданской и церковной истории» врача и ученого-естествоиспытателя Яна Йонстона171. Как, впрочем, и из вышедшей почти сто лет спустя после нее «Церковной и гражданской истории» немецкого протестантского теолога Даниэля Хартнака172.
О том, что еще в середине 1670‑х годов подобного рода труды западноевропейских ученых были незнакомы русским книжникам, свидетельствует любопытный текст неустановленного автора, изданный под названием «Предисловие к исторической книге, составленной по повелению царя Федора Алексеевича»173. Текст этот является введением к новой истории Московского государства и его народа, составление которой «Божиею десницею» задумал старший брат Петра. Если судить по содержанию «Предисловия», то новизна этой истории как раз и должна была состоять в изложении событий в соответствии с европейской традицией, то есть «по чину историчному».
Таких трудов, разъясняет царю автор, на Руси раньше не было вследствие отсутствия здесь «ученого» историописания («народ российский… лишен был учения историческаго»)174. Что же касается летописных сводов россиян, то они не складываются в последовательный упорядоченный рассказ («преж сего о своих предках и народов, хотя и розные повести и летописцы словенским языком написали, однакож несовершенным описанием и не по обычаю историческому»)175. К тому же сведения, которые сообщаются в этих сводах, полны противоречий («не согласуются меж собою все те летописцы»)176.
Дальше, после критики летописного способа историописания, автор «Предисловия» формулирует требования, на основе которых должна строиться «ученая» история Российского государства. Этой новой истории, заявляет он, надлежит: а) опираться на непротиворечивые мнения заслуживающих доверия писателей, б) критически их осмысливать, в) вести рассказ в соответствии с общепринятой периодизацией мировой истории и г) «согласовывать» сообщаемые сведения с преданиями и обычаями народов. Примечательно, что все эти требования представляются им как вполне очевидные:
Так же сверх того подобает историку, как о том розные историки пишут, чтобы он историю свою собрал из добрых и достоверных прежних историках, наипаче из тех, которые меж собою согласуются, и которые, наипаче от народа того, яко верны восприняты суть, при том чтобы история та не противилася бы против историю четырех монархиях, которая изстари подвержена и доверена от всех историков; также тем историкам, которые только слухом или своим мнением пишут, не верити вовсе, только где согласуются [с] всенародными повестьми, и где, по обычаю того народа, изстари верою подтвердились, о которых они пишут177.
Завершается этот своеобразный манифест новой русской историографии разъяснением его цели. Автор берет здесь на себя смелость (очевидно, не без оснований) заявить, что требования к «ученому» историописанию, которые он вкратце изложил, на Руси раньше не были известны:
Но об истории и историков как надобно быть, яко во образце, и для того, что прежде сего славянским языком никто о том не писал, зде вкратце описующе, совершаем, хотя мочно было и пространнее о том писати…178
То есть если верить автору этого предисловия, то за четверть века до появления учебника Копиевского российским читателям была незнакома ни «западоцентричная» картина всемирной истории, ни исторические сочинения, написанные «по чину историчному».
«Введение краткое» и российское историописание
Замысел царя Федора Алексеевича по составлению новой российской истории снова актуализировался в период петровских реформ. И, как показывают новейшие исследования, на начальном этапе его реализация не обошелся без книги Копиевского.
Первое документальное подтверждение этого относится к 24 мая 1703 года, когда дьяк Герасим Потапиев со слов стольника Ивана Мироновича Кологривова составил грамоту, излагавшую государев наказ собрать материалы для составления истории России. Как было в ней сказано, «взят к Москве на время» из книгохранилищ и ризниц российских монастырей и казенных учреждений «книги летописные степенные и дарственные старинные писменные на хартиях и на бумаге». Грамота содержала также распоряжение главе Монастырского приказа боярину Ивану Алексеевичу Мусину-Пушкину «с товарыщи» составить соответствующую «отписку» и объявить в ней о высочайшей воле. О цели же сбора рукописей в грамоте говорилось, что они требуются «для исправления на печатном дворе Нового Летописца»179.
В июне этого же года на Печатный двор, находившийся в ведении Монастырского приказа, стали поступать первые книги, работу с которыми возглавил Тихон Макарьевский – глава патриаршего казенного приказа и патриарший казначей. В приказных документах объяснение цели сбора этих книг содержало важное дополнение к сказанному в грамоте Кологривова: они были необходимы «для исправления нового печатного летописца»180. Пометы на самих книгах, поступивших на Печатный двор, также подтверждают, что «новый летописец», с которым предстояло работать Тихону, был печатным181. В частности, на трех из них, полученных из Троице-Сергиева монастыря, значилось: «…принята из Монастырского приказу июня в 20 день 1703 году для исправления печатного летописца»182. О каком «новом печатном летописце» здесь идет речь?
В 1703 году, помимо учебника Копиевского, на «славянороссийском» языке имелась только одна печатная книга по истории – «Синопсис» Иннокентия Гизеля, впервые вышедший в Киеве в 1674 году. В Московии он был хорошо известен: пять экземпляров первого издания находилось в библиотеке Алексея Михайловича, издание 1678 года – в библиотеке Петра. Он также использовался в конце 1670‑х годов московскими книжниками при составлении исторических компиляций183. То есть назвать ее «новым печатным летописцем» авторы цитированных выше документов никак не могли. К тому же два указания на то, что «печатный летописец» – именно «Введение краткое», содержатся в одной из поздних редакций Степенной книги («Хронографическая редакция Латухинской Степенной книги»). В ее тексте обнаружены: а) три ссылки на некий «Летописец Амстердамский» и б) хронологические таблицы, очень схожие с таблицами из учебника Копиевского184.
О дальнейшем ходе работы по исправлению «Нового Летописца» ничего не известно. Скорее всего, замысел Петра по составлению новой российской истории «по чину историчному», как и замысел его брата 1670‑х годов, остался нереализованным. И этому вряд ли стоит удивляться: условия для появления «ученого» историописания сложились в России только столетие спустя.
Начало «научной» истории
Рассказ о всемирной истории «по чину историчному», ее «западоцентричная» картина и типографский способ тиражирования текста сделали скромный учебник Копиевского заметным событием в истории исторического знания в России. Он положил начало знакомству массового российского читателя с картиной прошлого человечества западноевропейских авторов и «научным» способом ее изложения185. Впоследствии это знакомство продолжилось выходом в 1718 и 1723 годах в Санкт-Петербурге «Введения в гисторию европеискую» Самуэля Пуфендорфа186. Затем изданием в Москве сокращенного перевода исторического сочинения кардинала Цезаря Барония, получившего русское название «Деяния церковные и гражданские»187. А еще спустя несколько лет изданным в Санкт-Петербурге обзором всемирной истории немецкого протестантского писателя Вильгельма Стратемана «Феатрон, или Позор исторический»188. Все три книги, написанные «по чину историчному» и представлявшие русским людям западоцентричную картину прошлого человечества, были переведены и изданы общим тиражом по меньшей мере в пять тысяч экземпляров. Оценивая влияние этого потока новой литературы на представления русского читателя о всемирной истории, нельзя забывать, что, в отличие от неустойчивых по содержанию рукописных хронографов, каждое из этих печатных изданий в точности воспроизводило одинаковый текст.
Еще через несколько десятилетий в результате деятельности профессоров и переводчиков сначала Петербургской академии наук, а затем и Московского университета в истории исторического знания в России произошел новый поворот, в результате которого представления европейцев о всемирной истории приобрели статус научных189. А к концу XVIII столетия эти представления стали для образованных российских читателей уже не только привычными, но и естественными190. Что же касается восточноцентричной картины всемирной истории, запечатленной в хронографах «по обычаю летописцев», то их интерес к ней окончательно пропал. В новой России этот старый жанр исторических компиляций оказался навсегда забытым – за ненадобностью.