Строй этих мавзолеев разрывал маленький сквер; там посреди травяного треугольника стоял десятифутовый Натан Хейл[36] с руками, стянутыми за спиной каменными путами, и наблюдал за великим блефом над неторопливой Миссисипи. Крест-авеню и блеф бежали бок о бок, но никогда не встречались лицом к лицу, и она, казалось, даже и не знала о нем, отвернув от него фасады своих домов. Через полмили улица стала выглядеть новее, она рискнула обрядиться в аляповатую лепнину, устроить террасы на лужайках и попытаться с помощью долгой и последовательной отделки придать гранитным особнякам мраморные очертания Малого Трианона.[37] Эти новые дома бежали мимо окон автомобиля еще несколько минут, а потом дорога свернула, и машина въехала прямо в лунный свет, — казалось, он проливался из гигантской мотоциклетной фары, висевшей над улицей.
Позади приземистые коринфские колонны храма Христианской Науки, позади квартал заброшенных костлявых чудищ из угрюмого потемневшего красного кирпича — неудачный эксперимент конца девяностых, и вот мимо побежали новенькие, на этот раз ярко-красные, кирпичные дома с белой отделкой, черными чугунными оградами и живыми изгородями вокруг цветущих лужаек. Эти — мимолетные, исчезающие, преходящие — наслаждались мигом своего расцвета, чтобы после, когда придет черед, выйти из моды и доживать под луной, как доживают сводчатые развалины в центре или колоннада из песчаника в старой части Крест-авеню.
Внезапно крыши стали ниже, сузились участки, дома съежились и превратились в бунгало. Они захватили последнюю милю улицы до поворота к реке, где горделивая авеню заканчивалась у подножия памятника Челси Арбутноту. Арбутнот был первым — и едва ли не последним — здешним губернатором англосаксонских кровей.
За всю поездку Йенси не проронила ни слова, все еще подавленная вечерним происшествием, но свежие порывы северного ноябрьского воздуха дарили ей необъяснимое умиротворение. Йенси подумала, что надо бы завтра забрать из кладовки шубку.
— Где это мы?
Автомобиль замедлил ход, и Скотт с любопытством посмотрел снизу вверх на величавую каменную фигуру, проступающую так явственно в ломком лунном луче: одна рука покоится на книге, а указательный палец другой с символическим укором вперяется в строящееся неподалеку здание.
— Это конец Крест-авеню, — сказала Йенси, повернувшись к нему, — нашей парадной улицы.
— Музей курьезов американской архитектуры?
— Что?
— Да ничего, — пробормотал он.
— Надо было вам объяснить. Я забыла. Мы можем прогуляться по речному бульвару, если хотите, или, может, вы устали?
Скотт заверил ее, что он вовсе не устал — ни в малейшей степени.
Ведущая на бульвар бетонная дорога запетляла под сумрачными деревьями.
— Миссисипи — как мало это теперь для вас значит, — вдруг произнес Скотт.
— Что? — Йенси огляделась. — Ах, река.
— Думаю, что когда-то для ваших предков она была очень важна.
— Мои предки не отсюда родом, — сказала Йенси с достоинством, — они из Мэриленда. Мой отец приехал сюда после окончания Йельского университета.
— О, — вежливо впечатлился Скотт.
— Здесь родилась моя мать. А отец покинул Балтимор из-за слабого здоровья.
— Вот как…
— Конечно, теперь-то он свой в этом городе, — снисходительно добавила она, — как и везде, впрочем.
— Безусловно.
— Только вот я хотела бы жить на востоке и никак не могу уговорить отца переехать. — Она замолчала.
Во втором часу ночи бульвар почти совсем опустел. Изредка два желтых диска всходили над холмом, постепенно принимая очертания припозднившегося автомобиля. В остальном Скотт с Йенси были совершенно одни в непрерывно летящей мимо темноте. Луна спряталась.
— Когда дорога снова приблизится к реке, давайте остановимся и посмотрим на нее, — предложил он.
Йенси про себя усмехнулась. Ну конечно, это предложение было сказано на том самом наречии, которое один ее приятель именует «международным языком любовных ласк», и в переводе означало, что дело идет к поцелуям. Она обдумала сложившуюся ситуацию. Этот мужчина не произвел на нее особого впечатления. Он был красив и, вероятно, обеспечен и жил в Нью-Йорке. Он понравился ей еще во время танцев, и к концу вечера симпатия ее усилилась, но потом это происшествие с отцом, его устрашающее появление, будто ледяной водой окатило ее и смыло робкое тепло. А теперь кругом ноябрь, и ночь холодна. По-прежнему…
— Хорошо, — неожиданно согласилась она.
Дорога раздвоилась. Йенси свернула и остановила машину на открытой площадке высоко над рекой.
— Ну и? — Ее голос прозвучал требовательно в глубокой тишине, нахлынувшей после того, как смолк мотор.
— Благодарю.
— Довольны?
— Почти. Не совсем.
— Почему?
— Я вам отвечу, подождите минуту, а почему вас зовут Йенси?
— Это семейное имя.
— Оно очень милое. — Он ласково повторил его несколько раз. — Йенси — так же обворожительно, как Нэнси, но все же не так чопорно.
— А как ваше имя? — осведомилась она.
— Скотт.
— Скотт, а дальше?
— Кимберли, забыли?
— Я не была уверена, миссис Роджерс представила вас так невнятно.
Возникла маленькая заминка.
— Йенси, — снова выговорил он, — прекрасная Йенси с темно-синим взором и ленивой душой. Знаете ли вы, почему я не совсем удовлетворен, Йенси?
— Почему?
Она неосознанно приблизила к нему лицо, и по тому, как приоткрылись ее губы в ожидании ответа, он догадался, что ему даровано согласие.
Не спеша он наклонился и приник к этим губам.
Он вдохнул, и оба испытали своеобразное облегчение — освобождение от неловкости, от необходимости обыгрывать все остальные условности этого жанра.
— Благодарю! — произнес он точно так же, как в первый раз, когда она остановила машину.
— Теперь вы довольны?
Синие глаза рассматривали его, не улыбаясь.
— В какой-то мере, конечно, но никогда нельзя сказать определенно.
Он снова наклонился к ней, но она увернулась и включила зажигание. Было уже поздно, и Йенси почувствовала, как подступила усталость. Цель эксперимента была достигнута. Он получил то, о чем просил. Если ему понравилось, он попросит добавки, и у нее снова появится преимущество в игре, которую она начала, как оказалось.
— Я проголодалась, — пожаловалась она. — Давайте вернемся и поедим.
— Очень хорошо, — неохотно и грустно согласился он, — как раз, когда я наслаждался… Миссисипи.
— Как вы считаете, я красива? — вопрошала она почти горестно, когда они ехали обратной дорогой.
— Абсурдный вопрос.
— Но я люблю слушать, как мне это говорят.
— Только я собрался сказать, как вы завели мотор.
Они нашли в центре города пустынное круглосуточное кафе и съели по яичнице с беконом. Йенси была бледна, как слоновая кость. Ночь высосала из нее ленивую живость и слизала неяркие краски с ее лица. Она поощряла его рассказы о Нью-Йорке, пока он не стал каждое предложение начинать словами: «Ну, э-э, понимаете…»
Завершив трапезу, они поехали домой. Скотт помог ей поставить машину в маленький гараж, и только у самого порога она подставила ему губы ради слабого подобия поцелуя. Потом она вошла в дом.
В длинной гостиной, занимавшей всю ширину их маленького, украшенного лепниной дома, повсюду лежал красноватый отблеск угасающего камина. Когда Йенси уходила, огонь был высок и ярок, а теперь он опал и горел ровным безъязыким пламенем. Она подбросила поленце в тлеющие угли и обернулась на голос, раздавшийся в полумраке из противоположного конца комнаты:
— Что-то ты рано?
Это был отцовский голос — еще не вполне трезвый, но встревоженный и осмысленный.
— Да. Каталась, — ответила она кратко, усаживаясь в плетеное кресло у камина. — А потом перекусила в городе.
— О!
Отец встал со своего места, перебрался в кресло поближе к огню и потянулся со вздохом. Наблюдая за ним краешком глаза, поскольку она решила изображать холодность, Йенси поразилась, как быстро и полно возродился его благородный дух — всего за каких-то два часа. Его седины были чуть растрепаны, привычный румянец играл на красивом лице. И только глаза, испещренные тоненькими красными прожилками, свидетельствовали о недавнем его загуле.
— Хорошо повеселилась?
— А почему тебя это волнует? — ответила она резко.
— А разве не должно?
— Что-то вечером не похоже было, чтобы ты сильно волновался. Я попросила тебя подкинуть двоих человек, а ты даже не смог вести машину.
— Черта с два я не смог! — запротестовал он. — Я даже мог бы участвовать в гонках на этой, как ее, арине, нет — араене. Но миссис Роджерс настояла, чтобы ее молодой ухажер сел за руль, что я мог поделать?
— Это не ее молодой ухажер, — твердо возразила Йенси. Куда только подевалась ее тягучая манера выговаривать слова? — Она твоя ровесница. Это ее племянник, двоюродный.
— Виноват!
— Я думаю, ты должен принести мне извинения.
Она вдруг поняла, что совсем не злится на отца. Она, скорее, жалела его, и ей вдруг показалось, что не совсем честно было навязывать ему миссис Роджерс. Тем не менее дисциплина есть дисциплина, потому что впереди их ждут другие субботние вечера.
— Так что же?
— Я приношу тебе свои извинения, Йенси.
— Хорошо. Извинения приняты, — сухо ответила дочь.
— И я хотел бы еще больше сделать для тебя.
Синие глаза сощурились. Она надеялась, она едва смела надеяться, что, может быть, он свозит ее в Нью-Йорк.
— Что ж, подумаем… — сказал он. — У нас нынче ноябрь? Какое число?
— Двадцать третье.
— Так. Давай-ка устроим вот что. — Он осторожно соединил кончики пальцев. — Хочу сделать тебе подарок. Я думал, конечно, устроить тебе поездку на всю осень, но дела были из рук вон. — (Ее губы с трудом сдерживали улыбку — можно подумать, бизнес имел в его жизни хоть малейшее значение.) — Но путешествие тебе необходимо. Вот это и будет моим подарком тебе.