Он встал и перебрался в другой конец комнаты — за письменный стол.
— У меня в Нью-Йоркском банке залежалась небольшая сумма, — сказал он, нащупывая в ящике чековую книжку, — я собирался закрыть счет. Ну-ка по-смот-рим. Вот и все… — Перо скрипнуло. — Где эта чертова промокашка? Уф-ф!
Он возвратился к камину, из пальцев его выпорхнул продолговатый розовый листок и плавно опустился к ней на колени.
— Зачем, папа?
Это был чек на триста долларов.
— Но можешь ли ты позволить себе это? — настаивала она.
— Все в порядке, — заверил он ее, качнув головой. — Это может быть и рождественским подарком, что если тебе понадобится купить новое платье или, там, шляпку перед отъездом.
— Зачем? — начала она неуверенно. — Я даже не знаю, должна ли брать такую большую сумму! У меня есть собственных двести долларов, ты же знаешь. Ты действительно считаешь…
— Да-да! — махнул он рукой с величественной беззаботностью. — Тебе нужен отдых. Ты говорила о Нью-Йорке, и мне хочется, чтобы ты туда съездила. Скажи своим друзьям из Йеля или еще какого колледжа, и они составят тебе компанию и тэ пэ. Это будет прекрасно. Ты развлечешься как следует.
Он вдруг грузно осел в кресло и длинно выдохнул. Йенси свернула чек и спрятала в глубокий вырез платья.
— Ладно, — мягко протянула она в своей привычной, ленивой манере, — ты просто душка, папа, как это мило с твоей стороны, но я не хочу стать ужасной мотовкой.
Отец не отвечал. Он сделал еще один маленький глоток воздуха и сонно обмяк в кресле.
— Конечно, мне хочется поехать, — продолжала Йенси.
Отец по-прежнему молчал. Ей показалось, что он заснул.
— Ты спишь? — спросила она настойчиво, но на этот раз воодушевленно.
Она склонилась над ним. Потом выпрямилась и снова поглядела на него.
— Папа! — позвала она неуверенно.
Отец по-прежнему оставался неподвижен. Румянец на его лице растаял в одно мгновение.
— Папа!
До нее дошло — и от этой мысли все похолодело и грудь сдавил железный лиф — дошло, что она одна в комнате. И безумный миг спустя она призналась себе, что ее отец умер.
V
Йенси осудила себя с привычной кротостью — осудила, как мать могла бы осудить буйное и избалованное дитя.
Она не была семи пядей во лбу и не жила по законам упорядоченной и продуманной философии собственного изобретения. Такая катастрофа, как смерть отца, немедленно отозвалась в ней истерической жалостью к себе. Первые три дня прошли будто в бреду. Но сентиментальная цивилизация, столь же безотказная, как и мать-природа, в исцелении ран самых удачливых своих чад, ниспослала ей некую миссис Орал, которую Йенси прежде не выносила за страстный интерес к подобным горестным событиям.
Как бы то ни было, миссис Орал похоронила Тома Боумена. На следующее утро после смерти отца Йенси послала телеграмму своей чикагской тетке по материнской линии, но сдержанная в чувствах состоятельная дама не отозвалась.
Все четыре дня Йенси провела в своей спальне, слушая шаги входящих и выходящих, а то, что дверной звонок был отсоединен, только усилило ее нервозность. Таков был приказ миссис Орал! Звонки не должны звенеть!
После похорон напряжение спало. Йенси, облаченная в траурные обновы, оглядела себя в трельяже и всплакнула — до того печальной и красивой она себе показалась. Она спустилась в гостиную и попыталась почитать журнал про кино, надеясь, что ей не придется сидеть в доме одной после четырех часов, когда на землю опустится зимний мрак.
После полудня миссис Орал посоветовала служанке carpe diem,[38] и, когда Йенси как раз шла на кухню удостовериться, что та уже ушла, неожиданно зазвонил отключенный звонок. Йенси вздрогнула. Подождав с минуту, пошла открывать. Это был Скотт Кимберли.
— Я просто хотел узнать, как вы, — сказал он.
— О, спасибо, значительно лучше, — ответила она с тихим достоинством, соответствующим, как ей казалось, ее положению.
Они неловко переминались в гостиной, мысленно воссоздавая недавнюю полушутливую-полусентиментальную встречу. Теперь та казалась неуважительной прелюдией к последовавшему страшному бедствию.
У них не было взаимопонимания, не было между ними и пропасти, через которую можно было бы перебросить мост малейшей отсылкой к общему прошлому, и не было оснований, которые давали бы Скотту право сделать вид, что он разделяет ее горе.
— Не хотите ли зайти? — спросила она, нервно кусая губы.
Он последовал за ней в гостиную и сел рядом на кушетке. И минуту спустя она уже рыдала на его плече, только потому, что он был с нею, живой и дружелюбный.
— Полно, полно, — повторял он, приобняв ее и поглаживая с идиотским выражением лица, — тише, тише, тише.
Скотт был достаточно мудр, чтобы не делать далекоидущих выводов. Она была переполнена горем, одиночеством, жалостью к себе. Подошло бы любое плечо. И хотя оба трепетали, как лани, он все-таки чувствовал себя столетним стариком. Она отодвинулась.
— Извините меня, — пролепетала она неразборчиво, — но сегодня все ужасно.
— Я представляю, что вы чувствуете, Йенси.
— Я… я промочила вам пиджак?
Отдавая должное общей скованности, оба истерически захохотали, и благодаря смеху она немедленно вспомнила о приличиях.
— Право же, не знаю, почему я выбрала ваше плечо, — запричитала она, — я совсем не ждала первого во… вошедшего, чтобы кинуться на него.
— Я воспринимаю это как комплимент, — откликнулся он трезво, — и понимаю ваше состояние. — Потом, после паузы: — У вас есть какие-нибудь планы?
Она покачала головой.
— Сму… смутные, — прошептала она, всхлипывая. — Я по… подумываю пожить у тетки в Чикаго какое-то время.
— Без сомнения, это лучшее, что можно придумать, самое лучшее. — И, не зная, что еще сказать, добавил: — Да, самое лучшее.
— А вы, что вы делаете в городе? — поинтересовалась она, затаив на минуту дыхание и промокая глаза платочком.
— Ну, я же гощу у… у Роджерсов, там и остановился.
— Охотитесь?
— Нет, просто гощу.
Он не признался, что остался из-за нее. Она могла бы счесть это дерзостью.
— Я понимаю, — сказала она, но не поняла.
— Я хотел бы знать, что я могу сделать для вас, Йенси, — все, что в моих силах. Может, оформить какие-либо бумаги, любое поручение — все, что угодно. Может, вам стоит закутаться и подышать воздухом. Хотите, я покатаю вас в вашей машине как-нибудь вечерком? Никто нас не увидит.
Он скомкал последние слова, будто эта мысль забрезжила по неосторожности. Они в ужасе уставились друг на друга.
— Нет-нет, благодарю, — заплакала она, — не хочу гулять, честно.
К его облегчению, дверь дома открылась и вошла пожилая дама. Это была миссис Орал. Скотт немедленно встал и попятился к выходу.
— Ну, раз вы убеждены, что я ничем не могу помочь…
Йенси представила его миссис Орал, а потом, оставив старушку у камина, проводила гостя до ворот. И там ей пришла в голову идея:
— Подождите минутку.
Она побежала вверх по ступенькам и вернулась с розовым клочком бумаги.
— Вот, что вы можете сделать, — сказала она. — Пожалуйста, получите наличными в Первом Национальном банке. А занести можете когда удобно.
Скотт достал бумажник и открыл его.
— Давайте я прямо сейчас дам вам за него наличными, — предложил он.
— О, это не к спеху.
— Но я же могу.
Он вытащил три стодолларовые купюры и протянул их Йенси.
— Это так мило с вашей стороны, — сказала Йенси.
— Не стоит, что вы. Можно, я навещу вас, когда попаду еще раз на запад?
— Хотелось бы, чтобы это случилось.
— Тогда случится. Я возвращаюсь на побережье сегодня.
Дверь захлопнулась за ним, и он исчез в зимних сумерках, а Йенси вернулась к миссис Орал. Миссис Орал прибыла обсудить планы:
— Итак, дорогая, что вы собираетесь делать? Мы обязаны планировать будущее, и хотелось бы знать, что у вас на уме.
Йенси постаралась задуматься. Она чувствовала себя ужасно одинокой на всем белом свете.
— Тетя еще не ответила. Я послала телеграмму утром. Может, она во Флориде.
— Тогда вы отправитесь во Флориду?
— Полагаю, да.
— Вы съедете отсюда?
— Скорее всего.
Миссис Орал осмотрелась вокруг с безмятежной практичностью. Ей пришло в голову, что если жилье освободится, то она сможет им воспользоваться.
— И вот еще, — продолжала она, — а как обстоит дело с деньгами?
— Все хорошо, наверное, — ответила Йенси безразлично и добавила с нахлынувшим чувством: — Если было достаточно для двоих, значит, и для одной хватит.
— Я не это имела в виду, — сказала миссис Орал, — вы вникали в детали?
— Нет.
— Ну, знаете ли, вероятно, вам неизвестны все обстоятельства, и, полагаю, вам следует их знать. Вы должны ознакомиться со счетами и куда деньги вложены. Я уже позвонила мистеру Хеджу, который лично знал вашего батюшку, и попросила наведаться сегодня пополудни и просмотреть бумаги. Он заедет в банк, где ваш отец держал деньги, и тоже осведомится там о деталях.
Детали, детали, детали!
— Спасибо, — сказала Йенси, — это будет замечательно.
Миссис Орал решительно кивнула три раза, но с долгими паузами. Потом она встала.
— А теперь, раз Хильма ушла, я заварю чай, не желаете ли чаю?
— Не возражала бы.
— Хорошо, я приготовлю чай.
Чай! Чай! Чай!
Мистер Хедж, отпрыск одной из лучших шведских семей в городе, прибыл в пять часов. Гробовым тоном он поздоровался с Йенси и сказал, что уже наводил некоторые справки о ее делах, что это он организовал похороны и теперь занят ее финансами. Не знает ли она о завещании отца? Нет? Тогда его и не было, вероятно.
Но завещание имелось. Он нашел его мгновенно на столе мистера Боумена. Этим вечером он трудился до одиннадцати часов и нашел кое-что еще. На следующее утро он явился в восемь, к десяти уехал в банк, потом в брокерскую контору и вернулся к Йенси в полдень.