Он знал Тома Боумена несколько лет, но был абсолютно поражен, когда обнаружил, в каком состоянии оставил свои дела этот красивый щеголь.
Он посоветовался с миссис Орал и деликатно сообщил испуганной Йенси, что она практически без гроша. В середине беседы телеграмма из Чикаго сообщила ей, что тетка неделю назад уплыла в кругосветное путешествие с заездом в Китай и не вернется раньше лета.
Красавица Йенси, столь расточительная, столь жизнерадостная, столь беззаботная, способная на витиеватые эпитеты, не нашла ни одного для подобного бедствия. Как побитое дитя, она заползла в спальню и села перед зеркалом, чтобы расчесать свои роскошные волосы для успокоения. Она провела по волосам расческой сто пятьдесят раз, как говорилось в рекомендации по уходу за ними, и еще сто пятьдесят — смятение не позволяло остановиться. Она причесывалась, пока не заболела рука, тогда она сменила руку и продолжала причесываться.
Служанка застала ее утром спящей поверх косметики на туалетном столике. В комнате все было пропитано густым и сладким ароматом пролитых духов.
VI
Если быть вполне точным, как мистер Хедж, когда сгущал краски, то следует сказать, что Том Боумен оставил более чем достаточный банковский баланс. Другими словами, его было более чем достаточно, чтобы обеспечить его распоряжения по завещанию. Еще была стоимость обстановки, собранной за двадцать лет, и норовистой колымаги с астматическими цилиндрами да две тысячедолларовые облигации сети ювелирных магазинов, сулившие семь с половиной процентов прибыли, но, к сожалению, совсем не известные на рынке ценных бумаг.
Когда машина и мебель были проданы, а бунгало передано в поднаем, Йенси подсчитывала свои ресурсы в смятении. Ее банковский счет составлял примерно тысячу долларов. Вложив их куда-нибудь, она могла бы получить что-то около пятнадцати долларов в месяц. Этого, радостно заметила миссис Орал, как раз хватило бы, чтобы оплатить меблированную комнату в пансионе, арендованную ею для Йенси. Йенси эта новость до того вдохновила, что она даже разрыдалась.
Посему она поступила так, как поступила бы в такой чрезвычайной ситуации всякая красивая девушка. Недолго думая, она сообщила мистеру Хеджу, что хотела бы положить свою тысячу на чековый счет, и прямо из его офиса отправилась в салон красоты через дорогу, чтобы сделать завивку. Поразительно, как от этого воспрянул ее моральный дух.
Конечно же, она в тот же день покинула меблирашку, сняв небольшую комнатку в лучшей гостинице города. Если уж ей суждено погрузиться в пучину бедности, то, по крайней мере, надо сделать это элегантно.
За подкладку своей лучшей траурной шляпки она зашила отцовский прощальный подарок — три новенькие стодолларовые ассигнации. На какой случай она их прятала и почему решила хранить таким странным способом, она и сама не знала. Может быть, потому, что она получила их, еще пребывая под покровительством, и на эти девственные, весело хрустящие счастливые билеты можно было купить нечто более радостное, чем уединенные трапезы и узкое гостиничное ложе. Они были надеждой, молодостью, удачей, красотой, они заменили ей все то, что она утратила той ноябрьской ночью, когда Том Боумен опрометчиво вытолкнул ее в окружающее пространство, а сам погрузился в ничто, и теперь ей суждено в полном одиночестве искать обратный путь.
Йенси три месяца прожила в гостинице «Гайавата» и обнаружила, что после первых визитов соболезнования все друзья предпочитают ее обществу более веселое времяпрепровождение. Однажды Джерри О’Рурк явился к ней и с неистовым кельтским блеском в глазах потребовал немедленно выйти за него замуж. Когда она попросила дать ей время подумать, он в бешенстве выбежал прочь. Потом она узнала, что Джерри получил место в Чикаго и в тот же вечер уехал.
Она напряженно размышляла, мучимая страхом и неуверенностью. Не раз она слышала о людях, скатившихся на самое дно. Отец однажды рассказал ей о своем однокласснике, которому пришлось стать разнорабочим в питейных заведениях и за пинту пива полировать медные поручни. Имелись у нее знакомые девушки, с которыми она вместе выросла и с матерями которых в детстве играла ее мама. А теперь эти девушки были бедны, служили продавщицами в магазинах и выходили замуж за пролетариев. Но чтобы этот жребий был уготован ей? Немыслимо! Да она знает всех и каждого! Ее всюду принимают, ее прапрадед был губернатором одного из южных штатов!
Написав тетке в Индию и следом в Китай, Йенси опять не получила ответа. Она решила, что маршрут теткиного путешествия изменился, и вскоре этому пришло подтверждение: открыткой из Гонолулу, где не было и намека на то, что той известно о смерти Тома Боумена, тетя сообщала, что она с компанией направляется к восточному побережью Африки. Прощай, последняя соломинка. Томная, бездеятельная Йенси в конце концов оказалась предоставлена самой себе.
— Почему бы вам не поработать какое-то время? — несколько раздраженно внушал ей мистер Хедж. — Как другие милые девушки — просто, чтобы себя занять. Смотрите, Элси Прендергаст ведет в «Бюллетене» рубрику городских новостей, или вот, к примеру, как дочь Семпла…
— Это невозможно, — перебила его Йенси, глаза ее заблестели от слез, — в феврале я уезжаю на восток.
— На восток? О, должно быть, собираетесь кого-то навестить?
Она кивнула.
— Да, собираюсь, — солгала она, — поэтому едва ли стоит теперь устраиваться на работу. — Ей хотелось рыдать, но она усилием воли сохраняла надменное выражение лица. — Я бы с удовольствием попробовала тоже писать какие-нибудь заметки, но так — для развлечения только.
— Да, уж там есть чем поразвлечься, — согласился мистер Хедж с некоторой долей иронии, — впрочем, полагаю, спешить вам некуда. Наверное, у вас еще осталась немалая часть от той тысячи.
— О да, немалая! — Несколько сотен, и она это знала.
— Ну что же, полагаю, отдых, смена обстановки — это именно то, что пойдет вам на пользу.
— Да. — Губы Йенси дрожали. Она встала, едва сдерживаясь; мистер Хедж казался таким безразлично-холодным. — Затем я и уезжаю. Мне нужно хорошенько отдохнуть.
— Думаю, это разумно.
Сложно предположить, что сказал бы мистер Хедж, увидев с десяток черновиков некоего письма, написанного ею тем же вечером. Вот два самых первых из них. Слова в скобках предполагают варианты замены.
«Дорогой Скотт! Поскольку мы не виделись с вами с тех пор, как я имела глупость разрыдаться у вас на плече, я решила написать Вам, что очень скоро собираюсь на побережье, и была бы рада встретиться с Вами за обедом (ужином) или еще где-то. Все это время я жила (оставалась) в отеле „Гайавата“, намереваясь встретиться с тетей, которая в этом месяце (весной) должна вернуться из Китая. Тем временем я получила множество писем, открыток и т. д., в которых друзья зовут меня на восток, поэтому и решила съездить. Итак, я бы хотела встретиться с вами…»
На этом черновик обрывается — в таком виде он и был отправлен в мусорную корзину. Просидев час, она произвела на свет следующее:
«Дорогой мистер Кимберли! Я часто (иногда) спрашиваю себя, как-то Вы поживаете со времени нашей последней встречи? В следующем месяце я отправляюсь на побережье перед тем, как поехать в Чикаго в гости к тете, и мы обязательно должны повидаться. Я почти совсем не выхожу, но мой доктор настоятельно рекомендует мне сменить обстановку, посему я предполагаю шокировать поборников приличий своим легкомысленным визитом на восток…»
И наконец, наступив на горло собственной песне, она написала сухую записку без пояснений и оговорок, изорвала ее и легла спать. Наутро, опознав записку в мусорной корзине, она решила, что это все-таки лучший возможный вариант, и отослала чистовик следующего содержания:
«Скотт! В двух словах хочу сообщить Вам, что я приеду в „Риц-Карлтон“ седьмого февраля и, вероятно, пробуду там дней десять. Если Вы позвоните мне как-нибудь дождливым днем, я приглашу Вас на чай.
VII
Йенси поселилась в «Рице» только потому, что однажды в разговоре со Скоттом упомянула, что всегда останавливается именно там. Когда она приехала в Нью-Йорк — холодный Нью-Йорк, необычайно грозный Нью-Йорк, совсем не похожий на прежний веселый город театров и свиданий в коридорах отелей, — в кошельке у нее осталось двести долларов.
Ее счет в банке изрядно отощал, и в конце концов, скрепя сердце, пришлось разорить сокровенные три сотни, чтобы сменить траурное черное платье на симпатичное, нежное и не вполне траурное.
Войдя в отель как раз в тот момент, когда изысканно одетые постояльцы собирались на завтрак, она решила, что удобнее будет напустить на себя вид скучающей непринужденности. Клерки за стойкой наверняка знали о содержимом ее бумажника. Она воображала, что мальчишки-коридорные хихикают, поглядывая на заграничные наклейки иностранных отелей, которые она отпарила от старого отцовского чемодана и прилепила к своему. Эта последняя мысль ужасала ее. А вдруг эти самые отели и пароходы с громкими названиями уже давным-давно лежат в руинах или ржавеют?
Барабаня пальцами по стойке, она думала: а если ей откажут здесь, сможет ли она заставить себя улыбнуться и удалиться достаточно невозмутимо, чтобы обмануть двух богато одетых дам, стоящих рядом? Самоуверенности двадцатилетней девушки должно хватить, чтобы испариться! Три месяца жизни без покровительства и защиты оставили неизгладимый след в душе Йенси.
— Двадцать четыре шестьдесят два, — безразлично произнес клерк.
Ее сердце снова забилось ровно, когда она последовала к лифту за мальчишкой-коридорным, мимоходом бросив равнодушный взгляд на двух разодетых дам. Какие у них юбки — длинные или короткие? Длинные.
Интересно, а на сколько можно удлинить ее костюмную юбку?
За обедом ее дух воспарил. Ей поклонился метрдотель. Тихая трескотня бесед, приглушенный гул музыки утешили ее. Она заказала «королевскую дыню», яйца «сусет» и артишоки. Мельком взглянув на появившийся у тарелки счет, она черкнула на нем номер своей комнаты. В номере она раскрыла на кровати телефонный справочник и попыталась найти своих давно разбросанных по стране нью-йоркских приятельниц. Но когда телефонные номера с гордыми примечаниями «Плаза», «Серкл» и «Райнлендер» уставились на нее, она неожиданно почувствовала холодный порыв ветра, сдувший ее неустойчивую самоуверенность.