Люк откинулся, и из него по пояс высунулся человек в черном офицерском мундире. Стащил толстый шлем с наушниками, сгибом локтя утер взмокшую физиономию.
– Эй, там – полегче! – оторопело крикнул сержант, отступая к шлагбауму.
Танковая поддержка была обещана им давно, еще со времен печально известной “Бойни пророков”. Тогда, полтора года назад, в ночь хаоса и резни, окровавившую столицу, некий Правительственный Совет, образованный девятью полковниками, как позже выяснилось, членами тайных масонских лож, объявил себя единственный выразителем “третьей истины”, специальным декретом провозгласил тысячелетнее Царство Божие на земле и, повесив слепящие, многоярусные “люстры” над Международным сектором, проломив беспорядочное сопротивление редких частей Научного Комитета, под прикрытием штурмовых вертолетов “гром” двинул гвардию в самый центр Зоны Информации. Сельва пылала, подожженная термитными бомбами, огненный буран, облизав пеплом небо, едва не захлестнул купол Оракула. Было несколько попаданий в Заповедник руканов – горя живьем, они кричали нечеловеческими голосами, но продолжали плясать. Перед броском гвардейцам сделали инъекции эргамина, вызывающего перерождение психики: воины “возродившегося Вотана” шествовали по колено в крови, голос древнего бога вытеснил их них страх смерти, и бронетранспортеры мятежников удалось остановить лишь в километре от последнего санитарного заграждения.
Поэтому, увидев танки, сержант нисколько не удивился и даже успокаивающе помахал двум солдатам охраны, выскочившим из помещений заставы с оружием наизготовку, но секундой позже он вдруг понял, о т к у д а пришли эти боевые машины, – команда застряла у него в горле, он повернулся на приклеившихся ногах, чтобы бежать, – люк головного танка захлопнулся, и взрывная пулеметная очередь швырнула его в кювет. Оглушенный болью сержант еще мог заметить, как, опрокинутые стрельбой, будто куклы, покатились к обочине оба солдата и как весело, словно бумажный, вспыхнул серый домик заставы – лопнули оконные стекла, горбом поднялась зеленоватая крыша из пластика, а потом бронированная махина тронулась вперед по шоссе и железными траками раздавила одинокую каску с голубой и бесполезной уже эмблемой международных войск.
Эти хрипловатые выстрелы услыхали в казармах. Ночной дежурный, сглотнув и в нерешительности помедлив, воткнул пальцы в клавиатуру компьютера. Завизжала сирена. Замигали, как бешеные, красные лампы на штабных пультах. Панически затрещали телефоны в темных прохладных квартирах офицеров местного гарнизона. Но от пропускного пункта до города было всего три километра пустой дороги – солдаты в нательных рубашках, передергивая затворы, выбегали на площадь у магистрата, когда танки уже громыхали по сонным улицам. Первым же залпом они накрыли батарею орудий, суматошно, в криках и рычании дизелей закрутившуюся перед казармами. Прислуга погибла вся, разодранная шрапнелью. Два зарядных ящика сдетонировали и усугубили разгром. Дивизион так и не успел выползти на позиции: артиллерийские тягачи, столкнувшись рылами, застряли меж рухнувших балок подземного гаража, которые погребли под собой и оба минометных расчета. Командующий войсками округа, тридцатипятилетний аргентинский генерал, картинно, как на скакуне, вылетевший на площадь в кремовом лимузине – вытянувшись во весь рост и сияя золотыми погонами, попал под перекрестный огонь – новенькая машина перевернулась и окуталась багровым облаком взрыва. Бой был проигран в самом начале. Гарнизонный радист, сидя в бункере и чувствуя сквозь кромешную темноту, как сотрясаются над ним толстые бетонные своды, еще кричал сорванным голос в микрофон: – Всем, всем, всем!.. – но система трансляции уже была разрушена прямым попаданием, эфир молчал. И взвод гранатометчиков, который, повинуясь отчаянному приказу единственного уцелевшего капитана, ринулся было через площадь прямо под настильный огонь, тоже отхлынул обратно, к казармам, оставив половину людей ничком на выщербленной мостовой. И даже когда противотанковая базука, неведомым образом попавшая в здание магистрата, вдруг ударила оттуда, из окон третьего этажа, и пылающие лепестки жадно сомкнулись вокруг одной из машин, это уже ничего не могло изменить. Сразу три танка, как на параде, прочертив дулами воздух, выстрелили почти в упор – часовая башня магистрата надломилась у основания и еще в воздухе разделилась на три неравные части. Поднялся ватный столб дыма, и все кончилось.
Мы лежали носом в горячей пыли. Это очень неприятно – лежать носом в пыли. Я давился кашлем, словно продирали горло наждачной бумагой.
– Дело дрянь, – спокойно сказал Водак.
Толстый подбородок его расплющился о линолеум – так он прижимался.
Головная машина меж тем, продавливая гусеницами асфальт, описывала, не торопясь, круг по площади, как скорлупой, заваленной пластами известки. Оба пулемета ее методично выхаркивали в окна жесткий свинец.
Будто дезинфицировали.
Я распластывался, как газетный лист, за остатками подоконника. Позади что-то обрушилось, надрывно простонало железо. Круглый термостат с культурами “вечного хлеба” внутри, вывалился из упоров и покатился, перемалывая стеклянные бюксы. С грохотом ударился о косяк.
– О, черт, – с досадой сказал Водак.
Танк замер напротив задымленных казарм. Пламя бодро обгладывало вздыбленный скелет арматуры. Оттуда еще постреливали – редко и совершенно бессмысленно. Это была агония. Гарнизон кончился.
– Как ты считаешь, местные? – через некоторое время спросил я.
– Вряд ли, – ответил Водак. – У здешнего правительства нет танков.
Конечно. Я мог бы сообразить и сам. Год назад Совет безопасности принял постановление о демилитаризации страны пребывания. Армия ликвидировалась, в распоряжении местных властей оставались лишь полицейские части. Целостность и суверенитет страны гарантировали Объединенные Нации. Значит, это были не местные экстремисты. Значит, это была заранее подготовленная интервенция. Регулярные воинские подразделения, обученные и оснащенные. Вероятно, сразу нескольких стран и почти наверняка с негласного одобрения какой-нибудь великой державы.
Тогда наше дело действительно дрянь.
На площади, как кнуты, хлопали одиночные выстрелы.
– Сволочи, раненых добивают, – Водак скривился. Из пореза на рыхлой щеке выбежала струйка крови. Он демонстративно расстегнул кобуру. – Мое место там.
– Не дури, майор, – нервно сказал я. – Куда это ты пойдешь – с пистолетиком…
– Знаю, – очень спокойно ответил Водак и опять застегнул кобуру. – Но ты все-таки запомни, что я – намеревался. У тебя память хорошая? Вот и запомни. И когда спросят, расскажешь, что именно – намеревался. А если потребуется, дашь письменные объяснения.
Я с изумлением посмотрел на него. Это был тот самый, давно знакомый мне Водак – стриженый и широкоплечий, всегда немногословный, уверенный в себе и других, чех, офицер международных войск, специалист по режиму на временно оккупированных территориях, с которым я каждую субботу играл в шахматы – по доллару партия, и умеренно, насколько позволяла валюта, поглощал диетические коктейли в подземном баре “Эвиста”.
– Думаешь, потребуется?
– Обязательно потребуется, – злобновато сказал он. – Мне теперь полжизни придется объяснять, почему я здесь, а не там.
– А, кстати, майор, почему ты не там?
– Потому что я – здесь, – сказал Водак и отвернулся.
Стрельба тем временем прекратилась. Вероятно, остатки гарнизона отступили к окраинам. Только тоненько, как вьюга в трубе, завывало бесцветное пламя в казармах. Кажется, военная жизнь налаживалась. Весело дребезжа, вывернула из переулка полевая кухня, похожая на самовар с колесами. К ней потянулись солдаты в мышиной форме – с котелками и касками. Гораздо больше, чем можно было предполагать.
– У них, оказывается, и пехота имеется, – процедил Водак.
Вдруг шевельнул оттопыренными ушами и замер.
Внутри здания, где в сумраке журчала вода из пробитых труб, возникло негромкое, но пронзительное мяуканье. Почти визг – как будто вели ножом по стеклу.
– Клейст! – быстро сказал я. – Больше – некому!..
Водак мгновенно прижал мою голову к полу.
– Совсем очумел? Жить не хочешь?..
– Это же – Клейст, – сказал я, сдувая ртом пыль.
– Не глухой, слышу. Ты главное, не высовывайся.
– Значит, он жив…
– Что же нам – танцевать по этому поводу?
Мяукали жалобно и с каким-то безнадежным отчаянием. В детстве мне довелось видеть кошку, придавленную грузовиком. Здесь слышалось то же самое – невыносимо до слез. Переглянувшись, мы начали тихонько отползать от пролома. Халат задирался на голову, в локти чувствительно впивались осколки с пола.
– С удовольствием пристрелил бы его, чтоб не мучился, – сказал Водак.
Пригибаясь, мы перебежали пустой коридор. Свисали какие-то провода, поблескивали клыки лопнувших лампочек. Желтел пластик дверей, плавно уходящих за поворот. У меня в кабинете царил первобытный хаос. Часть потолка обвалилась, из бетонных нагромождений высовывались прутья порванной арматуры. Висела в воздухе копоть, и удушающе пахло оплавившейся изоляцией. Я мельком подумал, что автоматика, вероятно, не вырубила электричество. Было, впрочем, не до того. Клейст покачивался в моем кресле – вызывающе чистенький и опрятный. Подбородок немного задран, руки – на подлокотниках. Даже шапочка у него была аккуратная, точно из прачечной.
Странно выглядела эта картина со стороны: свежий халат, складки брюк, туфельки, обтертые до насыщенного вишневого блеска, и одновременно – безобразный пролом в стене, где обширной высью золотилось тронутое солнцем небо.
Водак за моей спиной нехорошо засопел.
– Ты не ранен? Отлично!.. Тогда – подкинь сигарету!..
Клейст не сразу перевел на меня пустые глаза. А когда перевел, в них не было ничего, кроме холодного любопытства.
– С чего бы это?..
И лицо его мне тоже не слишком понравилось – бледное, будто из стеарина, присыпанное белым налетом на скулах. Точно лицо давно умершего человека. Водак шумно дохнул и от души выматерился.