Они молчали.
Звонок трескучим, резким звоном опять напомнил о себе.
— Ну, так что это значит?
Это Том Гудинас приехал забрать у нас изделия, — вяло сказал хозяин.
Стэфани энергично подхватилась и направилась к открытой двери, что вела к выходу из подвала, а хозяевам властно приказала:
— Сидите! Я сама с ним поговорю!
Она с легкостью юной спортсменки затопала своими изящными каблуками по грязной лестнице, поднимаясь наверх из подвала. Казалось, что буран, который забросил ее в это забытое Богом помещение, так же и выбросил ее обратно, наделав здесь столько переломов в душах этих темных тружеников.
Глава 6
Хозяин, как подхватился с места, так и безнадёжно плюхнулся обратно на свое место. В помещении стояла тишина и легкий, здесь никогда не слышанный, запах дорогих французских духов.
Супруги смотрели в открытый выход из подвала, и на лицах было написано: может это нам приснился страшный сон, а вот теперь мы проснулись, и все будет по-прежнему. Эта женщина ушла и все, что здесь происходило, испарится, как запах ее духов, забудется; и работа, работа, работа сотрет из памяти это стихийное бедствие, и привычная жизнь расставит все на свои места.
А наверху вдруг послышались возбужденные голоса, особенно уверенный голос Стэфани, который доминировал над глухим мужским. Но слышалась не ссора, не спор, а мирная, но возбужденная беседа деловых людей, обсуждающих что-то очень заинтересованно и по-деловому.
Эти голоса вернули, пробудили из оцепенения хозяйку и хозяина. Они посмотрели друг на друга, потом на выход из подвала и женщина, закрыв лицо руками, тихо, но с трагическим надрывом заплакала, размазывая по морщинистому лицу слезы. Было видно, что плакать ее заставляет не горе, а страх, страх перед будущим, горьким и беспросветным.
Муж смотрел на нее с сожалением, которое боролось с каким-то еще чувством. Эти два чувства делали его лицо по-человечески печальным и строгим, задумчивым и даже симпатичным.
— Не плачь, Клари, — мягко попросил он.
Услышав его голос, женщина замерла: она давно не слышала, чтобы он так называл ее, и голос его звучал так нежно. Отняв руки от лица, по которому еще бежали слезы, она прислушалась: не повторится ли еще этот звук, который пришел к ней из далекой ее молодости. Звук голоса и нежные слова не повторились. Она решила, что это ей пригрезилось, так как она уже почти никогда не вспоминала, что была молодой и довольно милой девушкой, работящей и привлекательной для парней из их квартала.
По подсохшим дорожкам на ее щеках опять побежали слезы и она наклонилась всем корпусом в сторону мужа:
— Ах, Джек, не слушай ее! — запричитала она, пытаясь остановить надвигающиеся события.
— Почему?
— Не слушай ее, — продолжала она, не обращая внимания на вопрос мужа.
— Почему?
— Не давай ей соваться в наши дела!
— Почему?! — голос его окреп и набрал силу и твердость.
Женщина выпрямилась, на своей примитивной лавочке, которая, казалось, истончилась и износилась от постоянного трудолюбия хозяйки, и продолжала увещевать мужа:
— Эта женщина за несколько дней спустит все наши сбережения, которые мы годами копили на черный день. И нам придется опять годами корпеть, чтобы собрать их снова.
— И что?!
— А я уже не могу так работать, как раньше. У меня уже нет тех сил!
— И что?!
Прогони ее!
— И что?!
— Посмотри на меня и на себя — мы уже не молоды и мы уже не сможем как раньше содержать мастерскую!
— Эту?
— Конечно! Подумай!
— Ты считаешь, это мастерская?!
Рот у хозяйки открылся для возражения, и она на некоторое время забыла его закрыть — так и сидела, стараясь узнать в человеке напротив нее своего мужа. Потом тихо спросила:
— Что ты хочешь сказать, Джек?
— А то!
Она продолжала смотреть на него, но объяснений не было, и немногословие его пугало ее больше, чем резкие слова, которых она наслушалась за свою немудрящую, но такую понятную жизнь. Теперь, сегодня и в данную минуту, происходило нечто, что готово было изменить, разрушить все, повернуть куда-то в непонятную ей сторону, и она пыталась остановить это, оставить все на прежних местах. Остановить надвигающуюся катастрофу должен был ее муж, и она хотела убедить его в этом.
Для нее было неким чудом резкая перемена в муже от нежной ласки до резкой грубости — это не предвещало ничего хорошего.
— Джек, я хочу…
— Я уже знаю твое хотение!
— Джек, но…
— Замолчи!
— Не могу.
— Сможешь!
— Я твоя жена.
— Что ты за жена?
— Я?!
— Да, Клари, ты! Вечно ты лишаешь меня мужества!
— Чего?
— Что, чего?
— Чего я тебя лишаю?
— Мужества!
— Как?
— А так! Посмотри, кругом полно людей, которые шикарят и разбрасывают направо и налево деньги, полученные от банка.
— Из банка?
— Именно из банка. Они только и делают, что бегают в банк и обратно, да знай себе вкусно едят, надевают красивую одежду, покуривают дорогие сигары и пьют шампанское.
— Но, Джек…
— Вечно твое «но»!
— Мы не можем…
— Вот так всю жизнь!
— Я не…
— Всегда с твоим «я» стояло рядом «не».
— Работа…
— Работа, работа, работа! Я уже не знаю, где в этом подвале ты, а где машина. Мне надоело думать только о завтра, я хочу иметь жизнь сегодня!
— Джек, риск…
— Именно, — я хочу рискнуть. Я хочу сыграть в эту игру, которая называется бизнес!
— Бизнес не для таких людей, как мы.
— А я хочу сыграть!
Оба устали от тяжелой, изнурительной перепалки-единоборства или вернее, противоборства, потому что они боролись не только друг с другом, но еще и каждый сам с собой. Эти усилия вконец измотали их. Молчаливая напряженная пауза давала каждому из них слабую возможность найти аргументы для дальнейшей борьбы.
Борьба должна была вот-вот возобновиться с новой силой, но они уже где-то подспудно неосознанно чувствовали, что там, наверху, в данную минуту решается дальнейшая судьба их мастерской и их самих не ими, а этой женщиной-стихией, упавшей на них, как снег на голову, и они будут только исполнителями в ее руках.
— Джек, — тихо и мягко сказала женщина, — игра не для нас. Для нас только работа.
— Я это уже много раз от тебя слышал и больше не желаю тебя слушаться.
— Ты взбунтовался.
— Да.
— Она, эта женщина взбунтовала тебя.
— Возможно, это провидение.
— Не гневи Бога, Джек! Это провидение не может быть от святости, а только от дьявола. Мы жили по-христиански, по-божески, а теперь ты хочешь все повернуть в другую сторону.
— Не причитай, как на похоронах, еще ничего не случилось. Но я действительно хочу изменить нашу жизнь. Это мы сможем сделать только сегодня, сейчас — другого такого случая может не быть.
— Не надо…
— Надо!
— Я не согласна!
— Я хозяин!
— А я?
— Ты просто работница, а не хозяйка!
— Почему?
— Ты можешь только махать иглой, а помочь умом сделать мне нашу мастерскую процветающей не только не можешь, а даже не хочешь.
— Может и хочу.
— Так что же ты?
— Боюсь!
— Страх не помощник в делах.
— Я боюсь риска.
— Риск должен быть.
— Мы потеряем все.
— А может приобретем!
— Джек, милый, прошу тебя, помолчи минуточку и выслушай меня до конца, а потом делай, что хочешь. Ты не умеешь играть в игру, которая называется «бизнес». Мы идем своей дорогой, по которой шли наши родители и нам завещали. Пока мы идем по ней, не погибнем, несмотря на всю нашу бедность. Как только мы свернем с нее, нам никто не поможет.
— Не надо, Клари, чтобы впереди тебя бежал страх — он плохой помощник, — мудро заметил хозяин.
— Ах, Джек, с нами никто не будет разговаривать. Кто нас знает? Кто нам поможет?
— А она?!
— Она не нашего поля ягода. Кто протянет нам руку помощи в трудную минуту, если мы начнем делать то, чего не делают все вокруг нас? Что ты будешь делать, если выйдешь на нашу улицу и увидишь, что все твои знакомые смотрят на тебя волком и не дают в долг даже на несколько дней? А все лавочники смотрят на тебя зверем, как на предателя.
— Я не боюсь!
— А зря!
— Может быть, но…
— Ладно. Все же послушай, я еще не все сказала. Джек, все наши совместные годы я шла за тобой — это была наша привычная дорога. Я не жаловалась и не просила о помощи. И я готова еще долго идти по ней, сколько Богу будет угодно, чтобы спокойно пожить под старость, когда уже не смогу шить, а ты подсчитывать каждую копейку.
— Мне это надоело!
— Что?
— Ждать старости!
— Но, милый…
— В старости не живут, а доживают, а это уже не жизнь!
— Боже, Боже! Кто и когда внушил тебе такие греховные мысли. Жизнь — всегда жизнь и в молодости, и в старости. Надо благодарить Бога за каждый прожитый день, а не злиться, что у тебя нет столько, сколько у богатых — это один из тяжких грехов, и Бог за него наказывает.
— Далеко не всех.
— Что кому дано.
— А почему не дано нам?
— У нас тоже кое-что есть. Но если ты рискнешь всем, вложишь наши деньги в банк и свернешь со знакомой дороги, мне этого не выдержать!
— Выдержишь!
— Нет!
— Не желаешь?
— Не смогу. Это убьет меня. Иди, прошу тебя, останови ее, Джек!
— Не смогу!
— Почему?
— Она меня убедит.
— Не давай ей спорить. Просто выставь ее вон. Будь мужчиной. Не бойся ее! Не разбивай мне сердце, не губи себя. Ну!
— Что, ну?
— Не сиди, сложа руки, как в храме. Надо действовать, а то будет поздно. Что молчишь?
— Думаю.
— Делай, что я прошу.
— Не кричи.
— Ах, Джек…
— Хватит, хватит!
— Ты даже не представляешь себе, что она может наделать! — со страшными рыданиями женщина зарывает голову в готовые изделия, как будто хочет спрятаться там от надвигающихся событий. Плечи ее вздрагивают.
Это зрелище доконало его — убило зарождающееся сопротивление ее мольбам и сломило желание прорваться в новую жизнь: ему так хотелось изредка иметь день отдыха, посидеть с мужчинами в трактире и узнать вкус хорошего пива. Вид трагически рыдающей жены заставил его забыть об этом и вернуться в свое повседневное житие, неизменное и серое, как осеннее небо.