— Послушайте, док, — грубовато сказал он, — в нашей стране так говорить не годится — мы в Аллаха не верим.
Доктор повернулся и посмотрел внимательными карими глазами на Фархшема и ответил так вежливо, что это смутило Фархшема:
— Это нисколько Аллаха не смущает, мой друг. Пульс все же бьется: медленный, наполненный. Вы ужасная женщина, — обратился доктор к Стэфани, — но я влюблен в ваш пульс, я никогда не встречал ничего подобного. — Он опять погладил запястье и ладонь Стэфани и заглянул ей в глаза.
Патриция вся вытянулась на своем кресле — она как бы почувствовала те токи, которые исходили от этого экзотического вида доктора к Стэфани. Ей еще очень хотелось определить обратную реакцию, но из-за спины доктора ей было плохо видно.
— Подумать только! — тихо выдохнула она и оглянулась на Джона Фархшема.
— Что, дорогая?
— Ты заметил, милый?
— Что?
— Он влюбился в ее пульс!
Джон Фархшем пожал плечами — это было для него непонятно, и он не собирался вникать в такие тонкости.
Доктор наклонился ближе к Стэфани и стал объяснять ей свою концепцию, с сожалением расставаясь с ее рукой:
— Я врач.
— Это мы все заметили, — почему-то с раздражением заметил Джон Фархшем.
Доктор даже не повернулся в их сторону, как бы и не услышал ни громкого шепота за своей спиной, ни раздражительной реплики Фархшема.
Стэфани вся засияла женственностью и обаянием, как будто горячая и ласковая рука доктора влила в нее какую-то новую добрую энергию, которой она давно была лишена. Глаза ее засияли, излучая свет тепла и ласки.
— Женщина, в вашем смысле этого слова, для меня лишь ходячая куча недугов, — продолжал доктор. — Но жизнь! Пульс! Это же биение сердца аллаха, единого, великого, всемогущего!
— Ого! — Фархшем очень заинтересовался развивающимися событиями.
— Тихо, милый!
Сэдверборг хотел подняться и подойти к ним, но Патриция взмахом руки приказала ему пока сидеть.
Эндрюс Блэкфорд зачарованно смотрел на Стэфани — он никогда не видел у нее такого потрясающе прекрасного выражения лица — казалось, с ней разговаривают Боги. Можно было всю жизнь пробыть рядом с ней и не постичь, не понять и даже не увидеть эту женщину.
— Потрясающе, — сам себе прошептал он и, казалось, погрузился в летаргический сон.
— Что вы сказали? — повернулся к нему Сэдверборг, но увидел его состояние и опять обратил внимание на свою клиентку и доктора.
— Так вам по-прежнему нравится мой пульс? — каким-то удивительно мелодичным голосом переспросила Стэфани.
— Да, мадам.
— Так я вам должна сказать…
— Что, мадам?
— Так я вам должна сказать…
— Что, мадам?
— Что он никогда не изменится, если вы будете его слушать.
— Я?
— Да, вы.
— Почему же?
— Потому, что я дождалась любви, которой уже давно жажду, милый доктор.
— К кому же?
— К вам, разумеется.
— Ко мне?!
— А вы сомневаетесь?
— О, Аллах всемогущий! — доктор поднял руки к небу, а потом приложил к своему сердцу. Он выпрямился, и все заметили, что он по-своему даже красив: глаза сверкали неземным блеском, на смуглых щеках играл радостный румянец, а вся фигура излучала достоинство и восточную страсть.
Стэфани была во всем блеске красоты, страсти и женской покорности, почти как восточная женщина, но только пока смотрела на доктора.
— Все, все…
— Что, все? — уважаемая леди, спросил доктор. — А то, что я выхожу за вас замуж.
— За меня? — теперь доктор прижал к груди две руки и не обратился к Аллаху.
— Да.
— Невозможно.
— Для меня нет невозможного, — Стэфани повернулась к Сэдверборгу — это уже не была та женщина, которая только что разговаривала с доктором — здесь была клиентка со своим поверенным, — Сэдверборг, исхлопочите специальное разрешение, как только разделаетесь с Джоном Фархшемом.
Сэдверборг покорно кивнул головой, видимо подсчитывая в уме, сколько он на этом заработает — что поделаешь: такова жизнь!
— Но это невозможно! — воскликнул вдруг доктор, выходя из юношеских грез.
— Это еще почему?
— Разве вы не помните?
— Что?
Даже Фархшем и Патриция Смат насторожились, а Патриция чуть-чуть приподнялась, чтобы лучше расслышать и понять.
Доктор поднял глаза к небу и покачал головою в знак несогласия, но решил напомнить:
— Мы связаны нашими клятвами — разве вы этого не помните, уважаемая?
Стэфани весело рассмеялась и радостно посмотрела на доктора, не отвечая на его вопрос.
— Боже, — прошептала Патриция, — у них уже есть даже какие-то клятвы!
— Она без этого не может, — тоже тихонько прошептал ей Джон Фархшем.
— Клятва — это дело серьезное, — резюмировал невозмутимый Сэдверборг.
Стэфани не обращала никакого внимания на эти перешептывания и замечания — это был для нее пройденный этап.
— Вы разве не знаете?
— Чего?
— Что я с блеском выдержала испытания, назначенные вашей матерью.
Но доктор не обрадовался, медленно обошел столик и присел с другой стороны, молитвенно сложил руки, и лицо его отвердело от только ему известных мыслей — на лице его ничего прочесть было нельзя.
— Но…
— Какие еще могут быть «но?»
— Я должен сказать, что…
— Вы сомневаетесь, мой милый доктор?
— В некоторых ваших действиях.
— В каких это?
— В финансовых.
Стэфани уже эти разборки не очень волновали: главное для нее была горячая и трепетная рука, которая держала ее за пульс, но надо было выяснить все до конца.
— Вы получите бухгалтерское подтверждение. Я предоставлю вам все бухгалтерские книги по мастерских и по ресторану. Вы во всем разберетесь, и вам помогут мои финансисты.
— Вы мне об этом уже немного говорили, но есть еще один аспект, который меня волнует.
— Никаких волнений — все законно. За первые же полчаса поисков работы, я выяснила, какой минимум необходим женщине, чтобы прожить один день.
— Но это только минимум.
— Таково было условие нашего с вами договора и требование вашей матушки: чтобы женщина прожила такое-то время самостоятельно. Да?
— Да.
— Так это вас волнует?
— Это уже мое мнение.
— Ваше мнение — это прекрасно, но мы говорим об условиях вашей матушки. Так вот, еще до конца первой недели, я заработала достаточно, чтобы просуществовать сто лет.
— Ого! — проснулся Блэкфорд и ясными не сонными глазами заинтересованно стал рассматривать доктора: ему было удивительно, что этот чужестранец мог выдвинуть условия такой женщине, и она ринулась их выполнять.
Фархшем только теперь понял, почему последние несколько месяцев ему была предоставлена полная свобода, а она куда-то исчезала на целый день, и они не встречались неделями, а может быть и реже.
— Так вот ты где пропадала! — прошептал довольно громко Джон.
— А ты думал, где?
— Я просто не думал.
— Это на тебя похоже.
— Не задирайся, Стэфани!
— Ну что, Джонни? Ты для меня уже не существуешь! — она, как от назойливого насекомого, отмахнулась от Фархшема и опять посмотрела на доктора.
Джон Фархшем покраснел, но это даже не то слово, он стал багровым, приподнимаясь с кресла медленно, как в замедленной съемке.
Патриция Смат повисла у него на руке, усаживая его на место и приговаривая:
— Успокойся, дорогой, успокойся! Нас это уже не касается. Мы сами будем решать свои проблемы, она не должна тебя больше нервировать.
Фархшем медленно опустился на диван, и багровость на его лице сменилась смертельной бледностью. Патриция продолжала крепко держать его, прижимая к себе его локоть.
— Спасибо тебе, Полли.
— Ничего милый, ничего.
Но Стэфани на эту сцену не обратила ни малейшего внимания. Перед ней сидел доктор, и это было самое важное, а она умела отличить важное от менее важного и быстро отбросить совсем ненужное.
— И заработала эти деньги честным путем. Я уже объясняла вам, каким, — мягко, но очень убедительно объясняла она доктору, который как бы воспарил в другие миры.
Доктор, возвращаясь на грешную землю, с грустью посмотрел на Стэфани и отрицательно покачал головой, как бы не соглашаясь со своими мыслями.
— Это не путь Аллаха, — тихо проговорил он, комментируя свое грустное выражение лица.
— А что же надо вашему Аллаху? — вдруг спросил Блэкфорд, опять загораясь злобой.
— Аллах не мой, а для всего человечества, уважаемый, — обратился к нему доктор.
— Я христианин, и мне плевать на вашего Аллаха.
— Прости его, Аллах, — молитвенно сложил руки доктор и поднял вверх глаза. — Не наказывай его больше, он сам себя накажет и еще не один раз.
— Что он бормочет? — Эндрюс Блэкфорд обратился уже к Сэдверборгу.
Сэдверборг нетерпеливо повернулся к Блэкфорду, и ему изменило его терпение и дипломатия.
— Помолчите, сэр! — резко сказал он.
— Это еще почему?
— Надо любить свою веру, — уже спокойнее сказал он, — но и уважительно относиться к чужой.
— Не понимаю?
— К сожалению, вы много не понимаете в этой жизни, — тихо сказал Сэдверборг и опять обратил свое внимание на доктора и Стэфани.
— Аллах милосердный и сострадательный, и мы должны на земле стараться быть похожими на него и выполнять его заповеди, — спокойно, только одной Стэфани говорил доктор.
Все смотрели на доктора внимательно, как на новое явление, вдруг неожиданно появившееся неизвестно откуда, и хотели понять, найти каждый свою выгоду в этом явлении.
Стэфани с удивительным вниманием слушала доктора — все удивлялись ее спокойствию, терпению и сдержанности.
— Что я не так сделала, выполняя ваши условия, или, вернее, условия вашей матушки? — спросила она.
— А вы не догадываетесь?
— Нет.
— Подумайте!
— Я только этим и занимаюсь в данную минуту, дорогой доктор.
— Мне очень жаль.
— Чего же?
— Хорошо. Я сейчас все объясню вам.
— Слушаю вас очень внимательно, — Стэфани даже подалась вперед, в сторону доктора, дабы не упустить ни одного слова.