Доктор внимательно посмотрел на нее и сделал движение взять ее за руку, но потом передумал и положил руки себе на колени.
— Я не экономист, но постараюсь объяснить вам, как я понял ваше предприятие, о котором вы мне рассказывали. Если бы вы сделали хоть малейшую прибавку своим работницам, из которых выжимают все соки, все это грязное предприятие пошло бы прахом.
— Но я улучшила им условия труда.
— Это мизер.
— Я купила новые машины!
— Чтобы повысить производительность труда?
— Разумеется.
— А что работницам?
— Это немало.
— Вы просто продали это предприятие из одних рук в другие, повысив заработок одного владельца, разорив другого.
— Выживает тот, кто умнее и сильнее — это закон не только экономики, а и…
— Не надо, уважаемая, мы уже говорим о другом, о чисто человеческом милосердии и…
— Вы не понимаете, дорогой доктор, что такое мир бизнеса. Рыночную цену рабочей силы изменить невозможно — это не удастся даже вашему Аллаху.
— Аллах всемогущ…
— Это хорошо, если он хорошо к вам относится. Но я должна сказать, а вы должны понять, что я пришла в здешнюю гостиницу посудомойкой — самой неумелой из всех посудомоек, когда-нибудь бивших обеденные сервизы. Сейчас я владелица этого отеля, который воспрял из пепла, и плачу я своим сотрудникам отнюдь не гроши.
Доктор согласно кивал головою, пока Стэфани произносила эту убедительную речь, но было видно, что у него есть возражения даже на эту совершенно ясную картину.
Все общество, которое как завороженное наблюдало и слушало единоборство этих двоих, тихо и с замиранием сердца ожидало конца спора. О, это было прекрасное и экзотическое зрелище: вальяжная, роскошно одетая, сверкая бриллиантами в ушах и на шее, которые носило уже не одно поколение женщин ее рода, и с которыми, казалось, она родилась. А под стать бриллиантам удивительно и непредсказуемо сверкали ее глаза, ухоженные руки вертели нечто необыкновенное, что называлось женской сумочкой. А ее статную фигуру облегало и клубилось вокруг нечто, что состояло из нескольких цветов и было просто облаком, но такого прекрасного облака не было даже на небесах. Надо было обладать немалым мужеством, чтобы спокойно приблизиться к этому и увидеть настоящую, живую женщину из плоти и крови. Не многие мужчины имели это мужество.
Вот и доктор, который по пульсу определил живую, трепетную и темпераментную женщину, пока сопротивлялся своему желанию приблизиться к ней.
— Я хочу сказать, что на открытках и в натуре отель выглядит великолепно.
— Благодарю.
— Это правда. Правда и то, что заработная плата всех сотрудников отеля удовлетворяет всех: вы платите лучше, чем в других подобных заведениях.
— Но по вашему виду я понимаю, что вы хотите все же меня за что-то упрекнуть.
— Конечно.
— И за что же?
— А вы сами себя ни за что не упрекаете в связи с этим старинным заведением?
— А за что мне себя упрекать? Я превратила руины в прекрасный отель, который сделает честь любому иностранному туристу. Так за что же мне себя упрекать?
— Я задаю вам столько вопросов, чтобы докопаться до всех глубин вашей души.
— И что вы там ищете?
— Милосердие.
Стэфани откинулась на спинку стула и издала легкий вздох, открыла рот, чтобы ответить, но ее опередил Блэкфорд.
— Не копайтесь, доктор, этого там не найдете даже на больших глубинах.
Доктор оглянулся на Эндрюса Блэкфорда, не оставив его слова без внимания, но всем видом показал, что его вмешательство было неуместным.
— А я все же поищу, — сказал он для всех и опять обратился к Стэфани: — Я хочу узнать, как насчет стариков, для которых гостиница была родным домом?
У Стэфани лицо напряглось, и она готова была ринуться в бой, но промолчала, задав только незначительный вопрос:
— Что вы имеете в виду?
— А то, что старика хватил удар, а старуха тронулась умом, потеряла рассудок. О всех, кто угодил в дом престарелых. Вы грабили нищих!
— Вы не справедливы ко мне! Я…
— Погодите сударыня. Я не все сказал.
— Но вы сказали достаточно, чтобы обидеть меня.
— Я этого не хотел, видит Аллах. Но я хочу, чтобы все было по справедливости, и вы знали, что я думаю, и каково мое мнение.
Фархшем усмехнулся довольно нагло и не удержался от реплики:
— Ты не будешь его иметь, если свяжешься с нею — это я тебе гарантирую.
— Простите, сэр, — посмотрел в его сторону доктор и неодобрительно сверкнул глазами, — я не нуждаюсь в гарантах. А мое мнение будет всегда моим, видит Аллах.
— Разве что Аллах поможет.
— Надеюсь, — кивнул ему доктор.
Стэфани уже давно не обращала ни на кого, кроме доктора, своего внимания. Вот и теперь, она никак не отреагировала на реплику Фархшема, а обратилась только к доктору:
— И какое же оно?
— Вы грабили нищих!
— Я?
— Да.
— Я так не думаю, вы ошибаетесь. Надо смотреть на это с другой стороны.
— С вашей?
— Да.
— А вот с моей стороны это выглядит так, как я сказал. Потому мне ли, слуге Аллаха, жить на такие доходы? Мне ли, целителю, помощнику, стражу здоровья и советнику жизни, связывать свою судьбу с той, кто наживается на нищете?
— О, Боже, он отказывается от нее! — воскликнула Патриция со страхом в голосе.
— Тише, Полли!
У Стэфани опять отвердело лицо, и она ответила доктору с полным достоинством:
— Я вынуждена принимать мир таким, каков он есть, а не усовершенствовать его.
— Вы не смеете так говорить!
— Почему же — это мое мнение.
— Гнев Аллаха да поразит того, кто оставляет мир таким, каким он его принял.
— Мне кажется, что Аллах любит тех, кто умеет делать деньги.
Сэдверборг пошевелился на своем кресле, чтобы освободить затекшую ногу и подтвердил слова Стэфани:
— Все с полной очевидностью подтверждает ваши слова, мадам Фархшем.
— Я смотрю на вещи по-другому, — вступил опять в спокойную дискуссию доктор.
— Каким образом, доктор? — заинтересованно спросил Блэкфорд, потрогав повязку на своей голове.
— Я полагаю, что богатство — это проклятье, нищета — тоже проклятье, а справедливость, правда и счастье — лишь в служении Аллаху.
— Это все праздные разговоры, — заметила Стэфани, немного задетая за живое.
— С этим я согласен.
— И что дальше?
— А дальше я должен всем сказать, что вы, моя дорогая леди, без труда выполнили условие, поставленное моей матерью.
— Сошлась парочка! — с желчью заметил Фархшем.
— Так что же дальше, мой дорогой доктор? Какое вы еще придумали препятствие?
— Но я не выполнил условие, поставленное вашим отцом, — сказал доктор и с вызовом посмотрел Стэфани в глаза.
Стэфани ласково улыбнулась на этот вызов и поспешила успокоить доктора:
— На этот счет не беспокойтесь — полгода еще не истекли. У вас еще есть время.
— Для чего?
— Я научу вас, как превратить ваши полторы сотни в пятьдесят тысяч.
— Не научите.
— Почему же?
— Просто их уже нет.
Стэфани оживилась и приступила к допросу с пристрастием:
— Но вы же не могли их истратить полностью: вы живете скудно, как церковная мышь. Что-то должно остаться.
— Ни сколько. О, Аллах, …
— Черт бы взял вашего Аллаха, — со сдержанным раздражением сказала Стэфани, — куда вы дели деньги?
— Черт не может взять Аллаха.
— Ладно, пускай разбираются сами. Меня интересуют ваши расходы на такую приличную сумму.
— Хорошо, хорошо, я все сейчас расскажу.
— Тебе это придется сделать, дружище. Никуда не денешься, — опять бросил едкую реплику Фархшем, беззастенчиво поглаживая руку у Патриции.
— В тот день, — начал доктор, движением руки останавливая реплики Фархшема, — когда вы расстались со мной и отправились зарабатывать себе на жизнь, я воззвал к милосердному и сострадательному, чтобы он открыл мне, не есть ли вы одна из его бесконечных шуток.
— О! Аллах еще и шутит!
— Помолчи, Джонни!
— После молитвы я сел и развернул газету. И подумайте! — поднял указательный палец и подержал его некоторое время доктор, заостряя внимание всех. — Взор мой упал на колонку, озаглавленную: «Завещания и посмертные дарения». Я прочел в ней имя, которое уже забыл. Миссис такая-то, по такому-то адресу проживающая, оставила сто двадцать тысяч одному из знаменитых парков. Вот так взяла и подарила. А следующим шло имя моего учителя, который изменил всю мою жизнь и дал мне новую душу, открыв передо мною мир науки. Я четыре года был его ассистентом. Он своими руками делал приборы для экспериментов, и однажды ему понадобилась металлическая нить, способная выдержать температуру, при которой платина плавится, как сургуч.
Стэфани, которая слушала с интересом, но довольно вяло, вдруг встрепенулась и подняла руку, заставляя на минутку замолчать доктора.
— Купите для меня у него патент, если только кто-нибудь не опередил нас.
— Он не брал патента.
— Почему?
— Он считал, что наука не может быть ничьей собственностью. И у него не было ни времени, ни денег на беготню по патентным бюро. Люди, для которых наука ничего не стоит, а деньги — все, сделали на его открытии миллионы. Он же оставил своей вдове, доброй женщине, заменившей мне мать, четыре сотни, что обрекало ее на полную нищету.
Доктор вздохнул и, очевидно, опять вспомнил Аллаха, потому что пауза затягивалась, и Стэфани не замедлила сделать замечание в своем духе:
— Вот к чему приводит брак с ни на что не годным мечтателем.
Доктор встрепенулся и с высоких высот взглянул на нее, как на нищую духом.
Стэфани поняла взгляд по-другому и решила дальше продолжить свою мысль:
— Если вы собираетесь просить, чтобы я помогала ей, то запомните: мне надоели неимущие, ни на что не способные вдовы. Я сама превращусь в нищую, если взвалю их всех себе на плечи.
— Не бойтесь. Аллах милосердный и сострадательный внял мольбам вдовы.
— Каким образом?
— Слушайте!